|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Алексей Козырев. Колонка редактора: На дне?...........................................6
Иван Фомин. От Сократа к «Сократу».......................................................10
Абдусалам Гусейнов. Философия — «сказка» для взрослых.................16
Владимир Миронов. Философия, открытая для всех..............................18
I. Главная тема
Александр Михайловский. О критике кризиса..........................................22
II. Симпозиум
Сергей Мельников. Смерть Сократа............................................................28
Дарья Лунгина. Кризис и призраки ...........................................................36
|
|
|
|
|
|
III. Контекст
Тимофей Дмитриев. О тех, кто «первым почуял важное».
Мировой кризис глазами западных интеллектуалов...........................44
|
|
|
|
|
|
IV. Сократический диалог
Александр Захаров. Кризис в экономике и кризис в головах...............54
V. Полития
Виталий Седнев. Дефрагментация
постсоветского пространства 62
Олег Кильдюшов. Украина у края?
Как мировой кризис может отразиться
на стране перманентного кризиса............................................................70
VI. Идеологии
Юрий Пущаев. Кризис и конец эпохи идеологий...................................76
Олег Матвейчев. Кризис инноваций.........................................................82
Михаил Богатов. Исключение кризиса
и возвращение действительного...............................................................88
VII. Alma mater
Вадим Васильев. Прогресс по обе стороны Земли..................................92
Василий Ванчугов. Образ будущего
в свете реформы образования. Кризис продолжится? 100
VIII. Культура
Анна Булычева. Сказка с оттенком триллера.
«Распутин» в «Геликон-Опере» ...............................................................106
Олег Кильдюшов. (Пост)советский спорт:
в поисках модели для топ-моделей 112
IX. Сеть
Роман Кисурин. Философский Рунет:
место пока свободно 116
X. Каталог
Алексей Козырев. «Сама жизнь» Наталии Трауберг.............................122
Роман Кисурин. Революция по краям:
правый поворот в политике, философии и культуре 126
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
КОЛОНКА РЕДАКТОРА: НА ДНЕ?
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
У стоиков было учение о мировом пожаре. Завершив определенный цикл, мир проходил «перезагрузку». огонь выступал тем «пасущим мир бичом войны», о котором говорил ещё Гераклит. Кризис был безличным мировым арбитром, Страшным Судией, приносящим воздаяние за нарушение меры, разделяющей добро и зло, о котором христианская культура скажет впоследствии: «Страшно впасть в руки Бога Живаго».
|
Мировым пожаром сейчас никого не удивишь. техногенные катастрофы — слабое их подобие. двухсотметровый факел взорвавшегося газопровода на окраине Москвы взбудораженные и сонные жители снимали на камеры своих сотовых телефонов. Голливуд постепенно приучает нас к мысли о том, что конец света тоже может быть одним из вариантов счастливого конца. В вышедшем в самый разгар мирового кризиса фильме «Знамение» (англ.
|
«Predictions») только дети, чистые сердцем, наследуют царство инопланетных существ, перелетая туда на звездолетах с помощью каких-то весьма несимпатичных и даже омерзительных персонажей.
В мире все больше присутствует дух античности: закон доминирует над благодатью, формальная и де-миургическая сущность права объявляется едва ли не божественным установлением, этика постепенно вытесняет религию, античные ин-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Айдан Салахова «Персидские миниатюры» XL галерея, 2008
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
ституты, взятые под опеку христианской культурой, например семья, снова становятся римскими по духу и по сути, сводятся к партнерским юридическим отношениям, уходит в прошлое, как религиозный фантом, нерушимость брака и т.д.
Случившийся с нами кризис не похож на экономические кризисы прежних десятилетий. Нет уверенности в том, что это банальный спад больших экономических циклов. Многие аналитики отмечают его системный характер, говорят о кризисе цивилизации, который не излечивается традиционными способами макроэкономического регулирования. Привыкшие за «тучные годы» к роскошным пятизвездочным отелям и заграничным курортам дай-вингисты с недоумением ищут «дна» кризиса, спрашивают друг друга, достигли ли мы уже его и скоро ли начнем всплывать.
У Льюиса Кэрролла Алиса, забравшись в кроличью нору, падает в глубокий колодец и устремляется к центру земли. «То ли колодец был очень глубок, то ли падала она очень медленно, только времени у нее было достаточно, чтобы прийти в себя и подумать, что же будет дальше». Вот и нам в свободном падении пришла пора подумать. Поможет ли нам в этом философия? Не симулируем ли мы все чаще сам процесс мышления, следуя заученным трафаретам и идя лишь туда, где нам уютно и тепло и где можем найти хотя бы временное успокоение и защиту от стресса?
Теперь к нам возвращаются и вопросы, свойственные эпохам перехода, а именно таковой была поздняя античность, и, помнится, ещё Герцен 150 лет назад сравнивал с нею своё время. Вот уже почти два тысячелетия стихотворным рефреном звучит для нас вопрошание Теодота Гностика: «Кто мы были? Чем мы стали? Откуда мы вышли? Куда мы заброшены? К какой цели мы движемся? Откуда мы получаем искупление? Что есть порождение? И что есть перерождение?» Может быть, правота на стороне православного батюшки, поучающего, что этот кризис нам Бог послал, чтобы мы могли подумать о вечном, приостановить накопление материальных ценностей и обратиться к духовным? А может
|
быть, кризис — время торжествовать философии? Ведь именно она со времен Сократа стала тем универсальным инструментом европейской культуры, которая позволяет ей оставаться жизнеспособной, преодолевая тяжелейшие кризисы и катастрофы. Инструментом, который одновременно является и строительным материалом, и глиной, и корабельным лесом (аристотелевская hule-ма-терия), и стеклом, через которое мы видим «гадательно», но всё же видим, а не кружим впотьмах, в мороке бессловесного — животного или ангельского — экстаза. Такова сущность сознания, его необходимой для философии работы, оно является и предметом, с которым работают философы, и способностью обозначать свое присутствие, видеть себя в мире и в знании о мире, бумерангом, возвращающим человека к самому себе, неустанно заставляющим его повторять максиму дельфийского оракула: «Познай самого себя».
Называя журнал «Сократ», мы не просто отдаем дань памяти человеку, ставшему воплощенной философией, то есть сделавшему философию своим образом жизни, вдобавок философскому праведнику, сумевшему пойти до конца в отстаивании своей жизненной позиции и убеждений (поэтому, наверное, именно Сократ, а не Диоген получил в христианской культуре звание «христианина до Христа»). Сократ для нас — это способность к сократическому мышлению, включающему в себя гибкость ума, иронию, неустанный поиск, азарт в поиске истины, которая не может быть скучна, радость открытия нового, честность перед собой и перед временем, в котором ты живешь, перед страной, с которой связываешь свою личную судьбу. Сократ — фигура кризиса античной полисной демократии. Но он и ее дитя — аристократ по духу, ценящий свободу и умеющий быть свободным. Потому что свобода — это не только свобода от внешних обстоятельств, но и от рабства своим собственным страстям и порокам. Опыт Сократа показывает, что философия может дать такую свободу, а значит, может быть духовным упражнением, «песней о главном», а не только о том, что «над землею и под землей».
|
|
|
|
У Горького в пьесе «На дне» рассказывается о страннике, который отправился в Сибирь на поиски праведной земли. Там он встречает ссыльного ученого: «Человек и говорит ученому: "Покажи ты мне, сделай милость, где лежит праведная земля и как туда дорога?" Сейчас это ученый книги раскрыл, планы разложил... глядел-глядел — нет нигде праведной земли! Всё верно, все зем-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Илья и Эмилия Кабаковы «Игра в теннис». В рамках проекта «Илья и Эмилия Кабаковы. Московская ретроспектива», 2008
|
|
|
|
|
|
ли показаны, а праведной — нет! <...> Человек — не верит... Должна, говорит, быть... ищи лучше! А то, говорит, книги и планы твои — ни к чему, если праведной земли нет... Ученый — в обиду. Мои, говорит, планы самые верные, а праведной земли вовсе нигде нет. Ну, тут и человек рассердился — как так? Жил-жил, терпел-терпел и все верил — есть! а по планам выходит — нету!
|
Грабеж!.. И говорит он ученому: "Ах ты... сволочь эдакой! Подлец ты, а не ученый... " Да в ухо ему — раз! Да еще!.. А после того пошел домой — и удавился!.. »
Может быть, дно кризиса нам дано разглядеть только в поисках праведной земли, в немного большем градусе идеализма в культуре, чем теперь, в уверенности в своих силах и своей способности творить
|
новую реальность здесь и теперь, а не падать ниц перед конспирологи-ческими хитросплетениями античной судьбы, в который-то раз обрядившейся в тогу мирового кризиса?
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Об актуальности основных принципов сократической философии для современного философского журнала
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Возникновение имени «Сократ»
Имена, как считали многие философы, не даются случайно. Имя «Сократ» возникло в ходе обсуждения вариантов названий для нового философского журнала в качестве одного из наиболее очевидных вариантов. Следующим шагом, разумеется, этот вариант был отодвинут в сторону как излишне очевидный и даже ба-
|
нальный. Однако зачастую первое решение, принимаемое на интуитивном уровне, оказывается и самым верным. В общем, нам стало интересно подумать над этим именем и над его актуальностью в современных условиях, критически рассмотреть и осмыслить его реальное философское содержание, попытаться очистить это имя от позднейших «археологических наслоений».
|
При ближайшем рассмотрении, как и следовало ожидать, образ Сократа оказался далеко не таким банальным, как об этом можно было бы судить, опираясь на привычный набор школьных образов. Если мы обратимся к письменным источникам, то уже там мы обнаружим, по меньшей мере, двойственную природу образа Сократа. Сократ — это и городской сумасшедший, любитель
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
хорошо поесть и выпить, человек без определенных занятий, морально неустойчивый асоциальный тип. В то же самое время Сократ — это серьезный мыслитель, учитель юношества, острый полемист и критик профессиональной философии (софистов). Сократ высмеивает реальность, но в то же самое время и сам отрицается и высмеивается, а затем и уничтожается этой смысловой и социальной реальностью. таким образом, задумавшись об актуальности имени «Сократ», мы неизбежно выходим к проблеме актуальности самого сократического способа мышления, равно как и способа действия, для нашей современной интеллектуальной и социально-политической ситуации.
Контекст деятельности Сократа — Мировой Кризис
Если начать с самого очевидного совпадения между контекстом деятельности Сократа и нашей сегодняшней ситуацией, то можно установить, что, как и мы сегодня, Сократ жил во времена кризиса, причем не только кризиса афин, но и системного кризиса всего греческого мира. Современные исследователи часто называют Сократа человеком переломного, «осевого» времени. Что же представляло собой это «осевое время» в социально-политическом и социально-культурном плане? Незадолго до смерти Сократа закончились Пелопоннесские войны, продолжавшиеся, лишь в своей «горячей» фазе, около 30 лет. Сквозь привычную призму «исторического видения» мы обычно воспринимаем эти «античные» войны как запутанный клубок противоречий, битв и политических интриг. Но если вспомнить о размерах и других основных геополитических характеристиках греческой ойкумены, то мы с полным правом можем считать Пелопоннесские войны одной из первых войн за мировое господство, или одной из первых мировых войн. Ведь вокруг лидеров воюющих сторон — Спарты и афин — консолидировались почти все известные тогда государства «цивилизованного мира». События Пелопоннесских войн разворачивались во всем Восточ-
|
ном Средиземноморье, которое тогда и составляло основной регион распространения «цивилизации», весь «цивилизованный мир». таким образом, в этой войне, или в этом кризисе, так или иначе участвовали все основные составляющие элементы тогдашнего «миропорядка».
кризис не исчерпывался бедствиями военного времени, глубокую эрозию претерпевала афинская и в целом полисная греческая государственность, экономика, культурная и идеологическая сфера. Прежние понятия и ценности больше не работали, как, например, об этом свидетельствует Фукидид, когда описывает эпидемию чумы, случившуюся в кульминационный период войны: «Ни страх перед богами, ни закон человеческий не могли больше удержать людей от преступлений, так как они видели, что все погибают одинаково и поэтому безразлично, почитать ли богов или нет».
Сократ явился «теоретическим выразителем» древнегреческого Всемирного кризиса, «универсальной фигурой кризиса». Он раскрыл этот всеобщий кризис в понятиях. Он препарировал уже мертвые ткани социального, политического и идеологического механизма афинского государства для того, чтобы дать родиться (майевтика или повивальное искусство как основа сократического метода) новым идеям и общественно-политическим формам.
Именно поэтому афиняне и казнили Сократа, как человека, который беспощадно раскрывал им их истинное, вполне безнадежное положение (а не из-за невнятных обвинений в «аморальном поведении» конечно). афины к IV веку до н.э. полностью исчерпали себя, да и не только афины, а весь классический «греческий мир», для которого афины являлись таким же воплощением всех достижений и успехов, такой же «великой державой», какой для современного мира являются США. Верность сократической критики подтвердила «критика оружием»: уже через несколько десятков лет, фактически при жизни одного поколения (в течение жизни аристотеля) македонская экспансия положила предел традиционному классическому миропорядку.
|
Рациональные основания человеческого бытия. Критика Сократом деинтеллектуализации общества
Одной из важнейших составляющих, а во многом — и причин кризиса согласно Сократу является деградация реальной функции интеллектуалов (в афинском мире — софистов). Сократ считал, что, демонстрируя относительность любых истин и таким образом девальвируя автономную природу рефлексии, софисты разрушают не только собственную базу — философскую и интеллектуальную позицию, но и сами основания полисного миропорядка. Сократ в своей критике софистов пытался вычленить основу философского и человеческого способа существования, и в итоге в качестве единственного твердого основания последнего он «открыл» критическую рациональную природу человеческого разума. Можно сказать, что Сократ тем самым расчищал почву для последующего системного европейского рационализма. критикуя основания позиций софистов, Сократ боролся за интеллектуальные основания общественного устройства и отстаивал необходимость подлинного интеллектуального управления обществом. В этой связи последующие политические интенции Платона были далеко не случайными. Софисты, превращая знания, информацию и навыки к рефлексии в товар, уводили эту рефлексию и эти «интеллектуальные технологии» далеко от их основного, по Сократу, предназначения. Вместо этого софисты, по сути дела, занимались интеллектуальным «трюкачеством» и «самоудовлетворением» либо продажей своих «интеллектуальных и политических технологий» представителям афинских финансовых и политических элит (своего рода афинский PR и консалтинг). В свою очередь основная масса граждан оставалась вообще без какой бы то ни было рефлексии, без всяких попыток осмысления своего положения, без малейших потенций к анализу и организации своего бытия (по-современному — «быдло»).
На наш взгляд, проблема деин-теллектуализации общества и общественного управления актуальна
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
и сегодня не меньше, чем во времена Сократа. В какой же ситуации относительно реальной действенности и эффективности интеллектуальной функции мы находимся сегодня, и откуда мы к ней пришли? Если вспомнить, в общих чертах, структуру трансляции знаний, существовавшую, например, в советский период, то можно убедиться в том, что, при всех известных издержках, в советской социальной системе действовал достаточно устойчивый механизм трансляции высших, без существенного преувеличения, достижений человеческой культуры в самые широкие и, казалось бы, далекие от этого массы. Сегодня можно сколько угодно иронизировать над советскими «стратегиями Просвещения», но нельзя отрицать того, что это было реальное Просвещение и это были работающие стратегии. работала система постоянного информационного обмена между носителями интеллектуальных знаний и технологий и самыми широкими социальными массами. И, как следствие этого, работал реальный социальный лифт, имела место реальная социальная мобильность (например, «рабоче-крестьянские дети» были широко представлены во всех слоях советской элиты, и до сих пор многие из них продолжают играть ведущие роли и в российском обществе, спешно переквалифицировавшись в «отпрысков репрессированных дворянских родов»).
разумеется, механизмы «советского Просвещения» имели множество недостатков, которые хорошо известны. Однако вполне правомерным представляется вопрос: а что мы имеем сегодня? Насколько представители нашего общества стали лучше образованы, стали ближе к пониманию своего реального места в социальной иерархии, своих целей и задач, насколько механизмы управления стали более «рефлексивными» и интеллектуально оснащенными?
И сегодня интеллектуалы, как и во времена Сократа, все более отчетливо распределяются на 2 группы: 1) интеллектуальные «технологи», обслуживающие технические потребности политических и корпоративных элит: PR, консалтинг, СМИ; 2) интеллектуальные «чистые
|
художники»: писатели, философы, художники, режиссеры. Обе группы, так же как и во времена Сократа, занимаются конструированием различных смысловых и образных фигур с полным осознанием условности и бессмысленности своего занятия.
На этом фоне развиваются системные антиинтеллектуальные процессы. Большинству населения навязываются иррациональные массовые стратегии «успеха», «потребления», «удовольствия», в своей основе де-конструирующие сами человеческие и рациональные основания сознания и психики людей (в современных понятиях — превращение в «быдло»). В этой связи можно сказать, что широко разрекламированный самими интеллектуалами «кризис Просвещения» — это, конечно, не столько кризис «стратегии Просвещения», сколько кризис самих интеллектуалов. И разве эта ситуация, характерная для нашей культурной системы, не является слепком с той интеллектуальной ситуации, которую описывает и критикует Сократ? Степень интеллектуальной оснащенности общества, степень эффективности «информационного обмена» между «верхними и нижними этажами» — это не только моральная проблема, это проблема эффективности и выживаемости общества в целом. И не моральное осуждение нужно противопоставить этим антиинтеллектуальным и антирациональным стратегиям, а реальную и не менее эффективную критику, как интеллектуальную, так и социальную, как собственно это и делал Сократ.
Сократ как создатель языка европейской философии и единого пространства философского дискурса
Если мы вспомним «сократические диалоги», мы без труда установим, что именно Сократ во многом создал язык современной европейской философии. Именно диалогическая форма или рассуждение, дискурс лежит в основе не только сократической философии, но и вообще любой реальной, успешной философии. Сократ не «вещал», но
|
говорил, разыскивая истину. Его язык был метафорическим, ярким, но в то же самое время простым и прозрачным, достаточно технологическим и операциональным, когда было необходимо препарировать какую-либо проблему и изложить возможные пути ее решения. Именно такой язык позже возрождается и развивается Декартом и другими представителями рациональной новоевропейской традиции.
Безусловно, задача нахождения собственного адекватного языка является актуальной и для современной российской философии. Псевдомарксистский язык советской философии умер, причем он и в советское время был весьма далек от живого и критического языка самого к. Маркса. Попытки синтезировать новый «философский русский», к сожалению, пока нельзя назвать успешными. различные потенциальные составные его части: язык русской дореволюционной философии, язык переводов западных авторов, «философско-публицисти-ческий» язык некоторых писателей и публицистов пока не сложились в полноценный общепонятный и операциональный русский философский язык.
Продолжением «языковой» проблемы, еще более рельефно раскрывающим эту первую, является проблема отсутствия в современной россии единого философского дискурсивного и информационного пространства. Сократ, как известно, создал вокруг себя эффективное философское сообщество, поддерживавшее и развивавшее «пространство дискурса», пространство обмена информацией и идеями, пространство поиска истины. Проблема создания и развития общего информационного и дискурсивного философского пространства актуальна и для современной российской ситуации. Советский марксизм, пусть даже и в самых примитивных его формах, безусловно, создавал и удерживал это общее информационное и дискурсивное пространство, единство терминологии и общую переводимость различных философских языков. На этом общем пространстве могли встречаться представители различных философских школ и направлений, конечно,
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Эрвин Вурм «Держи голову в холоде» Центральный Дом художника, 2008
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
только в той мере, в какой советская официальная философия допускала развитие этих самостоятельных направлений. В конце 80-х тиски ослабели, что создало уникальную ситуацию реальных дискуссий мгновенно оформившихся, вышедших из подполья разнообразных философских групп и лидеров. к сожалению, очень скоро эти группы и лидеры разбрелись по своим специализированным «философским квартирам», согласились на «принципиальную непереводимость» их языков, что сделало бессмысленными и какие бы то ни было предметные дискуссии. Если вспомнить «сократический» опыт, то возможно предположить, что наиболее действенным способом создания такого единого «пространства дискурса» является введение, интервенция философской информации, философских знаний и инструментов в обсуждение различных актуальных вопросов общественной, культурной и политической практики. Философские знания и инструменты не задействованы сегодня в общезначимых дискуссиях, не имеют общего пространства для встречи и взаимного обмена и, соответственно, не играют сегодня никакой заметной роли в жизни общества. Поэтому, разумеется, попытка создания или воссоздания такого пространства представляется одной из важных и вполне «сократических» задач нашего времени.
Актуальность философии как сократическая проблема
разумеется, в рамках одной статьи невозможно описать все важнейшие черты сократической философии, актуальные для современной российской ситуации. тем не менее основная «сократическая задача современности» сегодня просматривается вполне определенно. Эта задача — сделать философию реальной, актуальной и действительной, в том числе и в качестве реальной экспертной и управляющей общественной функции. Наметить предпосылки и условия возвращения к интеллектуальным и рациональным основаниям общественной и культурной жизни. Образно говоря, необходи-
|
мо, вслед за Сократом, вывести философию из темных закоулков узких профессиональных дискуссий на улицу, к осмыслению актуальных культурных и общественных проблем, к осмыслению и преобразованию зачастую спонтанно развивающихся общественных процессов, преобразованию на разумных теоретически фундированных основаниях.
разумеется, возвращение философии к «общественно-полезной деятельности», придание ей характеристик социальной реальности - это дело не одного материала, не одного журнала, не одной книги, это многосложный и длительный процесс. Поиски национальной философии, национальной идеи, которые провозглашались в нашей стране еще в 90-е, конечно, были обречены на провал. Обречены просто по той причине, что национальная идея или философия — это не единичная вещь, а процесс, который может иметь только в качестве своего результата некие идеи и системы идей, в том числе и какую-нибудь перспективную социальную или национальную идею. Нельзя создать, например, самолет, просто как один самолет. Для этого нужно создать научные школы, конструкторские бюро, авиационную индустрию. И тогда на выходе вы получите самолет, и не один, а много самолетов, вы сможете даже выбирать из них конкретный самолет под требования момента, под конкретную задачу. Так же и в сфере идей — для получения продуктивных и рабочих идей, или одной даже мощной идеи — нужна индустрия идей. Нужен не один философ и не одна школа — нужны многочисленные группы философов и школ, нужен не один журнал - а десятки журналов, издательств, научных и интеллектуальных центров. И тогда процесс их постоянного взаимодействия, их постоянный синтез и постоянная верификация через общественные практики и экспертизы и будет генерировать различные потоки идей и отдельные мегаидеи, способные быть несущими конструкциями для общественного здания.
Пока у нас нет индустрии идей, в общественной и идеологической сфере у нас пока есть индустрия
|
PR, но это совсем не одно и то же. Поэтому фронт работ в этом направлении огромный. И мы надеемся, что и наше скромное начинание — журнал, призывающий вспомнить о сократическом понимании философии, внесет свою лепту в решение этой важной задачи — возрождения общественной функции интеллектуалов и возрождения интеллектуальных характеристик общества.
|
|
|
|
|
|
Ростан Тавасиев «МилкиВэй» Галерея «Айдан
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
ФИЛОСОФИЯ — «СКАЗКА» для взрослых
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Хочу поделиться с читателями первого номера журнала журнала «Сократ» воспоминаниями о первой лекции, прослушанной мной на философском факультете МГУ имени М.в. Ломоносова, и некоторыми размышлениями в связи с ней. Было это чуть более 50 лет назад.
На ней я узнал, что первые философы появились в VI веке до нашей эры в древней Греции, в го-
|
роде Милет. Мх было трое: Фалес, Анаксимен и Анаксимандр. Они задумались над единой основой всех вещей и стали искать ответ на вопрос о том, из чего все в мире возникло. Фалес думал, что все произошло из воды. Анаксимен началом всего считал воздух. Эти утверждения мне тогда показались странными. в голове пронеслось: «А как же камни и скалы моего родного дагеста-
|
на — они тоже из воды или воздуха?» Не успел я об этом подумать, как лектор уже рассказывал об апей-роне. Этим словом первооснову всего в мире обозначил Анаксимандр. Буквально «апейрон» переводится как «отсутствие предела», «бесконечное». Но это разъяснение не помогло мне понять, о чем идет речь. Апейрон нельзя было ни с чем соотнести. Это понятие привело наш
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
курс в сильное возбуждение. Среди гаммы чувств было также ощущение какой-то своей избранности — ведь мы узнали нечто такое, о чем большинство людей ничего не знает.
возвращаясь мысленно к той первой лекции, могу сказать: это было замечательно, мудро, что нас сразу стали знакомить с конкретными философами и их учениями. Не стали досаждать предварительными пустыми разговорами о том, чем занимается философия и как она важна. Поистине: чтобы научиться плавать, надо войти в воду. М мы тогда вошли в нее. М тогда же, на своей первой лекции, мы начали ощущать ряд важных истин, к пониманию которых, конечно, пришли значительно позже.
Оказалось: философия — это совершенно особый мир, который не похож на тот, который мы видим и в котором живем. в него можно проникнуть только умом и воображением. «Проникнуть» — даже не точное слово, ибо этот мир не столько познается, открывается, сколько создается, творится умом и воображением самих философов. ведь «апейрон» был только началом. За ним пошли логосы, эйдосы, энтелехии, материи, субстанции и т.д. Это, конечно, отличается от змеев-горынычей, кащеев бессмертных, кикимор, — но не более, чем взрослый от ребенка. в каком-то смысле философия действительно — сказка для взрослых.
далее, мы узнали, что первые философы на один и тот же вопрос давали разные ответы. М все они считались равноценными. Так нам приоткрылась исключительно важная истина: философские вопросы — не обычные вопросы, которые задают, чтобы получить на них ответ, это вопросы, которыми постоянно задаются для того, чтобы постоянно о них думать. Более очевидной для нас данная истина стала позже, когда мы дошли до софистов, Сократа, Платона с их спорами и размышлениями о благе, добродетели, справедливости.
Наконец, еще один урок, уходящий корнями в тот первый сентябрьский день 1956 года. Говоря о Фале-се, этом Адаме философии, лектор не мог не затронуть связанного с его биографией курьеза. Однажды, на-
|
блюдая за звездами, Фалес упал в яму. Старая женщина посмеялась над ним, сказав, что он смотрит на небо, но не видит того, что под ногами. Так впервые прозвучал многократно повторяемый позже упрек философии в ее непрактичности, оторванности от жизни. Фалес ответил той старушке, а одновременно всем такого рода последующим критикам философии самым убедительным образом. Благодаря своим небесным увлечениям он рассчитал, что предстоящий урожай оливок будет очень обильным, и заранее по низкой цене скупил маслобойни. А затем, когда пришла пора урожая, который действительно оказался богатым, он стал сдавать в аренду маслобойни уже с большой выгодой для себя. Он тем самым доказал: философ занимается небесными делами не потому, что не может быть успешным и практичным в житейском смысле слова, а потому, что не хочет этого. У него другие приоритеты.
Философия — не просто особый род занятий. Это еще и особое отношение к жизни, особый строй ценностей. Мнтеллектуальные наслаждения и духовные ценности она ставит выше чувственных удовольствий
|
и материальных выгод. Философией не просто занимаются, ею в известным смысле живут. Может быть, поэтому у философов не бывает хобби. Меня много раз спрашивали, не жалею ли я о своем выборе. Никогда не понимал этого вопроса, как никогда не мог представить себя инженером, врачом, спортсменом. Занятия философией и жизнь в философской среде мне кажутся таким же естественным делом, как и внешность, которой меня наделила природа. Разница только в том, что обрести свою индивидуальность мне случилось. А оказаться связанным с философией мне посчастливилось.
Познай самого себя — так звучит одно из первых суждений, вокруг которого вращалась философская мысль с момента своего зарождения. Его приписывают многим, в том числе и Фалесу. вряд ли в данном случае авторство имеет значение. Прав был отечественный философ Григорий Сковорода, говоря именно в связи с данным изречением, что «истина безначальна». Это значит: разум каждого человека может стать ее началом.
Желаю читателям журнала стать чуть-чуть философами.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
ФИЛОСОФИЯ, ОТКРЫТАЯ ДЛЯ ВСЕХ
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Приветствуя выход в свет первого номера философского журнала «Сократ», невозможно обойти вниманием фигуру этого величайшего философа и некоторые уроки, которые он оставил своим потомкам, в том числе и нам.
Именно Сократ трактовал философию как любовь к мудрости («philia» — любовь + «sophia» — мудрость), изначально обращая внима-
|
ние на то, что философ, стремящийся к мудрости, никогда не сможет ее приобрести, овладеть ею, ибо «мудрость боги сохранили за собой»1. Именно Сократ обратил внимание на сочетание в философских размышлениях простоты и наивности с невероятной сложностью, что так часто вызывало непонимание и у современников философа, и у тех, кто приступает к занятию филосо-
|
фией сегодня. великими философами становились и сапожники, как, например, Якоб Беме, и стекольщики, как, например, Бенедикт Спиноза. и напротив, окончание философских факультетов самых разных университетов вовсе не гарантирует того, что их выпускники станут истинными философами.
Парадокс философии в том, что в ней высокая и сложная теория, часто
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
1 Дильтей В. Сущность философии//Философия в систематическом изложении. М.: Территория будущего, 2006. С. 21.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
недоступная неподготовленному человеку, самой своей сущностью нацелена на то, чтобы отвечать на изначальные и в этом смысле простые вопросы. При этом очень часто не понимают, что простые вопросы могут потребовать очень сложных ответов, гораздо более сложных, чем в конкретных науках, ибо последние имеют заведомо ограниченную предметную область исследований, которая последовательно осваивалась представителями данной науки. Соответственно, нахождение новых истин в науке всегда опирается на совокупность уже достигнутого путем систематического освоения прежних знаний. То есть любой науке всегда можно научиться, овладеть ее предметным знанием и присущими ей методами его получения. Философии же, как особому типу размышления, таким образом научиться сложно, если только вообще возможно. В философии изначально всё и все всегда равны. Мудрость может быть выражена и ребенком, и поседевшим старцем. Как отмечал Карл Яс-перс, «философское мышление каждый раз должно начинаться с самого начала. Каждый человек должен осуществлять его самостоятельно»2. Ни академический статус, ни положение философа в обществе не являются гарантией его философской мудрости. Между подлинным философом-мудрецом и квалифицированным философом-профессионалом может лежать огромная дистанция.
Указанная противоречивость философии и деятельности философов на уровне обыденного сознания проявляется в предрассудках, которые не исчезли и сегодня, да и вряд ли могут исчезнуть, — такова уж судьба философии. Философия, реализующаяся в философском мышлении, есть вечное противоречие и столкновение мнений и суждений по самым разным вопросам, но в рамках единого (не побоюсь этого слова, вечного) смыслового пространства. Гегель связывал наличие предрассудков в понимании философии со здравым смыслом, который позволяет наибо-
|
лее легко рассуждать о том, о чём ничего не знаешь. В этом случае внешне знакомый предмет кажется простым и легко понимаемым. Однако известное от того, что оно известно, еще не становится автоматически поз-нанным3. Человек как бы попадает под «магию слова». Произнеся слово «философия», которое все слышали и которое у всех вертится на устах, человек склонен считать, что он о нём все знает.
Часто в силу того, что абстрактные рассуждения философа не всем понятны, вместо того, чтобы вдуматься в них, проще обозначить данный род мыслительной деятельности как обыкновенную глупость. Именно так был оценен Аристофаном в его комедии «Облака» Сократ, который ищет ответы на вопросы типа «пищит комар гортанью или задницей», «на сколько стоп блошиных блохи прыгают»4. Соответственно, такая позиция реализуется в установках, что поскольку философия носит личностный характер, то заниматься ею может каждый и даже не обязательно элементарно разбираться в ней. Поскольку философия касается всего, то освоение философского мышления есть дело простое и всем доступное. Проявлением такого подхода является использование имени философии где угодно и в каком угодно смысле. Так бизнесмен, излагая принципы своей работы, может обозначить их как свою «философию бизнеса». Юрист, оценивая те или иные действия преступника, может говорить о «философии преступника», тренер футбольной команды — о «философии игры» и т. д. На уровне массового сознания слово «философия» часто используется в негативном контексте. С этой ситуацией мы сталкиваемся тогда, когда нам, к примеру, говорят: «хватит философствовать» или «ну ты и развел философию!». В более рафинированном виде, у «философствующих» на такой основе, возникает модная тенденция принципиальной непонятности излагаемых ими философских мыслей.
|
Таким образом, для человека по отношению к философии внешнего и безразличного, она часто предстаёт как бесполезная и никому не нужная болтовня, и многие убеждены, что философию вовсе не надо изучать и что наличие во рту гибкого органа, помогающего нам оперировать с пищей, столь же легко позволит производить это и с понятиями. Гегель говорил по данному поводу: «Относительно всех наук, изящных и прикладных искусств, ремесел распространено убеждение, что для овладения ими необходимо затратить большие усилия на их изучение и на упражнение в них. Относительно же философии, напротив, в настоящее время, видимо, господствует предрассудок, что, — хотя из того, что у каждого есть глаза и руки, не следует, что он сумеет сшить сапоги, если ему дадут кожу и инструменты, — тем не менее, каждый непосредственно умеет философствовать и рассуждать о философии, потому что обладает для этого меркой в виде своего природного разума, как будто он не обладает точно такой же меркой для сапога в виде своей ноги. Будто и впрямь овладение философией предполагает недостаток знаний и изучения и будто она кончается там, где последние начинаются»5.
Казалось бы, мы навсегда должны отбросить такие предрассудки, но и здесь философия противоречива, ибо, отбрасывая нечто, мы склонны абсолютизировать иное в качестве единственно истинной позиции. Более того, именно это порождает ещё более ошибочное представление о философии, когда о ней говорят почти с божественным почитанием, считая, что она представляет собой некую завершенную систему абсолютного знания, а философы — это мудрецы, знающие некие вечные истины и непреходящие ценности. Здесь исчезает главное (о чём предупреждал Сократ) — понимание философии как вечного процесса поиска истины, а не истины в последней инстанции. Абсолютизация какой-то
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
2Ясперс К. Введение в философию. Минск, 2000. С. 11.
3 См.: Гегель Г.В.Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа// Соч. Т. IV. М, 1959.
4Аристофан. Облака//БВЛ. Том 5. Античная драма. М, 1970. С. 355-356.
5 Гегель Г.В.Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа// Соч. т. IV. С. 36-37.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
философии (философской системы) в качестве единственно истинной, — а для ряда философов это было делом естественным, — приводила в истории человеческой культуры к печальным последствиям, когда философские идеи становились основой тоталитарных государственных режимов. Кроме того, такие представления ведут и к наибольшим разочарованиям для тех, кто, увлекшись данной системой, неожиданно пришел к прямо противоположным результатам.
Таким образом, с одной стороны, философия как теоретическое образование требует систематического усвоения понятийной системы, в противном случае она будет формой мнимого знания или совокупностью мнений. Но с другой стороны, философия не может быть оторвана от личностного переживания мира, которое не сводимо только к знанию, а тем более к какому-то одному типу знания, каким бы научным оно ни было. И здесь, напротив, важен фактор понимания философских размышлений и умения философа доводить их до формы, воспринимаемой другими людьми. Можно, например, сколь угодно долго и теоретично рассуждать о критериях нравственности в кругу философов, но пока это знание не выйдет из стен философских кабинетов и не станет предметом споров и обсуждений, своеобразной (может быть, даже популярной) идеей данного общества, оно так и останется внутри узкого круга философов, «варящихся в собственном соку», никак не влияя на действия людей. Индивидуальное, обыденное сознание является одним из источников философии. Это особое состояние разума, которое необходимо преодолевать путем его просвещения и научения в надежде на практические результаты. В этом смысле «философия должна быть доступной для каждого человека6».
Внешне «свободное» раскрепощенное философствование, которое так популярно сегодня и обозначается самыми разнообразными терминами, чаще всего имеет за собой не-
|
желание и неумение систематически рассуждать, а то и просто невежество. Здесь мы сталкиваемся не с творческим мысленным усилием, а с произвольным умствованием, с суетным порождением из самих себя «новых» смыслов, которые часто являются лишь тривиальностями здравого смысла. «Печально то, что незнание и даже бесцеремонное и лишенное вкуса невежество, неспособное сосредоточить свои мысли на каком-либо абстрактном предложении, а тем более на связи между несколькими предложениями, выдает себя то за свободу и терпимость мышления, а то и за гениальность»7. Опираясь только на здравый смысл, безусловно, можно облечь банальные истины в личины философских одежд, которыми данная банальность прикрывается, однако к философии это не имеет никакого отношения, хотя и является источником массового философствования, которое иногда охватывает общество в те или иные периоды развития и широко ретранслируется системой массовой информации (чего стоят разделы философии, которые сегодня можно обнаружить в Интернете!). Гегель отмечал, что представители такой философии могут выбрать «царский путь» ее изучения, который основан на том, чтобы «положиться на здравый человеческий смысл и — дабы, впрочем, не отстать от времени и философии, — читать рецензии на философские произведения, да, пожалуй, предисловия и первые параграфы этих произведений. Ибо в предисловиях и первых параграфах даются общие принципы, на которых все строится, а в рецензиях — наряду с историческими сведениями также критика, которая — именно потому, что она критика — стоит даже выше критикуемого»8.
Истинно свободное философствование возникает не на пустом месте. Это не результат фиксирования неких мыслей, возникших в голове того или иного человека. В этом случае свобода мышления относительна, ибо ее горизонт определяется здравым смыслом, в котором толь-
|
ко самому «философствующему» кажется, что его мышление самостоятельно. Он не ощущает банальностей собственных высказываний, ему лишь кажется, что он мыслит. Для действительно свободного мышления необходимо погружение в пространство мировой философии, освоение тех достижений, которые были в ней накоплены за более чем 2500-летний срок. Лишь ориентация в этом пространстве позволяет нам свободно чувствовать себя внутри философской проблематики, осознавать сущность философских проблем, сравнивать существующие варианты их решений и пробовать предлагать свои собственные. Философская самостоятельность должна быть не случайной стихийной свободой, проявившейся в виде двух-трех интересных мыслей, спонтанно возникших в голове, а результатом систематического размышления над краеугольными философскими проблемами. Следовательно, обстоятельное изучение философии и научение культуре философского мышления (философствованию) — это необходимый процесс, включающий в себя кроме собственно философской подготовки также освоение различных уровней знания от его конкретных областей, которыми занимаются науки, до особых форм постижения бытия, которые характерны для религии или искусства.
Философия, стало быть, открыта для всех, и каждый человек в той или иной мере философствует, однако подлинное овладение ею представляет собой глубокую и систематическую работу мышления, требует определенного настроя души, когда все окружающее нас как бы пропускается сквозь призму философской интерпретации, когда как в значительных, так и во внешне незначительных явлениях мы вдруг улавливаем законы гармоничного и разумного устройства бытия и понимаем свое действительное место в рамках мирового целого. Думается, что именно на этой позиции будет находиться и представляемый журнал.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
6 Ясперс К. Введение в философию. Минск, 2000. С. 11.
7 Гегель Г.В.Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа// Соч. Т. IV. С. 37.
8 Гегель Г.В.Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа// Соч. Т. IV. С. 38.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
По известному слову Людвига Витгенштейна, «самое очевидное и наиболее употребимое вместе с тем весьма скрыто, и его открытие ново». Именно с таким случаем мы имеем дело, когда за лавинообразным распространением так называемой «кризисной лексики» незаметно исчезает понимание смысла самого слова. И дело здесь не только в психологическом эффекте «замы-ливания» восприятия. Дело в том,
|
что господство экономической рациональности чревато опасностью одномерного плоскостного мышления, которое закольцовывает все важные смысловые моменты кризиса единственным экономическо-фи-нансовым «месседжем». Так возникают химеры вроде «антикризисного шопинга», «антикризисного вин-тажа», «кризисного ребрендинга», «кризисного тарифа», «кризисного дисконта»... Но забудем о наивном
|
консумеризме. Ведь все гораздо сложнее. Мы рискуем упустить из виду, что в самой сущности переживаемого финансового кризиса нет ничего финансового. В этой ситуации может помочь чуткое вслушивание в слово и новое открытие очевидного. Это вслушивание ведомо знанием того, что «там, где опасность, вырастает и спасительное» (Гёльдерлин).
Слово «кризис» имеет греческое происхождение. Этимологичес-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
кие словари выводят κρίσις от глагола κρίνω, «отделяю», «разбираю». Он родственен латинскому глаголу cerno: исходное значение корня было связано с представлением о сортировке или просеивании через сито (ср. H. Frisk, Griechisches etymologisches Worterbuch, II, 21). Итак, первое и основное значение — «разделение», «различение». Примечательно, что слово κρίσις довольно рано укоренилось в философском языке. Среди первых контекстов словоупотребления в классическом греческо-ан-глийском лексиконе Liddell & Scott указывается несколько выражений из Аристотеля, великого обновителя и устроителя античной философской терминологии. Вот одно из них: κρίσιν ποιεΐσϋαι των άξίων (Политика, 1321a30). Здесь Аристотель, обсуждая проблему государственного управления, говорит о необходимости отбора между достойными людьми.
Второе значение слова κρίσις — «суд»; и именно оно стало поистине судьбоносным как для философии, так и для европейской культуры в целом. На полях заметим, что множество важнейших философских терминов (например, «категория» с исходным значением «обвинения», «причина» со значением «вины» и др.) произошло именно из практики состязательного судоговорения, важнейшей стороны полисной жизни греков. Так, уже Парменид, элей-ский философ начала V в. до н.э., произносит в своей поэме «О природе» (фр. 8, ст. 15-16): «Решение — вот в чем: / Есть иль не есть?» Речь идет о споре космического масштаба, тяжбе, требующей решения: или принять разумом истину бытия («мыслить и быть — одно») и отмести ложь небытия, или беспомощно блуждать подобно глухой и слепой толпе.
Однако наиболее остро проблема кризиса как подлинно философская тема встает во время суда над Сократом, от которого афинские граждане потребовали «дать отчет» в его деле. Опять-таки на полях заметим, что такая проблема (от др. греч. προβάλλω, «выбрасываю вперед») — не просто очередная досадная помеха, а неизбежное препятствие на привычном пути действий и мысли, которое как бы бросает нам вызов и требует дать отчет в том, что мы есть. Московский фило-
|
соф Анатолий Ахутин в эссе «Дело философии» (в кн. Тяжба о бытии, М., 1997) показал, что оправдание (апология) философии перед лицом судящей ее жизни — неотъемлемая составляющая критического мышления. «Что бы мы ни думали о философии теперь, полезно хотя бы вспомнить, как понимала свое дело сама философия в ту эпоху европейской истории, когда она впервые как бы приходила в себя, обретала самосознание». Сама суть философского дела как «ответственного внимания человека к собственному бытию, деланию, верованию, думанию, говорению» обнаруживается здесь не в досужей, непринужденной беседе, а в жестких условиях суда, среди возмущенно шумящих афинян, под угрозой смертного приговора.
Сократ, как известно, пытался уяснить для себя, почему дельфийское божество назвало его «мудрейшим из всех живущих». Он заметил, что людям кажется, будто они всё знают, а на поверку не обладают никаким знанием или знают одни лишь пустяки. И отсюда заключил, что если он более мудр, то лишь потому, что хотя бы не думает, будто знает то, чего не знает. Но что дурного в признании той пропасти, которая разделяет несовершенное человеческое мудрование перед лицом божественного всеведения? Вызов и высокомерие Сократа заключались в том, что он «осмелился измерить мудрость обычая, поэтического вдохновения, авторитетного законодательства общедоступным человеческим разумом». В условиях кризиса традиционных и, прежде всего, нравственных норм Сократу, который призывал к самопознанию и требовал поворота к «внутреннему человеку», суждено было стать первым мастером антропологического преодоления кризиса.
Распространенность понимания кризиса как суда подтверждается поздним византийским словарем Суда (X в.). В статье 2444 для пояснения приводятся слова ψήφος и βάσανος. Первое означает камешек, который употребляли для подачи голоса в суде, а второе выступает синонимом пробного (или пробирного) камня. Этот камень, известный также под именем lapis lydius, представлял собой брусок из тонкозернистого кремнистого сланца и слу-
|
жил в древности для определения пробы благородного металла.
В этом контексте примечательно одно известное место из платоновского диалога Федр (248e — 249b), где описывается круговорот душ. Бессмертная душа теряет крылья, падает на землю и в течение 10 000 лет не может вернуться на небо, если только не окрылится раньше этого срока благодаря любви к прекрасному. Остальные души «по окончании своей первой жизни подвергаются суду (курсив мой. — A.M.), а после приговора суда одни отбывают наказание, сошедши в подземные темницы, другие же, кого Дике (богиня справедливости. — А.М.) облегчила от груза и подняла в некую область неба, ведут жизнь соответственно той, какую они прожили в человеческом образе».
Это навеянное пифагореизмом мистическое толкование кризиса в античной культуре стало своего рода затактом к эсхатологическому и экзистенциальному видению кризиса как «судного дня» (ημέρα κρίσεως) в христианстве, актуальность которого в XX веке проникновеннее всего выразил протестантский теолог Рудольф Бультман (см.: «Эсхатология Евангелия от Иоанна» в кн. Избранное: Вера и понимание, М., 2004.).
В Евангелии от Иоанна (5, 21 и сл.) служение Иисуса описывается как эсхатологическое: «Ему подобает делать живым и судить (ζωοτΐοιεΐν и κρίνειν)». Однако, согласно Бультма-ну, здесь имеется в виду не столько «последний» Судный день, не пришествие Христа как драматическое для всего космоса событие недалекого или отдаленного будущего, сколько свершение, происходящее уже теперь.
«Слушающий слово Мое
и верующий в Пославшего Меня
имеет жизнь вечную
и на суд не приходит,
но перешел от смерти в жизнь» (5, 24).
«Наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас СынаБожия
и услышавши оживут» (5, 25).
«Верующий в Него не судится, а не верующий уже осужден... Суд же состоит в том,
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Тим Ноубл и Сью Вебстер «Мышеловка». Галерея «Триумф», 2008
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет» (3,18 и сл.).
«Кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти вовек»
(8, 51 и сл.).
«Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет;
и всякий живущий и верующий в меня не умрет вовек» (11, 25 и сл.).
Итак, с пришествием несущего Откровение последовал кризис. Кризис — это в известном смысле разделение; т.е. он не основывается на каком-то особенном процессе кризиса (помимо Откровения ничего не происходит), он лишь вскрывает то, что было. Речь идет о том, что Откровение как бы высвечивает ситуацию бытия-в-мире, держания за мир, за мирское как грех. Бультман пишет: «Не Сын судит, а мир судит как бы самого себя. Слово, которое говорит Иисус, судит (12, 48); ибо в зависимости от того, как слышат это Слово, разделяются и две возможности. Кризис осуществляется по способу реакции на Откровение. Наступает время и настало уже: именно тогда, когда провозглашается Откровение». Таким образом, вместе с разделением кризис является и судом; ибо на нем приобретает актуальность грех. Поэтому кризис становится судом в смысле осуждения гневом Божиим.
Но вернемся от критики в эсхатологическом масштабе к критике «в пределах только разума». Греческое прилагательное κριτικός также происходит от глагола κρίνω и переводится как «способный выносить суждение». Например, Аристотель в трактате О душе (432a16) говорит о «прирожденной способности различения», которое осуществляется у животного и человека посредством ощущения и размышления. На критическую способность как чувственную способность суждения обращает внимание и Платон в диалоге Политик (260с).
Разработкой критической способности философия во многом обязана античной скептической школе с ее принципом έηοκή, «воздержания от суждения». Секст Эмпирик
|
в Пирроновых основоположениях (I, 10) поясняет: «Эпохе — это такое состояние ума, благодаря которому мы ничего не отрицаем и ничего не утверждаем». Это, в сущности, некое искусство «удерживания», «приостановления» ума, его способности суждения, каковое и отличает скептика от догматика. Урок скептицизма заключается, таким образом, в том, чтобы недогматически следовать в жизни явлениям и брать саму жизнь в качестве своего критерия (еще одно греческое слово — κριτήριον, «мерило»).
В эпоху Нового времени под влиянием идей скептицизма и в согласии с ними появляются эссе Монте-ня, формируется и скептицизм Паскаля в отношении человеческого разума, и методологическое сомнение Декарта, и феноменализм Юма.
Но подлинным обновителем идеи критики, позволившей избежать радикального скептицизма, стал Иммануил Кант. Его «коперниканс-кая революция» в философии заставила усомниться в возможности умозрительного познания вещей самих по себе, потребовав тщательного исследования форм познания и границы познавательной способности человека. Во «Введении» ко второму изданию Критики чистого разума Кант писал: «Критика разума необходимо приводит в конце концов к науке; наоборот, догматическое применение разума без критики приводит к ни на чем не основанным утверждениям, которым можно противопоставить столь же ложные утверждения, стало быть, приводит к скептицизму». Свою работу немецкий философ-просветитель скромно называл «пропедевтикой» и «критикой», усматривая ее выгоду в «очищении нашего разума и освобождении его от заблуждений».
Нас не должна смущать негативность такой критической установки. С одной стороны, она действительно строго ограничивает нашу чувственность и не позволяет предаваться «грезам духовидца». Но с другой стороны, она вполне позитивна, так как учит практическому (нравственному) применению чистого разума. «Отрицать эту положительную пользу критики, — остроумно замечает Кант, — все равно что утверждать, будто полиция не приносит никакой
|
положительной пользы, так как главная ее задача заключается в предупреждении насилия одних граждан над другими для того, чтобы каждый мог спокойно и безбоязненно заниматься своими делами». Критика недогматически предлагает рассматривать объект в двояком смысле — как явление или как вещь саму по себе. Тогда закон причинности, как чисто рассудочное понятие, будет относиться только к явлениям природы (предмету опыта), между тем как вещи во втором значении не будут сообразовываться с законом причинности. Так у Канта обосновывается важнейший принцип свободы воли. Философу удается показать одну простую вещь, без которой, однако, невозможно достичь «совершеннолетия разума». Достоинство человека состоит не в том, что он бездумно следует внешним установлениям и порядкам, а способен всякий раз открывать закон и правило поведения в себе самом.
Итак, в критической философии продолжается сократовский суд, неразрешимый «спор разума с самим собой». В ней развертывается самая форма научного разума как форма строгого и отрезвляющего «разумного неведения».
Впрочем, критикой этимологический ресурс «кризиса» не исчерпывается. У греческого врача Галена мы сталкиваемся со специфическим узусом в смысле поворотной точки, перелома или внезапного поворота к лучшему или худшему. Именно в этом медицинском значении слово сrisis (как заимствованное из греческого) встречается в латинском языке (ср.: Сенека, Нравственные письма к Луцилию, 83, 4), а оттуда перекочевывает в новоевропейские языки. Фасмер (Этимологический словарь русского языка, II, 376) утверждает, что в русский язык слово попадает через немецкое Krisis — причем довольно рано, в начале XVI в. А в немецкий язык оно естественным образом пришло еще раньше из французского (crise). Итак, основное значение слова «кризис» в новоевропейских языках — переломный момент, тяжелое переходное состояние, обострение, опасное неустойчивое положение.
Кризисное состояние осмысляется в языке как разрыв в нормальном
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
течении человеческой жизни, нарушение хорошо отлаженного отношения между «Я», обществом и миром, которое требует выстраивать это отношение заново. Если это удается, то разрыв становится прорывом, если нет — то наступает катастрофа. Все может повернуться так или иначе. Но не автоматически, само собой, как бы по воле случая! — пониманию этого учит нас критика. Поворот «решающий» потому, что существуют до предела заостренные альтернативы. Они-то и требуют решения, от которого зависит: жизнь или смерть, успех или крах, спасение или проклятие.
С философско-антропологичес-кой точки зрения, способность преодолевать кризис — одна из основных способностей человека. Будучи от природы скорее «недостаточным существом» (выражение Арнольда Гелена), отличаясь от животного морфологической и инстинктивной недостаточностью, человек в то же время открыт миру. Своим превосходством над животным он обязан, прежде всего, умением отвечать на угрожающие его существованию кризисы и продуктивно использовать даже самый противоречивый опыт, делая ставку на переориентацию или модификацию знаний. Однако если процессы обучения по какой-то причине искусственно тормозятся, то итогом становится неизбежный крах соответствующей системы.
С социально-философской точки зрения, кризисное сознание уже давно считается отличительным признаком модерна — неслучайно на рубеже XIX-XX в. кризис становится приоритетной темой философской рефлексии (ср.: Т.Ю. Сидо-рина, Философия кризиса, М., 2003). Бешеный темп научно-технического развития и ощущение ускорившегося бега времени поставили под вопрос значимость таких трансцендентных ценностей, как Бог, мораль, культура. Слова «последнего совершенного нигилиста Европы» о том, что «Бог умер», знаменовали собой осознание утраты того, что придавало жизни смысл.
Спустя примерно столетие у представителей гуманитарной науки стало привычным делом изображать основные кризисные вехи — Первую
|
мировую войну, период экономической депрессии и социального хаоса конца 1920-х — начала 1930-х гг., установление и падение диктатур — как сцены некоего грандиозного эсхатологического спектакля, последний акт которого охотно усматривали в крушении блоковой системы. Крах «реального социализма», снижение накала в противостоянии правых и левых, и расширения сферы услуг, процессы глобализации в 80-90-х годах ХХ века привели к торжеству концепций «конца истории», муль-тикультурализма и рефлексивной модернизации, ставших путеводной звездой для либерально мыслящих интеллектуалов по всему миру. В практической политике концепции «третьего пути» были направлены на поиск эффективного баланса между интересами общества, индивида и свободного рынка. Сейчас становится ясно, что за расхожими фразами о «глобализации» и «рынке» в действительности скрывалось новое «посткризисное» сознание, которое после появления первых симптомов финансового кризиса самозабвенно занялось и во многом продолжает заниматься «спасением феноменов».
Поэтому сейчас требуется не столько риторика «стабилизации», сколько критика кризиса. Общее этимологическое происхождение кризиса и критики красноречивее всего свидетельствует о критической компетенции философов, соответственно, компетенции философов в ситуации кризиса. Дело Сократа вновь становится актуальным. Актуальным еще и потому, что критика Сократа разворачивалась в полисе, иначе говоря, в публичном пространстве.
То, что сегодня называется кризисом, есть нечто большее, чем простое ослабление финансового сектора. Экономическая сфера бесконечно отдалилась от реальности общественной жизни, позволив себе забыть о ее моральных стандартах. Политика же продемонстрировала безответственность, бездумно доверившись созданию ценностей за счет денежного обращения. Также стала очевидной опасность сведения политики к простой общественной «подсистеме», понимаемой как нечто вроде «государственного менеджмента». Ведь в чрезвычайной ситуации именно политика отвеча-
|
ет за сохранение общественного целого. Поэтому там, где это целое не считают достойным внимания всех и самоотдачи лучших, кризис грозит обернуться самыми опустошительными последствиями.
В этом смысле одна из задач философии сегодня — осуществить поворот к политической (практической) философии. Политическая философия — не партийная философия, philosophie engagee, она не сводится также к политической теории или public philosophy.
Каковы ее определяющие моменты? Философия ставит вопросы об условиях возможности правильной жизни, о свободе и наилучшем политическом порядке, а они напрямую связаны с вопросом о природе человека, о его месте между животным и Богом, о способностях человеческого духа, души и потребностях тела. Уже сам вопрос о правильном и справедливом относит человека в политическую сферу, τα ποΑίΤίκά. В обществе могут господствовать самые разные представления о возвышенном, прекрасном, справедливом (а определение этих вещей обычно и связывают с философией) — все, что кажется таким образом само собой разумеющимся, требует от философии критического осмысления. Здесь таится, конечно же, определенный риск для философа. Поэтому политическая философия предполагает также политическую защиту философской жизни и рациональное обоснование философского образа жизни, а значит и сократическое «Познай самого себя!».
Не может она обойтись и без постоянного памятования о Сократе, как о ключевой фигуре пайдейи, гражданского воспитания. У философии остаются хоть какие-то шансы лишь в том случае, если она пробьется к разуму отдельного человека. Здоровая критическая способность, способность суждения — это бесценный политический потенциал, который, вкупе с хорошим образованием, поистине служит лучшим экономическим «приданым».
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Аф инский философ Сократ, сын Софрониска из дема Алопеки, скончался в год архонтства аристократа, в аттическом месяце скирофори-оне, на исходе дня. В соответствии с исчислением лет, устоявшимся к настоящему времени, эта дата определённо указывает на 399 год до новой эры, конец июня — начало июля месяца. Согласно надёжным свидетельствам трёх античных источников, — Платона1, Деметрия Фа-лерского2 и аполлодора афинско-
|
го3, — ко времени смерти Сократу исполнилось семьдесят лет. Вместе с тем смерть афинского мудреца, — в этом сходятся, за единственным исключением, все античные авторы, что-либо знавшие о Сократе, — произошла не от каких-то естественных причин. Сократ был осуждён на смертную казнь постановлением народного суда, афинской «гелиэи», которое было принято, как извест-но4, подавляющим большинством голосов — трёхстами шестьюдеся-
|
тью одним из пятисот одного5. По истечении тридцатидневного срока тюремного заключения Сократ был принужден выпить яд, специально в этих случаях приготовлявшийся, т.н. Conium maculatum, согласно позднее сложившейся фармацевтической номенклатуре «cicuta», или попросту болиголов. образ философа, по природе своей чуждого смерти, но всё равно умирающего перед лицом произвольно сложившихся неестественных обстоятельств, много позднее
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
1 Plato, Apologia, 17d 2-3; Crito, 52e 3
2Demetrius Phalereus, F109 Fortenbaugh & Schu'trumpf ap. Diogenem Laertium, II, 44. См.: Demetrius of Phalereum. Text, Translation and Discussion. Ed. by W.W. Forthebaugh & E. Schu'trumpf. New Brunswick & London, 2000, p. 196 (Rutgers University Studies in Classical Humanities IX). [=] ID. 1. SSR I, p. 221,269-275 Giannantoni. См.: Socratiset SocraticorumReliquiae. Collegit, disposuit, apparatibusnotisque instruxit G. Giannantoni. Vol. I. Napoli, 1990, p. 221, 269-275 (Eleenchos 18*).
3 Apollodorus Atheniensis, 244 F 34 FGrH ap. Diogenem Lartium, loc. cit. См.: Die Fragmente der griechischen Historiker. Hrsg. von F. Jacoby. Zweiter Teil: Zeitgeschichte. Bd. A: Universalgeschichte und Hellenika. 2. Aufl. Leiden, 1961, S. 1029-30.
4 Cf. Diogenes Laertius, II, 41-42 = ID. 1. SSR I, p. 220, 238-245 Giannantoni.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
увековечил Платон в диалоге «Фе-дон»6, впрочем, сам при кончине учителя не присутствовавший7.
Текст официального обвинения против Сократа, представленный для рассмотрения в суд, сохранился до нашего времени благодаря Диогену Лаэртскому, малоизвестному автору чрезвычайно известного сочинения «о жизнях философов» (первая пол. III в. н.э.)8, со своей стороны, позаимствовавшему эту важную информацию из работ почитателя древностей, литератора и философа, жившего только столетием раньше, но ещё непосредственно видевшего этот текст хранящимся в афинском Мет-рооне9, Фаворина арелатского10.
Diogenes Laertius, II, 4011: «Вот что написал и в чём клятву принёс Мелет12, сын Мелета из [дема] Пит-фея, против Сократа, сына Софро-ниска из алопеки: Сократ повинен в том, что не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества; а также повинен в том, что растлевает юношество. Наказание — смерть».
Ход судебного разбирательства по делу Сократа в современной науке достаточно хорошо изучен13; все свидетельства древних авторов, за исключением полностью сохранившихся текстов Платона и ксено-фонта, были бережно собраны и на-
|
глядно представлены в капитальном издании, подготовленном Г. Джан-нантони14. кроме одного-единствен-ного. Речь идёт об уникальном свидетельстве, принадлежащем римскому императору и философу-стоику Марку Аврелию (26.04.121 — 17.03.180), расходящемуся с остальными настолько, что о нём и по сегодняшний день традиционно предпочитают умалчивать. Marcus Aurelius, III, 3: «Гиппократ, излечивший много болезней, заболел и умер. Халдеи многим предрекли смерть, а потом их самих взял рок. Александр, Помпей, Гай Цезарь, столько раз до основания изничтожавшие города, сразившие в бою десятки тысяч конных и пеших, потом и сами ушли из жизни. Гераклит, столько учивший об испламе-нении мира, сам наполнился водой и, обложенный навозом, умер. Демокрита погубили вши15, Сократа — другие вши. Так что же? — сел, поплыл, приехал, вылезай»16.
отечественные комментаторы разъясняют это тёмное место в немногих словах: «вши» — «т.е. обвинители и судьи Сократа»17. В адекватности принятой формулировки, разумеется, не приходится сомневаться. Вопрос вызывает другое: в чём значение столь необычной метафоры? Ведь от вшей умирали немногие даже в са-
|
мые архаические времена. Что же касается в целом античной традиции, то скандальная смерть при помощи вшей здесь казалась обычно чем-то настолько разительным, что полагалась заслуженной исключительно в отношении к людям заслуженным: смерть от чего-то заведомо малого, от чего умереть человеку простому и в голову бы не пришло, в этом случае для людей выдающихся как бы являлась ещё одним признаком подлинного величия.
Для античной эпохи к настоящему времени в литературных источниках засвидетельствованы целых два легендарных сюжета, повествующих о кончине какого-нибудь мало-мальски известного исторического персонажа, произошедшей якобы от вшей.
Первый сюжет связан с прославленными именами Гомера и Платона, согласно преданию оказавшихся не способными разрешить загадку о вшах и от этого умерших. История о Гомере является частью практически всех сохранившихся биографий творца «Илиады» и «одиссеи»18, однако, бесспорно, наиболее древним рассказчиком этого популярного анекдота для нас является Гераклит Эфесский (ок. 540 — ок. 480 гг. до н.э.), впрочем, о смерти поэта не сообщающий. Heraclitus, fr. 21 Marcovich19
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
5 В пользу нечётного количества судей против традиционно указывавшихся «пятисот» см.: MacDowell D.M.
The Law in Classical Athens. Ithaca, 1978, p. 40; Nails D. The People of Plato. A Prosopography of Plato and Other Socratics. Indianapolis & Cambridge,
2002, p. 269.
6 Диалог был написан, предположительно, между 385 и 375 гг. до н.э.
7 Plato, Phaedo, 59b 10.
8 Цит. по изданию: Diogenes Laertius. Vitae philosophorum. Vol. I. Libri I-X. Edidit M. Marcovich. Berlin & New York, 2008 (Bibliotheca Teubneriana,
1316).
9 Святилище Матери богов, располагавшееся на территории Старого булевтерия и служившее местом хранения Государственного архива.
10 Favorin von Arelate. Der erste Teil der Fragmente: Memorabilien und Omnigena Historia. Hrsg. und kommentiert von E. Mensching. Berlin, 1963 (Texte und Kommentare, 3); Favorino di Arelate. Opere. Introduzione, testo critico e commento a cura di A. Barigazzi. Firenze, 1966.
11 Favorinus, fr. 4 Mensching [=] fr. 34 Barigazzi [=] ID. 1. SSR I, p. 219, 226-229 Giannantoni. Cf. Plato, Apologia, 24b 8- 10; Xenophon, Memorabilia, I, 1, 1.
12 Сводку данных о личности Мелета и прочих обвинителей Сократа см.: Nails D., op. cit., p. 37-38 (Анит); p. 188-189 (Ликон); p. 202 (Мелет).
13 См. например: Brickhouse Th.C. & Smith N.D. The Trial and Execution of Socrates: Sources and Controversies. Oxford, 2002.
141C. 121-156. SSR I, p. 86-98 [De Socratis iudicio ac morte]; ID. 1-3 SSR I, p. 211-225 [Diogenis Laertii, Suidae et Eudociae BIOISOKRATOYS]; IE. 1-2 SSR I, p. 227-271 [Libanii Declamationes]; IG. 1-103 SSR I, p. 311-341 [Patrum Christianorum testimonia].
15 Democritus, test. 57Лурье. См.: Лурье С.Я. Демокрит. Тексты, перевод, исследования. Л., 1970. С. 20.
16 Пер. Гаврилова А.К.. См.: Марк Аврелий Антонин. Размышления. Издание подготовили А.И. Доватур, А.К. Гаврилов, Я. Унт. Издание второе, исправленное и дополненное. СПб., 1993. С. 13 (Литературные памятники).
17 Там же. С. 188, прим. 6 (ad loc.).
18 Homeri Opera. Recognovit brevique adnotatione critica instruxit Th.W. Allen. Vol. V: Hymni, Cyclus, Fragmenta, Margites, Batrachomyomachia, Vitae. Oxford, 1912, p. 184-268 (Oxford Classical Texts).
19 Eraclito. Frammenti. Introduzione, traduzione e commento a cura di M. Marcovich. Firenze, 1978, p. 54-56 (Biblioteca di studi superiori, 64). См. также: Kirk G.S. The Michigan Alcidamas-Papyrus; Heraclitus Fr. 56d; The Riddle of the Lice // The Classical Quarterly. Vol. 44, № 3/4 (Jul. — Oct., 1950), p. 149-167.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
(22 B 56 Diels-Kranz) ap. Hippolytum, Refutatio omnium haeresium, IX, 9, 5: «Люди были обмануты явлениями, подобно Гомеру, даром что тот был мудрее всех эллинов. Ведь и его обманули дети, убивавшие вшей, загадав: «Что видели да поймали, того нам поубавилось, а чего не видали и не поймали, то нам в прибы-ток»20. Этот же в точности анекдот, но о Платоне21, рассказывает Иоанн Солсберийский (ум. 25.10.1180) в сочинении «Поликратик»22, ссылаясь при этом на некоего Флавиана, труд которого «о заветах философов» (De vestigiis philosophorum), до нашего времени не сохранившийся, Иоанн, без сомнения, хорошо знал23. Что касается личности упомянутого Флавиана, то таковым, по всей вероятности, должен считаться известный политический деятель конца IV в., прославленный литератор и «учёнейший разыскатель» (historicus disertissimus), согласно свидетельствам современников24, Вирий Нико-мах Флавиан (Старший) (ум. 394)25, главный исторический труд которого, с посвящением императору Феодосию, «анналы», также, к сожалению, не сохранился.
Rro и когда произвёл в этой курь-
|
ёзной истории мало чем объяснимую перемену имён, сказать затруднительно. Глухой отголосок уже состоявшейся метаморфозы звучит в четвёртой гомилии, составленной к тексту Первого послания к коринфянам, Иоанна Златоуста (ум. 14.09.407г.)26. Примерно столетием ранее — у Диогена Лаэртского (Diogenes Laertius, Ш, 40)27: «Мирониан в [сочинении] «об [исторических] соответствиях» говорит, что у Филона [где-то] упоминаются пословицы о «Платоновых вшах», будто бы он таким-то вот образом скончался». о содержании этих «пословиц» сам Диоген, по-видимому, ничего не знал и даже не догадывался. Названный в тексте «Филон» — только имя, не поддающееся более точной идентификации. Что же касается несколько раз упомянутого Диогеном историка Мирониана амастрийского28, то о нём с уверенностью можно сказать только то, что он жил на какое-то время раньше самого Диогена, — вряд ли значительно раньше, но и вряд ли позднее середины II в. н.э. В целом необходимо признать, что древняя притча о земном мудреце, вся мудрость которого как бы смолкает и рассыпается в прах перед лицом «святой просто-
|
ты» по природе присущего всем здравого смысла, к Сократу, как минимум в изображении Марка Аврелия, вряд ли имеет какое-то отношение. С Гомером в античные времена, согласно преданию29, мог соперничать из философов только Платон, совсем не случайно из своего философского государства подвергавший изгнанию в первую очередь поэтов.
Второй античный легендарный сюжет, повествующий о загадочных вшах как источнике гибели знаменитостей, значительно более распространённый и в современной науке значительно лучше изученный30, для объяснения смысла метафоры, употреблённой Марком Аврелием, заслуживает большего внимания. Речь идёт о не раз подмечавшейся древними авторами уникальной способности умирать людей выдающихся, легендарных или известных от достаточно неприятной болезни — фтириазиса (лат. morbus pedicula-ris). Самым ранним бытописателем этой болезни является арис-тотель31, называющий среди жертв имена Ферекида Сиросского32 (легендарного наставника Пифагора) и лирического поэта алкмана33. Наиболее полный список имён постра-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
20 Пер. Лебедева А.В. См.: Фрагменты ранних греческих философов. Часть I: От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики. Издание подготовил Лебедев А.В.. М., 1989. С. 197 (Памятники философской мысли).
21 Riginos A.S. Platonica. The Anecdots concerning the Life and Writings of Plato. Leiden, 1976, p. 196-197 [=Anecdote №147] (Columbia Studies in the Classical Tradition, 3).
22 Ioannes Saresberiensis, Policraticus, I, 26, 460 B; vol. I, p. 141 & VII, 5, 647 A-B; vol. II, p. 111 Webb. См.: Ioannis Saresberiensis episcopi Cartonensis Policratici sive De nugis curialium et vestigiis philosophorum libri VIII. Recognovit et prolegomenis, apparatu critico, commentario, indicibus instruxit C.C.I. Webb. Vol. I-II. Oxford, 1909. Вслед за Иоанном из Солсбери ту же историю о Платоне рассказывает францисканец Иоанн Уэльский (ум. ок. 1285 г.) в сочинении «Compendiloquium» (Johannes Guallensis, Compendiloquium de vitis illustrium philosophorum et de dictis moralibus eorundem, III, 4, 16// Johannis Guallensis Summa de regimine vite humane seu Margarita doctorum. Venezia, 1496, p. 195-196).
23 Schaarschmidt C. Johannes Saresberiensis nach Leben und Studien, Schriften und Philosophie. Leipzig, 1862, S. 103.
24 Corpus Inscriptionum Latinarum, VI, № 1782 = Inscriptiones Latinae Selectae, № 2947; I, p. 576 Dessau.
25 О Никомахе Флавиане см.: O'Donnell J.J. The Career of Virius Nicomachus Flavianus // Phoenix. Vol. 32, № 2 (Summer, 1978), p. 129-143; Grunewald Th. Der letzte Kampf des Heidentums in Rom? Zur postumen Rehabilitation des Virius Nicomachus Flavianus//Historia. Vol. 41, № 4
(1992), p. 462-487.
26 Joannes Chrysostomus, Hom. 4 In Epistulam I ad Corinthios, vol. 61, p. 33, 29-30 Migne: «И даже Платон был повергнут [в учёном споре] не каким-то другим, более мудрым философом, но неучёными рыбаками».
27 Riginos A.S., op. cit., p. 196 [=Anecdote №146]. Интерпретация автором сообщения Мирониана как свидетельства о мучительной смерти Платона от фтириазиса не выдерживает серьёзной критики.
28 Diogenes Laertius, I, 115; III, 40; IV, 8; IV, 14; V, 36; X, 3.
29 Cf. De sublimitate, 13, 4: «И Платон в своих философских построениях не достиг бы такого расцвета и не стал бы то и дело вдаваться в область поэзии, если бы не оспаривал, клянусь Зевсом, изо всех сил первенства у Гомера, как новичок у прославленного уже мастера». См.: О возвышенном. Перевод, статьи и примечания Н.А. Чистяковой. М., 1994. С. 30 (Литературные памятники).
30 Рабинович Е.Г. Вшивая болезнь// Рабинович Е.Г. Мифотворчество классической древности. СПб., 2007. С. 399-432.
31 Aristoteles, Historia animalium, V, 31, 557a 2-3; fr. 611, 181-183 Rose.
32 Cf. 7 [Pherecydes], A 1-2 & 4 Diels-Kranz; Aelianus, Varia historia, IV, 28; Porphyrius, Vita Pythagorae, 55.
33 Cf. Alcman, TA 14-17Davies. См.: Poetarum Melicorum Graecorum Fragmenta. Vol. I: Alcman. Stesichorus. Ibicus. Post D.L. Page edidit M. Davies. Oxford, 1991, p. 15-16.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Максим Ксута «Street Art»
|
|
|
|
|
|
давших от «вшивой болезни» исторических лиц и мифических персонажей содержится у Плутарха (ок. 45 — ок. 125 гг.) в «Жизнеописании Суллы» (Plutarchus, Sulla, 36, 3-4): «Говорят, что в далёкой древности вшивая болезнь погубила акаста, сына Пелия, позднее поэта и певца алкмана, богослова Ферекида, Каллисфена олинфско-го, брошенного в темницу, а также юриста Муция. Если же сюда добавить и тех, кто не прославился ничем полезным, но всё же приобрёл известность, то упомянем и беглого раба по имени Эвн, который начал рабскую войну в Сицилии; пойман-
|
ный и привезённый в Рим, он умер от вшивой болезни»34. от фтириа-зиса умирает и сам римский диктатор Луций Корнелий Сулла Феликс в 78 г. до н.э. Смерть его выглядела ужасной. Плутарх рассказывает (ibid. 36, 2-3): «Вся его плоть сгнила, превратившись во вшей, и хотя их обирали день и ночь (чем были заняты многие прислужники), всё-таки удалить удавалось лишь ничтожную часть вновь появлявшихся. Вся одежда Суллы, ванна, в которой он купался, вода, которой он умывал руки, вся его еда оказывались запакощены этой пагубой, этим неиссякаемым потоком — вот до чего
|
дошло. По многу раз на дню погружался он в воду, обмывая и очищая тело. Но ничто не помогало. Справиться с перерождением из-за быстроты его было невозможно, и тьма насекомых делала тщетными все средства и старания»35. Свидетельство Диогена Лаэртского о Спевсиппе афинском (ум. 339 г. до н.э.)36, якобы также скончавшемся от вшей, восходит, по всей вероятности, к неизвестной редакции вышеуказанной книги Плутарха; свидетельство Марка Аврелия о Демокрите (ок. 460 — ок. 370 гг. до н.э.), по-видимому, тоже. В первой книге своего сочинения Марк Аврелий, перечисляя после-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
и позаимствовал информацию о Демокрите, скончавшемся якобы от вшей, в соответствии с текстом какой-либо черновой редакции «Жития» диктатора. Совершенно иначе дела обстоят с Сократом, имя которого, разумеется, вряд ли случайно соседствует с именем Демокрита, — философа-современника, также, согласно преданию, оказавшегося перед народным судом, но оправдавшегося. Тем не менее Марк Аврелий настаивает на том, что Сократа погубили какие-то «другие вши».
Ключ к разгадке смысла метафоры, использованной Марком аврелием, содержится в формулировке самой метафоры, в которой замечательным образом соединяются два момента. С одной стороны, факт справедливого осуждения и законного наказания государственного преступника, каковым, без сомнения, с точки зрения подавляющей части судивших его сограждан был афинянин Сократ, символически означает своеобразное возрождение и торжество как закона, так и всего государства, — в этом смысле судьи Сократа, наподобие вшей38, как бы рождаются из Сократа, будучи «плотью от плоти его», и тем самым при этом его убивают. С другой стороны, природная незначительность вшей, их нарочитая малость, ничтожество и невзрачность служат Марку Аврелию изобразительным средством для демонстрации в равной степени незначительности случившегося с Сократом и с судившим его государством: ничтожество появившихся на свет «детей» только тем и значительно, что через явную малость свою как бы ещё один раз подтверждает величие погибшего «отца».
|
|
|
довательно имена наиболее близких своих наставников и друзей, упоминает, в частности, имя фило-
|
софа-стоика Секста Херонейского, племянника Плутарха37, от которого, предположительно, император
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
34 Пер. Смирина В.М. См.: Плутарх. Сулла//Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах. Издание второе, исправленное и дополненное. Т. I. М., 1994. С. 529 (Литературные памятники). См. комментарий: Рабинович Е.Г., op. cit. С. 401-413.
35 Пер. Смирина В.М., op. cit. С. 529. См. также: Plinius, Naturalis Historia, XXVI, 138: «Диктатор Сулла был пожран фтириазисом, когда из самой крови человеческой родятся гложущие тело твари». Cf. ibid. VII, 134 & 137; Pausanias, Graeciae Descriptio, I, 20, 7.
36 Diogenes Laertius, IV, 4 [=] Speusippus, test. 1, 31-32 Tardn: «Плутарх в «Жизнеописании Лисандра и Суллы» утверждает, будто умер он (sc. Спевсипп) от вшей». См.: Tardn L. Speusippus of Athens. A critical Study with Collection of the related Texts and Commentary. Leiden, 1981, p. 114 (Philosophia antiqua, 39).
37Marcus Aurelius, I, 9. Ср. другие свидетельства о Сексте: Apuleius, Metamorphosae, I, 2; Cassius Dio, LXXI, 1, 2; Philostratus, Vitae sophistarum, II, 1, 9; Themistius, Oratio, XI, 145b.
38 Уподобление Марком Аврелием судей в указанном месте беспокойному множеству мало пригодных к чему и назойливых насекомых применительно к древнегреческой литературной традиции не является чем-то оригинальным. Так, например, в комедии Аристофана «Осы» (422 г. до н.э.) народные афинские судьи (гелиасты), образовывавшие Хор, представали вниманию публики наряженными в костюмы ос.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
За полтора столетия, отделяющие кантовские Критики1 от Гуссерле-вых Кризисов2, кризис так часто навязывался философии в качестве узлового события мировой и ее собственной действительности, что она чуть было не поверила в его реальность. Теперь уже трудно назвать мыслителя, который бы не высказал своего отношения к этому явлению; еще трудней — удержаться от
|
заключения, что предмет его мысли — другое, чем она сама.
Допущение, что кризис представляет собой самостоятельно действующую силу, возникло, когда философия взяла мир в оборот, объявив его своим первым и последним предметом, — так как именно благодаря этому жесту появились стратегия и тактика, называемые мировой экономикой и мировой полити-
|
кой. Обособление этих практик от целей чистого умозрения, начавшееся в 1810-е гг., не отменило их исходного единства. рассуждения о конце истории, введенные в моду политологом Френсисом Фукуямой (Конец истории и последний человек, 1992) и поставившие окончательный знак равенства между кризисом и глобализмом, могли возыметь своё действие лишь в уже установленном тож-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
дестве мысли и мира. Но все попытки мирового сообщества воспользоваться этим тождеством (например, возложить на философию ответственность за кризисы XX века) свидетельствовали о неудаче не философского, а наоборот — делового отношения, предполагающего, что проблемы мира носят технический характер, а философия не сумела вовремя предотвратить эти сбои. Оправдания здесь были бы, однако, неуместны вдвойне. Для делового сообщества кризис — это событие, которое можно предусмотреть или просмотреть3, но в любом случае — событие, изменяющее мир. Для философии — дела с миром всегда обстоят неизменно. Опасность заключается для нее лишь в утрате того видения, в котором мир предстает, существует и задевает нас как мир. Но сегодня кризис (обострение вопроса о мире) состоит уже не в том, что столь высокоразвитые науки о духе пасуют перед тем, что успешно осуществляют в своей сфере науки естественные4, — а в том, что они не могут не заметить, что имеют дело с миром в его почти несуществующей форме. система мировых проектов, на которой держалась его очевидность в течение двух столетий, исчерпала себя.
предлагаемый экскурс в историю европейской мысли — попытка выделить узловые моменты развития этой системы в первой половине XIX века. Ее начало было положено эпохой просвещения: в Англии зародились основы современной экономической мысли, Франция предвосхитила систему мировой поли-
|
тики, окончательно сложившуюся после Наполеоновских войн. В Германии вопросами мира традиционно ведала метафизика. Кантовский критицизм, пробудив философскую мысль от «догматического сна», заставил ее размежеваться с теологией и естествознанием и иметь дело не с конкретной областью знания, предмет которой установлен заранее, а с тем, что всегда остается для мысли под вопросом — вещами каковы они есть, то есть миром в целом. Но поскольку об этом новом предмете нельзя было заранее сказать даже того, конечен он или бесконечен, сложен в своей субстанции или прост, развивается ли по законам естественной необходимости или по законам свободы — этот предмет, прежде всего, потребовал пересмотра оснований, которые подводят его под то или иное суждение. Этот пересмотр получил у Канта название критики разума. Критическая философия была вызовом, брошенным мыслью самой себе. Все смыслы «разграничения» ('krisis') и «отделения», входящие в греческое 'krino'5, подхватывались критицизмом не для установления границы между мыслью и миром, а для того, чтобы прояснить, каким образом любая мировая данность может вообще состояться как данность — каким зрением должен обладать глаз, способный ее воспринять. Эти обертоны, звучавшие в произведениях, продолжающих интенцию Канта, — Опыт критики всякого откровения Иоганна Готлиба Фихте (1792) и Философские письма о догматизме и критицизме молодого
|
Шеллинга (1795), — объясняли, почему критическая философия вначале воспринималась философами не как помеха, а наоборот — как условие идеализма.
Повод для полемики с кантианцами Шеллингу давало настойчивое кантовское разграничение между опытным и идеальным познанием, способностью восприятия реальности (основанной на единстве чувства, воображения и рассудка) и «способностью идей», никак не связанных с опытом. Для Шеллинга это обособление разума грозило распадом самой философии, так как отныне каждый автор, пишущий на отвлеченные темы, стремился представить свою, отдельную и законченную систему. Но в запальчивых интонациях «Критического журнала философии» (1802-1803) — издания, затеянного Шеллингом вместе с его другом Гегелем ради того, чтобы «дубинкой, мечом, колотушкой... положить конец этому псевдофилософскому безобразию», — пока еще звучала не брань в адрес интеллектуальной наивности коллег, а обращенный к ним призыв не упускать из виду, что
...в философской критике идея самой философии есть условие и предпосылка, без которых критике вечно пришлось бы противопоставлять субъективности — субъективностям и никогда не удалось бы противопоставить абсолютное обусловленному.
Но какова же идея самой философии? Скорее всего, Гегель, кому принадлежат эти строки и, по всей
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
1 Критика чистого разума — 1781 (2-е изд. — 1787); Критика практического разума — 1788; Критика способности суждения — 1790.
2 Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология — последняя большая работа Гуссерля, датируемая 1935-1936 гг.; начало исследованию положено так наз. Венским докладом 1935 г., известным как Кризис европейского человечества и философия.
3 Ср. недавние заявления Джорджа Сороса: европейские правительства слишком поздно осознали, что мир столкнулся с серьезным кризисом; общество разочаровано, деморализовано и с трудом понимает, что происходит; момент, когда можно было что-то сделать, упущен (курсив наш. — Авт.). Это подтверждает правоту Л. Ионина, писавшего, что экономические кризисы — свидетельство того, что «невероятное усложнение технологических, экономических и социальных систем в процессе их постоянного частичного усовершенствования, надстраивания и достраивания постепенно приводит к тому, что эти системы становятся непостижимыми для самих их создателей и неподдающимися контролю с их стороны. Эти системы обретают собственные, незапланированные и не контролируемые человеком способы деятельности. Именно этим объясняются <...> экономические кризисы, которые люди учатся предсказывать на основе теории «круговых процессов», «больших волн» и т.д., предпринимая парадоксальные попытки путем объективного анализа понять то, что они сами придумали и создали». // Ионин Л . Новая магическая эпоха. — Логос. 2005, № 2 (47). С. 157.
4 Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия. — Вопросы философии. 1986, № 3. С. 102.
5 И с наибольшей очевидностью проявившиеся в лат. cerno — различать, разбирать, замечать, видеть, держать на виду и спорить за эту очевидность; решать, приходить к certum; такая семантика, как замечает П. Шантрен в Этимологическом словаре греческого языка, отодвигает на второй план значения krisis как «судебного решения» и «приговора». (P. Chantraine. Dictionnaire etymologique de la langue grecque. P., 1984, p. 585).
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
видимости, главная роль в написании статьи О сущности философской критики, открывавшей первый номер «Критического журнала», вкладывал в это заявление что-то свое, отличное от важнейшей интуиции Шеллинга — возможности интеллектуального созерцания абсолюта. Полемический тон Гегеля был, скорее, свидетельством тревожных поисков молодого мыслителя. И если в те годы он еще позволял себе в воинственном запале объединить Канта и Г.Э. Шульце, автора статьи Отношение скептицизма к философии, ибо еще раньше, в диссертации Об орбитах планет (1801), декларативно отказал кантианцам в звании философов:
Идея есть синтез бесконечного и конечного, и вся философия заключается в идеях.
Критическая философия лишена идей и представляет собой несовершенную форму скептицизма, —
то антикантовские заявления зрелого Гегеля были исполнены спокойствия и уверенности в своем открытии: «задача философии — постичь то, что есть, ибо то, что есть, есть разум». Все попытки навязать философскому разуму любые ограничения противоречат его сути. Граница мышления, понятая в смысле гераклитовского мудрое — от всего отделенное, совпадает с границами человеческого существа: мышление есть а б солю тн ы й дух и подлинное определение человека. Умение увидеть человека как конечность, снятую в бесконечном, — главная тема гегелевской логики — стало призывом к обретению нового зрения. Но спекулятивный идеализм не имел ничего общего с требованием «ясных и отчетливых идей» — как со времен Декарта называли твердо установленные сущности, могущие составить предмет науки и стать объективной достоверностью также и для рассудка. Целью гегелевской спекуляции (вбиравшей в себя провалы бессознательного, реальность сна и необоримость иллюзорного, владеющего человеком)
|
было доказать не самоочевидность идей, а действенность разума — созерцания, свободного от вносимого опытом различия между сном и явью, реальным и кажущимся, бытием и ничто. Созерцания, которое Гегель имел смелость назвать тем, что есть (действительностью).
Неопровержимость тождества, в которое гегелевская философия уложила мышление и бытие, какое-то время держала на себе европейскую культуру после смерти Гегеля (1831). Европейская литература 1830-1840х годов еще смотрела на мир глазами идеализма, то есть души человека, сгущая гегелевское «конкретное» в образы и проекции его пусть уже ненадежных, воображаемых, но искренних и глубоких переживаний. Требование отделять вымысел от реальности и держаться исторической достоверности раздалось со стороны спекулятивной теологии, после смерти Гегеля стремительно эволюционировавшей в сторону позитивно-исторической дисциплины. Критическое чтение Священного Писания (метод, опробованный и оправдавший себя в историко-критических исследованиях Г.Э.Г. Паулюса, В.М.Л. де Ветте и Фр. Блеека6) не только не боялось встретить противоречия в Библии, но намеренно искало их. Так родилась книга Фердинанда Христиана Баура о партийности раннего христианства (Die Christuspartei in der ko-rinthischen Gemeinde..., 1831), разрывавшегося между национальным («петринистским») и универсальным («паулинистским») началами и достигшего примирения в писаниях ап. Иоанна. Тюбингенская школа, заново возрожденная Бауром на чистом авторитете Гегеля, оказалась созвучна набиравшему силу позитивистскому настрою эпохи, призывавшей видеть только факты. Но она закрывала глаза на то, что в отличие от фактов естествознания «данные», добытые исторической и филологической критикой Библии, были результатом значительного и часто небескорыстного препарирования религиозной веры.
Страх перед атеизмом заставлял университеты принимать меры —
|
|
|
|
благосклонный к Бауру, Тюбинген-ский институт принял в штыки книгу его ученика Давида Фридриха Штрауса «Жизнь Иисуса» в критической переработке (1835-1836). По-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
6 Paulus H.E.G. Philologisch-kritisch-historischer Commentar iiber das Neue Testament, Bd. 1-4. Liibeck — Bonn, 1800-04; W.M.L. de Wette. Beitrage zur Einleitung in das Alte Testament. Berlin, 1809-10; Fr. Bleek. Beitrag zur Kritik und Deutung der Offenbarung Johannis. Berlin, 1819-22.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Максим Ксута. Серия «Fake», 2009
|
|
|
|
|
|
рывистый, раздражительный Штраус не был готов к тому, что его великая новаторская мысль — открытие огромной, но еще слишком мало продуманной дистанции между вечными истинами религиозной веры, выраженными в догматах, и их исторической рецепцией, уничтожающей притязания этих догматов на
|
абсолютную значимость, — требует долгой и терпеливой объясняющей работы. Встречный поток обвинений (смещенный с преподавательской должности, Штраус поспешил разделаться со своими обидчиками в «Полемических сочинениях» и «Характеристиках и критиках») не заставил себя ждать. Но теперь
|
вкус к идейной борьбе ощутили уже не только гегельянцы, но и те, кто не разделял установок Тюбингенской школы или враждебно относился к ним: начиная с И.Г.А. Эбрарда (Научная критика истории Евангелий, 1842) слово «Kritik» в заголовке академической статьи или книги уже не делало разницы между
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Алексей Беляев-Гинтовт «Родина-Дочь». Галерея «Триумф»
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
«разбором (научного предмета)» и «опровержением (взглядов идейного противника)».
Смещение акцента формировало новую цель критики: мировоззрение, или сам идеализм. Существует ли высвеченное этим взглядом в действительности или нет — все социальные явления отныне подвергались самой строгой проверке. Допущение Людвига Фейербаха, что существо человека — не разум, а тело, конкретность реальных потребностей (К критике гегелевской философии, 1839), и вдумчивое вглядывание Карла Маркса в существо государства, заставлявшее его снова и снова возвращаться к индивиду — первому и важнейшему участнику гражданского общества (К критике гегелевской философии права, 1843), — еще принадлежали к числу открытий, которые питались гегелевской энерги-
|
ей. Для этих авторов «ложное» означало не прошедшее через огонь критики и не выдержавшее проверки мышлением, а именная направленность их работ не отменяла главного задания спекулятивной философии: мысль не может останавливаться на данном. Помешать ей может только решение, что цель и назначение мысли состоит в чем-то другом, чем само размышление.
Почему было принято это решение, чем вызвана резкая смена настроения в Европе в 1840-е годы, мгновенно вселившие во всех ощущение непрочности старого порядка? Тогда казалось — достаточно одного усилия, и распадающийся мир соберется в искомую конкретность, воплотившись в вещи уже не воображаемой, мысленной, а осязаемой, материальной действительности. Эти годы — десятилетие журналист-
|
ских баталий, спровоцировавших революцию европейского масштаба, — мир живет в состоянии страшной спешки. Решения о нем принимаются раньше, чем формулируется существо проблемы. Используемая в интересах пишущих, мысль разрывается между «содержанием», которое они в нее вкладывают (пользуясь правом журналиста говорить от имени общества, они создают области «социально-экономической» и «социально-политической» действительности) и «формой», по большей части сводящейся к подбору хлестких эпитетов. Наконец, в агрессивной атмосфере «критика» сгущается в грозное слово «суд», которое впервые произносит Бруно Бауэр — бывший доцент теологии и автор трех Критик Нового Завета, обыгрывая очевидную в то время для всех связь между «Крисисом» и «концом
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
ками своего собственного воображения. Критика служит в его руках орудием, при помощи которого он превращает всё, что вне бесконечного самосознания претендует ещё на конечное материальное существование, в простую видимость и чистые мысли. Он оспаривает в субстанции не метафизическую иллюзию, а её мирское ядро — природу, он нападает на природу, существующую вне человека, и на природу самого человека. Не предполагать ни в какой области субстанцию (он ещё выражается этим языком) значит, как это выходит у Бауэра, не признавать никакого отличного от мышления — бытия, никакой отличной от самопроизвольности духа — энергии природы, никакой отличной от рассудка — человеческой сущностной силы, никакого отличного от деятельности — страдания, никакого отличного от собственного действия — воздействия на нас других людей, никакого отличного от знания — чувствования и хотения, никакого отличного от головы — сердца, никакого отличного от субъекта — объекта, никакой отличной от теории — практики, никакого отличного от критика — человека, никакой отличной от абстрактной всеобщности — действительной общности, никакого отличного от Я — Ты.
Представив мир как вызов (ибо что может быть интереснее, чем энергия природы или воздействие на нас других людей) и тут же — запретив изумление перед ним, поскольку существо его уже известно (революционная практика), Маркс наступил себе на горло. Он решил, что не нуждается в той освободительной ясности, какой добывают свои предметы философия и настоящая наука, — добывают благодаря тому, что не делают различия между трудом и размышлением. Его критика гипостазировала то самое «непонятное», которое соотносится даже не с неуправляемой, вышедшей из-под контроля экономикой и беспомощной политикой, а с ничто в его худшем виде — допущением, что есть вещи, непонятность которых разрешается ими самими.
|
|
|
Джонатан меезе BABY 'KUNST' (METABOLISM ROCK'S). Галерея «Риджина», 2009
|
|
|
света». Виновником преждевременного Армагеддона объявляется не кто иной, как Гегель — «атеист и антихрист».
Слишком быстро скакнув к Апокалипсису и почувствовав это, новая критика не могла не быть ироничной. Издавая брошюру Трубный глас Страшного Суда над Гегелем анонимно, под маской защитников церковных устоев, Бауэр и Маркс ясно понимали, что взгляд, совершивший над собой насилие, уже не сможет самостоятельно выбраться из ситуации и разогнать порожденных им призраков. Положить конец этой фантасмагории может только операция, произведенная над самим глазом.
То, что принято называть кризисом идеализма (его ознаменовало «Святое семейство, или критика критической критики. Против Бруно Бауэра и компании» — памфлет,
|
изданный К. Марксом и Фр. Энгельсом зимой 1845), произошло тогда, когда слово «критика», потерявшее всякий смысл от бесконечного повторения, обратилось в способ выйти из ситуации, объявив себя названием для новой реальности. Мысленный, теоретический конструкт идеалистической критики, призрак, по мнению Маркса, теперь заявил о себе, что не просто не является созерцанием, но и агрессивно противостоит «теории». Новый фантом получил имя «конкретного произведения практически-критической деятельности», иначе говоря, «практики» — в смысле вещи, «отличной от» взгляда на нее:
Г-н Бауэр, проводя во всех областях свою противоположность субстанции, свою философию самосознания, или философию духа, должен поэтому во всех областях иметь дело только с призра-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
О ТЕХ, КТО «ПЕРВЫМ ПОЧУЯЛ ВАЖНОЕ»
Мировой кризис глазами западных интеллектуалов
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
в одном из своих интервью пару лет назад Юрген хабермас заметил, что важнейшей функцией интеллектуала в современном обществе является умение «первым почуять важное», зафиксировать доминирующие тенденции и процессы, происходящие в мире, равно как и понять, куда ведет ход событий. в условиях современного мирового кризиса, разворачи-
|
вающегося на наших глазах, это чутье оказывается как никогда кстати. при всем разнообразии и несхожести высказанных по поводу кризиса мнений и оценок единственное, в чем, пожалуй, согласны ведущие западные интеллектуалы — так это в том, что история не закончилась, что она продолжается и что ей еще суждено преподнести нам немало сюрпризов.
|
Итоги неутешительны
Известный английский политический философ Джон Грей видит в мировом кризисе прежде всего симптом глобальных геополитических изменений, подобных тем, что некогда привели к крушению Советского Союза после падения Берлинской стены1. Главный смысл происходя-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
щих изменений для него заключается в том, что нынешний финансовый кризис является «моментом истины» в процессе утраты США роли глобального гегемона в мировой политике. по словам Грея, «эра американского глобального лидерства, берущая свое начало еще со времен окончания второй мировой войны, завершилась». в результате кризиса под вопросом оказалось существование не только конкретных финансовых институтов и крупных корпораций, но и основополагающих идеологем, на которых строилось американское мировое господство на протяжении последних шестидесяти лет. национализация государством ведущих элементов финансовой системы Америки основательно подорвала веру — причем не только в самих США, но и за его пределами, — в спасительную силу и незаменимость свободного саморегулирующегося рынка. Грей считает, что по своим последствиям это событие будет иметь не меньшее значение, чем крушение Советского Союза в 1991 году, поскольку в данном случае речь идет о крахе американской модели экономики и политики как таковой. происходящий упадок американского господства становится еще более зримым на фоне подъема китая, чья модель развития оказалась лучше подготовлена к тому, чтобы справиться с последствиями мирового кризиса.
как констатирует Грей, «иракская война и финансовые спекуляции фатально подорвали экономическое лидерство США». в нынешних условиях только беспрецедентное государственное вмешательство способно предотвратить полный крах рынка. в итоге, однако, Америка окажется в еще большей зависимости от других игроков на мировой арене, чей политический и экономический вес и влияние на мировые дела будет возрастать. Однако крах американской экономической модели, сложившейся за последние двадцать лет, не означает краха капитализма в целом. Безусловно, модели капитализма, основанной на дерегуляции финансовых рынков, пришел конец. Однако
|
те капиталистические страны, которые в предыдущие годы сохранили высокую степень государственного регулирования экономики, имеют все шансы устоять в разыгравшейся экономической буре.
по словам Грея, ирония исторического периода, наступившего после окончания «холодной войны», состояла в том, что на смену утопической идеологии советского коммунизма пришла «новая» утопическая идеология «рыночного фундаментализма». крах экономической мощи США был хорошо предсказуемым результатом триумфа этой идеологии. Этот крах повлечет за собой масштабные геополитические изменения, за которыми США будут вынуждены лишь беспомощно наблюдать, не имея реальной возможности руководить этими процессами. как замечает Грей, «война в Грузии показала, что россия также вносит свой весомый вклад в начавшуюся перекройку геополитической карты».
Переход к новому миропорядку
Известный левый мыслитель и создатель теории «мир-системы» Иммануил уоллерстайн соглашается с Греем в том, что мы являемся свидетелями переломного момента в мировой истории, который, однако, он связывает не только с закатом американской гегемонии, но и с надвигающимся крахом всей мировой капиталистической системы2. по мнению уоллерстайна, одна из главных проблем понимания современного кризиса связана с тем, что слово «кризис» употребляется чересчур широко и поэтому носит слишком расплывчатый характер. тем не менее кризис действительно имеет место и складывается из целого ряда моментов. «начиная с 1945 года на протяжении последующих 25 лет США были ведущей доминирующей силой в рамках мировой системы; на это же время приходится период беспрецедентного экономического процветания стран Запада, не имеющий аналогов в современной истории».
|
в начале 1970-х годов США постепенно входят в фазу упадка, и мировая экономика в последующие тридцать лет пребывает в состоянии относительной стагнации. ее характерным признаком является падение уровня прибыли в наиболее монополизированных отраслях экономики за счет выхода на рынки новых игроков. Из подобного положения существует несколько путей выхода, один из которых заключается в переносе производства в страны с более дешевой рабочей силой, другой — в увеличении прибыли за счет спекуляции на финансовых рынках. За прошедшие десятилетия были испробованы оба эти пути. в 1970-е годы соответствующую политику осуществляла Западная Европа, в 1980-е — япония, в 1990-е — США. в настоящее время, как полагает уоллерстайн, «подобные механизмы преодоления кризисных тенденций в мировой экономике оказались полностью исчерпаны, поэтому то, что привычно называют финансовым кризисом, с точки зрения теории мировой системы, основанной на концепции больших циклов конъюнктуры российского экономиста н.Д. кондратьева, нельзя оценить иначе, нежели как масштабный экономический крах». Его отличительной чертой является то, что наступившая экономическая депрессия сопровождается упадком мировой гегемонии США, что, однако же, не может считаться новым явлением для мировой капиталистической системы, в которой и прежде переход лидерства от одной державы-гегемона к другой, — в XVII веке ее роль исполняла Голландия, в XVIII-XIX веках — Англия, а в XX веке — США, — всегда сопровождался крупными экономическими потрясениями.
по мнению Уоллерстайна, современный кризис приведет к дезинтеграции существующей капиталистической системы и к возникновению на ее обломках какой-то новой экономической и геополитической конфигурации. Современное человечество находится на переломном рубеже. Одним из следствий мирового кризиса, активная фаза которого,
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
1 John Gray, A shattering moment in America's Fall From Power, The Observer, Sunday 28 September 2008.
2 Wallerstein: Capitalism's Demise? Immanuel Wallerstein interviewed by Jae-Jung Suh, The Hankuoreh, 8 January 2009.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Джонатан Меезе BABY 'KUNST' (METABOLISM ROCK'S)
Галерея «Риджина», 2009
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
по Уоллерстайну, продлится не менее пяти лет, станет растущая геополитическая фрагментация мира. Уже сейчас в мире существует, по меньшей мере, восемь или десять центров силы, и это сильно затрудняет достижение договоренностей между геополитическими игроками. Оптимальным выходом из этой ситуации было бы создание масштабных альянсов и союзов, — США со странами Юго-восточной Азии, Европы с Россией, России с Индией и т. д., что позволило бы внести в мировую политику больше определенности. переход к новому мировому порядку может занять несколько десятилетий, однако общая направленность изменений четко просматривается уже сегодня. Единственное, чего совершенно не приходится ожидать — это сохранения мировой капиталистической системы в ее нынешнем виде; тем не менее ее распад будет носить длительный характер и может занять от 50 до 80 лет.
Конец идеологии неолиберализма
в контексте споров о природе современного кризиса особый интерес представляют взгляды тех авторов, которые ищут его предпосылки в факте господства в западном мире конца 1990-х — начала 2000-х годов определенных идейных тенденций, служивших в ту пору правящим элитам руководством к действию, как в самом западном мире, так и за его пределами. крайне примечательной в этом плане является статья известного американского либерального теоретика Фрэнсиса Фукуямы, провозгласившего в конце 1980-х годов эру наступления «конца истории» — окончательного триумфа западного мира и вдохновлявших его либерально-демократических идеалов над своим всемирно-историческим противником в лице советского коммунизма. Однако новые времена приносят с собой новые песни, и сегодня Фукуяма возлагает ответственность за мировой кризис, наиболее остро поразивший развитые западные страны, на неолиберальную идео-
|
логию, восторжествовавшую в США и других странах Запада в 1990-е годы.
в «холодной войне», пишет Фу-куяма в журнале Newsweek, Америка одержала сокрушительную победу, как экономическую, так и идеологи-ческую3. Советская система рухнула, Америка же вступила в пору процветания и успеха. Эта победа была в значительной степени достигнута благодаря «мягкой силе» идей (термин американского политолога Дж. Ная), что стало возможным благодаря идеологическому перевооружению Америки в период президентства Р. Рейгана. первая из этих идей — это либеральная модель капитализма, построенная на низких налогах и минимальном вмешательстве государства в экономику; вторая — либеральная демократия в ее американской форме. Эти две несущие опоры американской модели развития в 1980-1990-е годы обеспечили как процветание самой Америки, так и распространение ее влияния по всему миру, благодаря чему американская гегемония в тот период была неоспоримой.
Однако триумф неолиберализма был недолгим; в настоящее время, как признается Фукуяма, ему пришел конец. Годы процветания остались позади, и Америка вместе со всем миром снова вступила в новый период, перспективы которого отмечены крайней неопределенностью. Американская демократия дискредитировала себя, а американская модель экономики переживает не лучшие времена и грозит утянуть за собой на дно экономику всего остального мира. Бренд«Америка»про-ходит проверку на прочность, тогда как альтернативные модели развития, среди которых Фукуяма упоминает китайскую и русскую, становятся все более привлекательными.
причину нынешнего кризиса и его беспрецедентную остроту и глубину Фукуяма усматривает в том, что «со времен «Нового курса» президента Рузвельта 1930-х годов во всем мире влияние правительства на экономику постоянно росло». в итоге в 1970-е годы развитые страны сильно страдали от разросшей-
|
ся государственной бюрократии, а высокие налоги и масштабные социальные гарантии душили индивидуальную инициативу и мешали частному бизнесу динамично развиваться. Ответом на кризисные тенденции рубежа 1970-1980-х годов в развитых странах Запада стал «неоконсервативный поворот», вылившийся в реформы администрации Рейгана в США и правительства Тэтчер в великобритании. Несмотря на то, что первоначально эта политика породила большие проблемы, приведя, в частности, к увеличению безработицы и к ожесточенному сопротивлению со стороны традиционных профсоюзов, она в то же самое время заложила основы для трех десятилетий роста и появления новых отраслей экономики, прежде всего в сфере информационных технологий и биотехнологий.
«Рейганомика» сбилась с пути, пишет Фукуяма, когда она из практического руководства к действию превратилась в фетиш, т. е. в идеологию, не подлежащую критике. по словам Фукуямы, «две идеи превратились в неприкосновенные догмы: что снижение налогов автоматически приведет к оздоровлению финансов и что финансовые рынки сами себя отрегулируют». в итоге Америка стала жить не по средствам, а ее государственный долг и дефицит бюджета колоссально выросли. Не менее разрушительные последствия для американской экономической модели имела и дерегуляция финансовых рынков, которая привела к появлению рискованных финансовых инструментов, бесконтрольное использование которых стало одной из главных причин кризиса.
по словам Фукуямы, в настоящее время мы стоим на пороге нового витка американской и мировой истории. в обозримом будущем Америка не сможет сохранить за собой мировое политическое лидерство. Снизятся также ее возможности влиять на мировую политику с помощью торговых соглашений и финансовых институтов. поблекнет и ее идеологическое лидерство. Тем не менее влияние Америки может быть восстановлено и, как убежден Фукуяма,
|
|
|
|
|
|
3 Fukuyama F. The Fall of America, INC., The Newsweek, 13 October 2008.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Джонатан Меезе BABY 'KUNST' (METABOLISM ROCK'S)
Галерея «Риджина», 2009
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
в конце концов так оно и случится. Не очевидно, что китайская или русская модели развития в долгосрочной перспективе окажутся лучше американской. как подчеркивает Фукуяма, «в прошедшем веке Америке дважды удавалось отправиться от масштабных потрясений 1930-х и 1970-х годов благодаря гибкости своей системы, позволяющей исправлять допущенные ошибки, и стойкости американского народа». подобная возможность сохраняется и теперь, однако ради ее осуществления Америке необходимо пойти на фундаментальные перемены.
Перспективы туманны
На фоне крайне пессимистичных оценок, которые даются ведущими интеллектуалами мира масштабу и последствиям нынешнего мирового кризиса, немаловажное значение приобретает вопрос о том, какие перспективы открываются перед мировой экономикой и политикой в контексте этого кризиса. Размышлениям на эту тему посвящено интервью известного немецкого философа Юргена Хабермаса, данное им еженедельнику «Die Zeit»4. как отмечает Хабермас, мировой кризис положил начало новым временам. Эра приватизации завершена, и на смену ей должна прийти политика в социал-демократическом духе, направленная на осуществление общего блага.
Главное, что вызывает у Хабер-маса возмущение в современном мировом кризисе — эта та «ужасающая социальная несправедливость, по логике которой за убытки, вызванные рыночным крахом, должны будут заплатить наименее обеспеченные и защищенные социальные группы. Массы тех, кто явно не относится к числу получателей выигрышей от процессов глобализации, должны будут оплатить издержки от предсказуемой дисфункции финансовой системы мировой экономики». Однако это не повод для того, чтобы становиться в позу моралистов. Те, кого называют фи-
|
нансовыми спекулянтами, действовали в полном соответствии с действующими законами и признанной логикой функционирования рыночной экономики, ориентированной на максимизацию прибыли. политика превращается в посмешище, если она начинает заниматься морализаторством вместо того, чтобы опираться на право и проводить свою волю при помощи закона. Согласно Хабермасу, «именно политика, а не капитализм ответственна за осуществление общего блага».
в последние годы в Германии, как и в других европейских странах, сложилось положение, когда интересы крупных собственников и инвесторов были поставлены на первый план, тогда как растущее социальное неравенство, появление низшего класса, нищета среди детей и иные отрицательные явления практически не принимались во внимание.в сочетании с навязчивой манией приватизации, господство этой односторонней логики крупного бизнеса привело к тому, что государство лишилось своих ключевых функций, в результате чего остатки публичной сферы, в рамках которой граждане могут обсуждать значимые общественно-политические альтернативы, были отданы на откуп финансовым инвесторам, руководствующимся рыночной логикой максимизации прибыли, а такие сферы общественной жизни, как культура и образование, оказались подчиненными интересам спонсоров, деятельность которых сильно зависит от колебаний хозяйственных циклов. по сути дела, речь шла о колонизации рынком еще не затронутых императивами рыночной системы аспектов «жизненного мира». как отмечает Хабермас, подобная политика явным образом «противоречит эгалитарным принципам социального и демократического правового государства».
как подчеркивает Хабермас, начиная с 1989-1990-х годов перестала существовать левая общественно-политическая альтернатива капиталистическому миру в виде «реального социализма» в Советском Союзе и странах восточной Европы; правда, мало
|
кто из левых на Западе воспринимал ее в качестве серьезной альтернативы капитализму еще в 1970-1980-х годах. Это исчерпание утопических энергий, одним из проявлений которого и стало крушение «реального социализма» и окончание «холодной войны», способствовало сужению горизонтов и ожиданий: капитализм западного типа оказался единственной оправдавшейся моделью современного развития, а единственным выбором стало «облагораживание и укрощение капиталистической динамики изнутри». в этом плане Хабермас возвращается к идеям, высказанным в своей книге «проблема легитимации позднего капитализма» (1973), и подчеркивает, что теперь речь надо вести не о легитимации капитализма как такового перед лицом иных общественно-политических альтернатив, но о легитимации определенных практик в рамках самого капита-лизма5. Ярким проявлением подобных проблем легитимации является оказавшийся в центре общественных споров вопрос о правомерности получения сверхдоходов и бонусов менеджерами крупных корпораций в условиях, когда те переживают кризис и рассчитывают на поддержку со стороны государства. правда, по большому счету сам этот спор представляет собой не что иное, как момент символической политики, призванной отвлечь внимание общественности от провалов политиков и их экономических консультантов. прогнозы, на которые опиралась политика «вашингтонского консенсуса», не сбылись. Это касается, в частности, всячески рекламируемого в рамках этого подхода «эффекта просачивания», — так называемого принципа Trickle Down, — согласно которому экономическая политика должна быть рассчитана, прежде всего, на то, чтобы позволить богатым стать еще богаче; общественность уверяли, что золотой дождь от их процветания в конце концов прольется и на менее состоятельные слои общества. по словам Хабермаса, реальным итогом этой политики стала чудовищная асимметрия в уровнях доходов как внутри отдельных стран, так
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
4 Nach dem Bankrott, Die Zeit, 6 November 2008.
5 Habermas J. Legitimationsprobleme im Spatkapitalismus. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1973.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
и между отдельными странами и регионами, сопровождавшаяся колоссальным ростом нищеты.
Социал-дарвинистский потенциал рыночного фундаментализма из внутренней политики проникает во внешнюю. Наглядный пример тому — политика администрации Буша в Ираке, осуществляемая с позиции силы. по мнению Хабермаса, еще в 1990-е годы стала очевидной необходимость создания новой архитектуры международных отношений, поскольку контроль над мировыми рынками требует создания соответствующих наднациональных институтов для координации действий мирового сообщества. Острота и сложность современных мировых проблем заставляют задуматься о необходимости осуществления скоординированной «мировой внутренней политики», саму идею которой прежде было принято оценивать как совершенно нереалистическую. в любом случае важно, чтобы национальные государства — в своих же собственных интересах — вос-
|
принимали себя как членов единого мирового сообщества, самим ходом событий вынуждаемых к взаимному учету интересов. Это самая сложная задача, которую придется решать мировому сообществу в течение нескольких ближайших десятилетий.
Территориальные конфигурации кризиса
Известный американский социальный теоретик и специалист по урбанистике Дэвид Харви также полагает, что современный мир стоит на пороге колоссальных перемен, которые будут иметь своим следствием как перемещение территориальных центров мировой силы, так и изменение направления движения потоков капитала6. Согласно Харви, ключевая проблема современных международных отношений заключается в правильном подходе к рассмотрению отношений между территориальной локализацией политической власти и пространственной ло-
|
кализацией накопления капитала. Для правильного понимания современного кризиса необходимо отказаться от представления, будто бы капиталистическая логика власти вообще лишена какой-либо пространственной локализации. подобная тенденция особенно ярко проявляется тогда, «когда рассуждают о «глобализации» как о какой-то абстрактной силе, которая существует «бог знает где». в действительности капиталистическая логика власти постоянно создает территориальные конфигурации в форме городов, региональных моделей разделения труда и государств». Таким образом, логика капитализма не лишена пространственной локализации; скорее, речь должна идти о конфликте между двумя пространственными логиками — логикой накопления капитала, реализующейся в значительной степени на транснациональном уровне, и замкнутой территориальной логикой политической власти, занятой управлением населением при помощи территориальных
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
6 Schouten P. (2008) 'Theory Talk #20: David Harvey on the Geography of Capitalism, Understanding Cities as Polities and Shifting Imperialism', Theory Talks, http://www.theory-talks.org/2008/10/theory-talk-20-david-harvey.html (09-10-2008)
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Джонатан Меезе BABY 'KUNST' (METABOLISM ROCK'S). Галерея «Риджина», 2009
|
|
|
|
|
|
конфигураций, известных как «государственные аппараты».
Харви подчеркивает, что современный мировой кризис трудно понять еще и потому, что не вполне ясно, кем, как и где принимаются решения, затрагивающие судьбы миллионов человек. Исследователи обычно делают основной упор на государства как на действующих лиц в мировой политике и экономике, не обращая при этом достаточного внимания на других акторов, в частности, на крупные города как на центры деловой и политической активности. На самом деле то, что происходит в мировой экономике сегодня, в решающей степени зависит от того, что происходит на биржах в Нью-Йорке и Лондоне, нежели от голосований в ООН. Действующими лицами современного кризиса являются не «США» или «великобритания», а отдельные группы лиц в таких городах, как Нью-Йорк и Лондон. вовсе не население США определяет будущее экономики этой страны, да и всего мира. по словам Харви, «оно
|
является скорее объектом, нежели субъектом тех решений, что принимаются в Лондоне и Нью-Йорке». Современный финансовый кризис наглядно показал, что единственными реальными игроками в мире являются ведущие банки, органы же представительной демократии не имеют на их действия никакого влияния и вынуждены молча «проглатывать» те решения, которые они им преподносят.
по мнению Харви, одним из последствий мирового кризиса станет упадок «Американской империи», причем это событие будет иметь такое же всемирно-историческое значение, как и крушение Советского Союза. по его словам, «нет никаких сомнений в том, что кризис нанесет сильный удар по американской гегемонии в рамках структуры империалистических стран». Тем не менее, подчеркивает он, не следует забывать и о том, что США — вовсе не единственная империалистическая держава в современном мире. всегда существовало множество импе-
|
риализмов: европейский, американский, японский, китайский, причем их амбиции возрастали по мере того, как какая-то из мировых сил приходила в упадок. в настоящее время мы находимся в самом эпицентре перехода к новому балансу сил в рамках мировой империалистической системы, поскольку ге-гемонистская роль США, которая казалась совершенно незыблемой в 1950-1960-е годы, подорвана финансовым кризисом. по его словам, «мы подходим к конечному пункту назначения этого моноимпериализма». в результате на мировую авансцену выходят новые игроки. в ближайшие 15-20 лет мир претерпит быстрые и радикальные изменения. впрочем, подобный поворот событий не вызывает у Харви особого энтузиазма, поскольку, по его мнению, многополярный мир, состоящий из нескольких империалистических центров силы, будет миром намного более опасным и менее предсказуемым, нежели мир одно-полярный.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Есть ли альтернатива?
Несмотря на то, что многие симптомы свидетельствовали о приближении мирового кризиса, его масштабы и последствия для многих оказались неожиданными. Растеряны не только обыватели и политики, но и интеллектуалы. констатируя глубину и масштабность поразившего мир кризиса, ведущие интеллектуалы Запада сходятся друг с другом в том, что перспективы выхода из кризиса продолжают оставаться достаточно туманными, а рецептов его преодоления, рассчитанных на все случаи жизни, просто-напросто не существует. в этой ситуации остается только уповать — как на вынужденный паллиатив — на политику усиления государственного регулирования экономики в социал-демократическом или кейнсианском духе, пытаясь с ее помощью смягчить наиболее разрушительные последствия прежней неолиберальной политики. Именно такого рода средство борьбы с кризисом предлагается Греем, Фукуя-мой, Хабермасом и другими западными интеллектуалами7. Однако в то же самое время все громче звучат голоса тех, кто считает, что альтернативой нынешнему мировому кризису может стать идея коммунизма, отличная, правда, от тех институциональных форм, которые она приняла в XIX и XX веках. Ярким свидетельством тому стала трехдневная международная конференция, прошедшая в 13-15 марта 2009 года в Лондоне под симптоматичным названием «Об идее коммунизма». в ней приняли участие всемирно известные философы, концепции и идеи которых традиционно принято относить к левому спектру современной мысли: С. Жижек, А. Бадью, Ж. Рансьер, М. Хардт, А. Негри, Д. ваттимо и др. Лейтмотивом конференции, собравшей более тысячи участников и слушателей, стала высказанная Бадью мысль о том, что «без горизонта коммунизма, без идеи коммунизма в историческом и социальном становлении нет ничего, что представляло бы
|
интерес для философа». Бадью вторил Жижек, настаивавший на том, что идея коммунизма может стать ответом на нынешний кризис, правда, при условии ее серьезного теоретического переосмысления. Он призвал брать пример с Ленина, который за два года до Октябрьской революции, в 1915 году, уединился в Швейцарии для того, чтобы проштудировать Гегеля. Таким образом, прошедшая в Лондоне конференция представляет собой показательный пример того, что нынешний мировой кризис, помимо всего прочего, снова вызвал к жизни целый сонм призраков — не только призрак «великой депрессии» или «конца золотых времен», но и «призрак коммунизма», который снова бродит по Европе.
Не меньшей разноголосицей мнений отличаются и взгляды западных интеллектуалов на будущее мирового порядка. Одни из них — к их числу можно отнести Грея и уол-лерстайна — считают, что результатом нынешнего кризиса станет не только упадок американской гегемонии, но и ускорение формирования многополярного мира, что сделает международные отношения более предсказуемыми. Другие, как Дэвид Харви, соглашаясь с тем, что контуры многополярного мира просматриваются все более явственно, отрицают, что благодаря его формированию мировая политика сделается более предсказуемой и менее рискованной, и предрекают сползание мирового сообщества к новой «войне всех против всех» в духе «естественного состояния» Томаса Гоб-бса. Третьи, подобно Фукуяме, выражают уверенность в жизнеспособности американской модели и ее способности справиться с вызовами мирового кризиса. Несколько особняком здесь стоит Хабермас и другие сторонники перехода от модели «международных отношений» к модели «мировой внутренней политики», которые связывают свои надежды на выход мирового сообщества из кризиса с реформой старых и созданием новых наднациональных
|
и международных институтов, что, по их мнению, должно привести к коренному преобразованию существующей системы международных отношений.
Интеллектуальный климат эпохи меняется
Таким образом, разброс мнений западных интеллектуалов о причинах и последствиях нынешнего мирового кризиса необычайно широк, и определенно ясно только одно: нынешний кризис будет иметь своим следствием не только крах господствующих неолиберальных идеологических моделей, но и неизбежно повлечет за собой пересмотр целого ряда представлений — о незаменимости рынка как механизма координации действий и распределения ресурсов, о спасительной роли частной инициативы для общества, о пользе минимального государства, о безальтернативности западной модели модернизации и рационального капитализма, о неизбежности однополярного мира под властью единственной сверхдержавы и т. д., — которые в прошедшие десятилетия приобрели в западной интеллектуальной среде статус почти что непререкаемых догм. Интеллектуальный климат эпохи меняется с калейдоскопической быстротой, открывая новые возможности и перспективы, так что вслед за классиком современной российской поэзии можно сказать: «пусть сильнее грянет кризис!»; ведь именно в моменты глубокого кризиса интеллектуалы получают уникальный шанс «первым почуять важное».
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
7 Существование в американском академическом и экспертном сообществе консенсуса по вопросу о необходимости масштабного государственного вмешательства в экономику с целью предотвращения ее краха был вынужден признать и новоизбранный американский президент Барак Обама, который в интервью газете The Financial Times заявил: «В том, что касается необходимости государственной поддержки экономики, существует консенсус среди консервативных и либеральных экономистов» (The Financial Times, 30 March 2009).
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
КРИЗИС В ЭКОНОМИКЕ И КРИЗИС В ГОЛОВАХ
С Александром Захаровым беседуют Алексей Козырев и Иван Фомин
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
«Ближе к тексту»
Козырев, Фомин: Александр Владимирович! Тема первого номера нашего журнала — кризис. Кризис в финансово-экономической сфере, и, разумеется, кризис в той сфере, которая интересует нас, в силу специфики нашего журнала, в первую очередь — кризис в интеллектуальной, философской и культурной сфере. Что вы думаете о природе этого кризиса, о его истоках и основных характеристиках?
Захаров: Я сейчас стал чаще заглядывать в первоисточники. Вот на столе лежит книга Ф. Хайека «Дорога к рабству». XX век прошел под знаком столкновения двух
|
экономических доктрин. Д.М. Кейнс в 1936 году опубликовал «Общую теорию занятости, процента и денег», и спустя 8 лет — 1944 год — Хайек выпустил свою классическую работу. Две разные доктрины: либо больше свободы рыночным отношениям, либо усиление государственного начала. Сегодняшняя национализация банков на Западе — кошмарный сон Хайека. Эти сталкивающиеся экономические доктрины появились не случайно. Они не в кабинетах вызревали, были живым откликом на действительность. Что такое 1936 год, Кейнс, «Общая теория занятости»? Эта книга написана под впечатлением Великой депрессии в США, и исходным моментом кризиса там тоже был надутый фондовый пузырь.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
лопнули биржи, лопнули банки, дальше по тексту. надо было понять, — что делать? Хайек также находился под впечатлением Великой депрессии и Второй мировой войны. Это был либеральный манифест, ответ на то, что видел Хайек в конечном пункте усиления роли государства: фашизм или коммунизм.
Для философского журнала особенно интересно, что этот кризис является не только кризисом экономическим, но и кризисом идей. США и другие страны (а также народы) ищут новые ориентиры и новые основания для лидерства. В этой связи уместно вспомнить Кей-нса: «И верные и ошибочные идеи экономистов и политических философов гораздо могущественнее, чем принято думать. на деле мир подчиняется исключительно им».
«Возобновление Истории»
Козырев: У кризисов свое летоисчисление?
Захаров: Известный французский политический мыслитель Монтбриаль сказал, что август-октябрь 2008 года, видимо, войдут в историю как старт четвертого этапа развития мира за прошедшее столетие — реальное, а не календарное начало XXI века. Это столетие, по его мнению, началось в августе 1914 года, который закончил «прекрасный» XIX век и открыл «сверхжесткий революционный» XX век. А XXI век, по-настоящему, начинается в эти дни...
Таким образом, в зависимости от выбранного смыслового или исторического ракурса может определяться и точка отсчета кризисного летоисчисления. Если, например, акцент больше делается на финансово-экономическую составляющую современного кризиса, то его генезис можно было бы проследить, начиная с анализа решений, принятых в Бреттон-Вуде. Именно в это время, на исходе Второй мировой войны закладывалась система послевоенного мироустройства, определялись принципы функционирования мировой финансовой и экономической системы. Если говорить о кризисе идей и ценностей, тогда вспомним уже упомянутый август 1914 года, когда произошел перелом современной истории. Что явил человечеству XX век? Самые чудовищные и масштабные столкновения народов произошли именно в этом веке во время двух мировых войн. И самое печальное при этом, что такое жестокое «выяснение отношение между народами» происходило в рамках христианской цивилизации и ее ценностей. На смену Веку Просвещения пришло время утраченных иллюзий и потерянных поколений.
«Кризис христианства
и европейской цивилизации»
Козырев: Может быть, это ужасное столкновение христианских народов в XX веке говорит о том, что христианство все еще пассионарная религия, пассионарная цивилизация?
Захаров: Либо о том, что в XX веке наступил европейский и христианский кризис жанра, то, что Шпенглер на-
|
звал в одноименной книге «Закатом Европы». Поэтому и то, и другое утверждение требует отдельного обоснования и осмысления.
Козырев: Ведь Гитлер вспоминал Барбароссу и идеологию крестовых походов. И определенного рода арийская и арианская мифология у него присутствовала.
Фомин: Это была не христианская идеология. В большей степени языческая.
Захаров: Я бы сказал по-другому. Христианские народы забыли Бога и бросились в эту бойню. Нередко, когда говорят о ценностях, люди скучнеют, думают: сейчас будут твердить про 10 заповедей, которые были переданы Моисею для богоизбранного народа, или что-то в этом роде. А между тем многим и невдомек, что монументальные, канувшие в Лету империи и государства зиждились на ценностных фундаментах не в меньшей степени, а может и в большей, чем на экономических. Вспомним для разрядки Древний Рим. Падение древнеримской империи. Исписаны тысячи страниц на тему: почему не устоял некогда могущественный Рим? Причин много, но среди основных явно выделяются: падение нравов и разрушение сложившейся системы ценностей. В I веке н.э. в Риме появились Калигулы и Нероны, а с ними разгул, разврат, жестокость. Власть ради власти, никаких идеалов нет. Это было начало агонии римского государства. Власть, в отсутствие ценностного фундамента, «пошла по рукам» (особенно в эпоху «солдатских императоров») как продажная девка. Исход был предрешен. Падение Рима стало неизбежным.
Козырев: Когда мы говорим о ценностях, мы подразумеваем моральные ценности?
Захаров: Не только.
Козырев: Леонтьевское разнообразие, красота являются ценностью?
Захаров: На мой взгляд, еще как являются. По мнению некоторых философов Красота входит в первую тройку высших ценностей, включая еще Истину и Добро. Например, Владимир Соловьев полагал, что «красота нужна для исполнения добра в материальном мире, ибо только ею просветляется и укрощается недобрая тьма этого мира». Единство же Красоты с Добром и Истиной (как считает Соловьев) и есть основание для известной формулы Достоевского: «Красота спасет мир».
От Красоты может быть недлинный путь до Смысла. Ценность с большой буквы — это то, что преобразует мир, составляет духовную основу личности, обладает большой преобразовательной энергией. Вспомним, как ареопаг римских богов был буквально ниспровергнут мощной энергетикой христианского вероучения и его первых адептов. Вооруженные только словом и верой первые христиане оказались многократно сильнее властей предержащих. Их стойкий дух превозмог все и не сломился, даже когда новых ревнителей веры травили зверями на гладиаторских аренах.
«Кто виноват?»
Захаров: Добавьте к этому вопросу «что делать?», и вы не найдете более любезных русскому сердцу вопро-шаний. Опуская долгие рассуждения, среди главных
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
причин нынешнего кризиса видится, прежде всего, обыкновенный человеческий порок, один из смертных грехов, который называется Жадность. Десятилетиями создавалась система, когда люди жили не по средствам, на широкую ногу. В США ипотечный финансовый пузырь раздувался медленно, но верно. Достиг неимоверных размеров, как Вавилонская башня, «до небес». «Навес обязательств», производных инструментов, который возник на Уолл-стрит, в десятки раз превышает ВВП отдельно взятых стран, в том числе Китая. И вот грянул кризис. Пришел как лекарь, как судья.
Что еще здесь можно добавить? Хотя можно попробовать назвать и конкретных виновных из числа некоторых государств, международных и национальных финансовых институтов или высокопоставленных лиц. Такие попытки уже делаются. И что с того? Главный вопрос остается открытым: кризис рукотворен? Если да, то найдется с кого спросить. Если нет, тогда кризис надо рассматривать, как некую производную от плохо взнуздываемой рыночной стихии и неизживаемых человеческих пороков. Тогда в каком направлении вести поиски виновных? Может, лучше для начала самоуглубиться.
«Кризис и Россия: миссия и модернизация»
Захаров: Россия в течение длительного периода просуществовала с ощущением своего высокого исторического предназначения, иными словами, осознавала себя как государство с миссией. Название миссии известно — «Третий Рим». Серьезный удар по этой мессианской идее нанес Петр I. Он укрепил государство, создал империю, осуществил модернизацию, но при этом был замечен в создании «Всешутейших соборов», т.е. в неуважении к православным ценностям. Было упразднено Патриаршество, влияние церкви на государственные дела было весьма серьезно секвестировано. Петру I нужна была свобода действий. Он «прорубил окно в Европу». Тут не до «Третьего Рима». Задача была в другом — просветить «немытую» Россию. Вывести ее на европейский уровень развития.
Фомин: Но ведь тогда стоял вопрос о самом выживании русского государства. Ведь если бы не было петровской модернизации, Россия могла бы разделить участь Китая, Индии и стать колонией еще в XVIII веке...
Захаров: Возможно. Тогда сегодня мы размышляем о том, насколько высоки были «издержки петровской модернизации», которая нанесла весьма ощутимый удар по нравственным устоям общества. Мораль и нравственность были отодвинуты на второй план. Главенствовал принцип: цель оправдывает средства. Можно предположить, что последствия первой российской модернизации в этой части мы и сейчас ощущаем. При этом, если говорить о практических результатах, то они были внушительны. Петр I «привел в чувство» Россию, сделал ее другой, вне всякого сомнения, более сильной, более просвещенной, более технологичной, более европеизированной.
Вторая модернизация, как известно, была проведена Сталиным. Также стояла задача выживания. Плюс была сверхзадача: явить миру образец строительства комму-
|
низма или хотя бы развитого социализма. Вновь намеченные рубежи были успешно взяты. Цена вопроса хорошо известна. Тоталитарный режим, использование рабского труда многих миллионов граждан — зэков, отсутствие какой-либо свободы личности и реальных гражданских прав, жизнь в постоянном страхе реинкарнироваться еще при жизни во «врага народа» и т.д.
Итогом «битвы за модернизацию» явилось превращение России в хорошо вооруженную и внутренне опустошенную страну, потерявшую значительную часть своего нравственно-интеллектуального потенциала.
О необходимости очередной модернизации российской экономики немало было сказано и за последние годы. Ну что-то пока всерьез не решились приступить к ее реализации. Видимо, реформы должны созреть. Мало того, на реформы еще нужно решиться. В России чересчур смелые начинания подчас кончались гибелью реформаторов. Вспомним участь Александра II или Столыпина.
С начала 90-х годов Россия самым решительным образом поменяла свои ценностные установки, выбрав рыночный путь развития. Было провозглашено: даешь рынок! Через достижение экономических свобод двинемся к свободам гражданским! Цена вопроса? Невысокая, почти бесплатно. Россия отказывается от притязаний на какую-либо историческую миссию или сверхзадачу. Мы уже не Третий Рим (и не полигон для реализации социальных утопий). По умолчанию.
Козырев: Как говорил Бердяев, Третий Рим превращается в Третий интернационал.
Захаров: Здесь лучше, чем Бердяев, не скажешь. А во что превратился Третий Интернационал? В молчаливое торжество фундаменталистского рыночного подхода. И все бы ничего. Но после восемнадцати лет непрерывного рыночного строительства кризис заставил нас почувствовать: «что-то неладно в датском королевстве».
«Ценностные аспекты кризиса»
Захаров: А что у нас не так? Трудно сказать определенно, если не говорить о переживаемых сегодня текущих социально-экономических трудностях. Но подчас возникает ощущение, что в отсутствие у общества сверхзадачи (создание рынка таковой не стало) образовался некий духовно-ценностный вакуум, который мы старательно пытаемся заполнить гламуром, глянцевыми стандартами новой жизни, непрерывными шоу-программами или сериалами и еще чем-то. И что? Может, у нас наступил очередной кризис ценностей? Но что нового можно сказать миру в этой связи после Моисеевых заповедей, Нагорной проповеди, Срединного Пути Будды, взвешенных установок древних китайских учителей?
Козырев: Булгаков говорил, что дело не только в этике, определяемой ценностным строем, но в требовательности определенной конфессии к своим верующим. Одна требовательность у кальвинистов, другая — у сто-рообрядцев. Кто теперь должен быть инстанцией, которая реставрирует эти системы ценностей? Ценности есть. Реестры ценностей, книги о ценностях, но кто эти ценности будет ретранслировать? Кто выполнит роль ретрансляторов?
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Георгий Пузенков WHO IS AFRAID («Кто боится») Московский музей современного искусства
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
ен. Главная ценностная установка — успех. Вслед успеху должна потянуться живописная цепочка смен бытовых декораций (домов, квартир, костюмов, галстуков и т.д.), которой надлежит выстраиваться в соответствии с непрерывно растущим социальным статусом гражданина. В общем, сложилась достаточно стройная система. Всяческое стимулирование потребительского спроса ведет к непрерывному американскому экономическому росту. А что хорошо для Америки, то служит на пользу и другим странам и народам. В результате жизнь становится для всех лучше и лучше. Чего еще желать?
Козырев: Вспомним «Философию хозяйства» Булгакова. Глава «Потребление» была посвящена еде. Потребление он обосновал следующим образом: это общение с плотью мира, встраивание себя в систему космоса. Сейчас наоборот: потребление — конструирование себя за счет фагоцитарного отношения к миру.
Захаров: В современном мире такая позиция, по-видимому, является доминирующей. Ценности вроде бы существуют, но они вторичны. В отличие от тех времен, когда рождались великие философы и философские системы, сегодня все проще. Кто-то сказал, что спокойная совесть — это от дьявола. Сергей Булгаков написал «Философию хозяйства» в начале XX века. Сама тема исследования звучала парадоксально. Какая может быть философия у хозяйства? Какая здесь связь с космосом, с ценностями? Ответ на эти вопросы потребует длительных рассуждений и многочисленных дискуссий. Лучше пока вспомнить (к месту) булгаковскую характеристику эпохи, данную в упомянутом философском трактате: «в жизне- и мироощущении современного человечества к числу наиболее выдающихся черт принадлежит то, что можно назвать экономизмом нашей эпохи. .Наше время понимает, чувствует, переживает мир как хозяйство, а мощь человечества как богатство преимущественно в экономическом смысле слова. В противоположность добровольному или насильственному аскетизму фран-цисканско-буддийских эпох истории, презиравших богатство и отрицавших его силу над человечеством, наши эпоха любит богатство — не деньги, но именно богатство — и верит в богатство, верит даже больше, чем в человеческую личность». С. Булгаков написал эти строчки почти 100 лет назад (первая часть «Философии хозяйства» была опубликована в 1912 году).
Встает вопрос: изменилось ли что-нибудь в «жизне-и мироощущении» современного нам человечества в начале XXI века?
«Современная критика кризиса»
Захаров: Думаю, что современная критика кризиса лучше всего прозвучит из уст наших современников, и уже тем более это будет интересно услышать от наших американских товарищей. В этой связи мне показалась интересной точка зрения профессора Нью-Йоркского политехнического института (с двадцатилетним стажем работы на валютном рынке!) Нассима Талеба, изложенная им в интервью газете «Ведомости» в марте 2009 года. В последнее время его стали относить к категории людей, которых называют «пророк». Любопытно, что он
|
|
|
Георгий Пузенков WHO IS AFRAID («Кто боится») Московский музей современного искусства
Захаров: Интересные вопросы. К ним бы я еще добавил три знаменитых кантовских: «Что я могу знать? Что я должен делать? На что смею надеяться?» Мудрый Кант, сравнивая ветхозаветные ценности с христианскими, отметил, что десять Моисеевых заповедей изложены как «принудительные законы». Эти «законы» устремлены на внешнюю сторону дела, в них нет требования морального образа мыслей, что является главным для христианства. По мнению немецкого философа, в чистой религии разума сделка с Богом (т.е. с совестью) невозможна.
Теперь к вопросу о ретрансляторах. Эту роль всегда выполняли и, по-видимому, будут выполнять духовенство (и его институты), пророки, праведники, Учителя духовной мудрости, а также в какой-то мере интеллектуальная элита общества (включая философов), так или иначе ретранслирующая важнейшие ценностные установки через светские каналы коммуникаций. Ну и кроме того, некие особо важные парадигмы парят сами собой в пространстве общественного сознания из века в век. Например, было время когда над миром реяло декартовское «я мыслю, значит, я существую». Потом Владимир Соловьев произнес: «Я стыжусь, следовательно, существую». Теперь нам ближе: я потребляю — следовательно, я существую. Эта «ценность» снизошла на мир из американского потребительского рая при серьезной поддержке голливудской «фабрики грез» — своего рода ретранслятора неких ценностей. Эта «фабрика» много десятилетий подряд талантливо рассказывала миру об «американской мечте». В конце концов урок был усво-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
входит в число тех немногих, кто предвидел кризис. Его оценки подчас могут выглядеть парадоксально и резко.
В частности, в своей книге «Черный лебедь» Талеб, как отмечают журналисты, «изобразил банкиров и экономистов неполноценными существами, живущими в выдуманном мире математических моделей и сложных систем управления рисками». По его мнению, «нынешняя экономическая система, основанная на кредитовании, себя изжила и должна умереть». Эта система «обанкротилась потому что мир стал слишком сложен и хрупок». Талеб считает: «Хрупкая финансовая система, сталкивающаяся с постоянным усложнением, в конце концов взрывается». И наконец наиболее интригующий вывод: «Может быть, вся западноевропейская протестантская экономическая культура, основанная на кредитовании, росте с помощью накапливания долгов, — это один гигантский пузырь в истории». Во как!
Козырев: Философски это реализация иллюзионизма, который родился в протестантской, кантовской мысли.
Захаров: Да, весь мир как великая иллюзия — это большая тема. Между прочим, имя земной матери Будды было Майя, что в переводе с санскрита означает Иллюзия. Одновременно Майя — Иллюзия является понятием махаянской философии, характеризующим восприятия Абсолюта несовершенными существами. Согласно буддистскому учению единственно подлинная реальность — это великая Пустота, в которой пребывает Будда как абсолютное единство сущего, неотличимого от Пустоты и неохватимое мыслью. Все остальное мыслимое является Иллюзией (Майя), обманом, игрой сознания. У Канта на этот счет была другая позиция. Он считал, что являющийся мир нельзя принимать за видимость, иллюзию или обман. А вот взросшему, в том числе на трудах Канта, Шопенгауэру больше нравилось сравнение границы этого мира представлений с майей — покрывалом обмана, которое застилает (по ведийской мудрости) «глаза смертным, заставляет их видеть мир, о котором нельзя сказать ни что он существует, ни что он не существует: ибо он подобен сновидению, отблеску солнца на песке, который издали представляется путнику водой, или брошенной веревкой, которая кажется ему змеей».
«Роль философии в эпоху кризиса: заново учиться думать и анализировать».
Фомин, Козырев: Философия может сделать шаг к выходу из кризиса, или задача философии — диагностика, стоическое приятие, психологическая адаптация?
Захаров: Сразу же вспоминается хорошо забытое утверждение из курса марксистско-ленинской философии, о том, что философы до какого-то момента лишь объясняли, как устроен этот мир, а наша (марксистско-ленинская) задача его изменить, т.е. по возможности получше обустроить. Что тут сказать? Прежде всего — каждый должен заниматься своим делом. Поиск и разработка практических рецептов выхода из кризиса — это дело специально обученных людей: финансистов, экономистов, высоко и невысоко поставленных чиновников, наконец, политиков (из числа ответственных). Это
|
поле явно не для философов. Если же рассматривать современный кризис, прежде всего и в первую очередь, как кризис системы (или систем) ценностей, то здесь есть еще о чем подумать умным людям, любящим мудрость. Как сказал один из первых русских философов Г. Сковорода еще в ХVIII веке: «Мы измерили море, землю и небеса, мы побеспокоили недра земные ради металлов, нашли несчетное множество миров, строим непонятные машины. Что ни день — новые опыты и изобретения. Чего только мы не умеем, чего не можем? Но то горе, что при всем этом чего-то великого не достает».
Прямо скажем, мир сегодня, как и во времена Сковороды, до краев наполнен суетным, а может даже того хуже — вне всякой меры этим суетным переполнен. Отсюда, мне кажется, вытекает одна из первых сверхзадач для современных философов — поелику возможно пытаться, как и прежде, поднимать человеческий дух над всепроникающей и всепоглощающей мирской суетой.
Еще Шопенгауэр учил: «Человек должен возвыситься над жизнью, он должен понять, что все события и происшествия, радости и страдания не затрагивают его лучшей и интимной самости.» Кстати, никто не отменял и знаменитого завета Дельфийского оракула: Υνώθι σεαυτόν — познай самого себя. Тут, без сомнения, есть еще чем заняться. Нельзя обойти вниманием и то, что должно являться прямо-таки священным для любого настоящего философа: непрестанный поиск Истины как способ экзистенции, т.е. существования. Мудрецы учат, что можно не располагать Истиной, но пребывать в ней. А еще можно стремиться к Истине и уже от этого становиться хоть немного лучше. По мнению философов, «это способ вознесения к изначальной причастности к божественности». Кстати о поисках Истины. Известный французский литератор маркиз де Кюстин, посетивший в свое время наше Отечество по приглашению Николая I, в своей книге «Россия в 1839 году» написал: «.До сих пор я думал, что истина необходима человеку как воздух, как солнце. Путешествие по России меня в этом разубеждает. Лгать здесь — значит охранять престол, говорить правду — значит потрясать основы».
Гете сказал: «Хочешь радоваться себе, придавай ценность миру». В этой связи просто хочется попросить философов подналечь на решение задачи «по приданию ценности миру». Надеюсь, что многим от того станет радостно.
Философское слово сегодня может и должно звучать так же выразительно, как эпиграф знаменитого герце-новского «Колокола»: «Зову живых». Живых, то есть мыслящих. И последнее (караул устал). Когда юного Артура Шопенгауэра в возрасте 23 лет спросили, зачем он отважился заняться такой бесполезной дисциплиной, как философия, он ответил: «Жизнь — сомнительная штука; я вознамерился посвятить ее осмыслению». Глубокое осмысление жизни — это насущная потребность любого времени, в том числе и нынешнего.
Может быть, Мир (и его неотъемлемая часть Россия) ждет как никогда сегодня нового, серьезного, обязательно вдохновенного, мудрого Слова. Ждет, по-видимому, сам об этом не догадываясь и не отдавая себе в этом отчет. Есть Надежда, что это Слово придет.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
ДЕФРАГМЕНТАЦИЯ ПОСТСОВЕТСКОГО ПРОСТРАНСТВА
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
«Этот экономический кризис во многом напоминает коллапс советской системы, свидетелем которого я был. И тогда и сейчас люди не понимали, что происходит».
Джордж Сорос, выступление в Колумбийском университете 20 февраля 2009 г.
В конце 1991 года в момент развала СССР Леонид Кучма назвал только что созданное СНГ способом мирного развода постсоветс-
|
ких государств. С тех пор прошло 17 лет. Казалось бы, окончательный развод состоялся, где мирный, а где немирный. Прибалтика ушла в ЕС и НАТО, пятидневная война РФ с Грузией в августе 2008-го, газовые войны с Украиной, непризнание Абхазии и Южной Осетии союзниками РФ по СНГ — есть верные знаки распада прошлого единства.
Сегодня все постсоветские страны остро переживают последствия мирового кризиса. Политики и биз-
|
нес задаются вопросом, к чему приведет удар кризиса? К окончательной дезинтеграции стран бывшего СССР? Или к появлению новой конструкции, принципиально отличающейся от советского опыта? Или кризис ведет к возвращению доминирующей роли России?
У экспертного сообщества пока нет прямого ответа на эти вопросы. Мы застали момент быстрых решительных изменений, происходящих не по чьей-то воле, происходящих
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
как стихия. Пока «Божий скальпель» кромсает мир, вектор не виден. Все страны заняты решением текущих задач. Как отметил Сергей Алексашенко, выступая на Красноярском экономическом форуме, невозможно, находясь внутри истории, дать точное определение происходящему.
Исследование постСССР — это международный опрос экспертов в момент «растерянности», когда нет готовых ответов и определений. Как отметил Сорос, «люди не понимают, что происходит». Момент «растерянности» экспертного сообщества, отсутствие готовых идеологически заданных определений происходящего открывает нам путь к субреальности: к ожиданиям, страхам, стремлениям и догадкам, которые будут создавать мир будущего. В начале ХХ века американский социолог Уильям Томас сформулировал знаменитую теорему: «Если ситуация мыслится как реальная, то она реальна по своим последствиям». Исследование постСССР застало момент коллективного размышления о будущем, в этом его прогностический смысл.
Как мыслится текущая ситуация? При всем разнообразии мнений экспертов, можно увидеть общие линии размышлений.
Новое открытие общности
В момент кризиса стало очевидно, что все наши страны продолжают существовать на советском фундаменте. У нас общая инфраструктура: нефтегазопроводы, дорожная сеть, жилищный фонд и ЖКХ, энергетика всех наших стран большей частью созданы в советское время. Как бы ни расходились пути РФ и Украины, общая газовая труба заставит договариваться. Большинство производственных мощностей наших стран также созданы во времена СССР. Новых предприятий немного, а «советские» технически и морально устарели. Обветшавшее советское технологическое наследство ставит наши страны перед общим радикальным вызовом: либо деиндустриализация в ходе мирового кризиса, либо мощное обновление производственного потенциала, а значит, боль-
|
шие инвестиции. Запрос на будущие инвестиции — общий запрос, условие для конкуренции, либо для интеграции. Советский фундамент — это не только устаревшая техника. Это еще и технологии управления, которые также в значительной степени взяты из прошлой эпохи. Управленческое мышление, модели управления каждой из наших стран во многом построены на советском опыте. «Разрыв» управленческой модели с реальностью, недоразвитость институтов самоуправления компенсируется широким распространением коррупции в наших странах. Инновации в моделях государственного управления — общий запрос наших стран, обострившийся в дни кризиса.
Три центра силы
Интересно, что через 17 лет после распада СССР эксперты видят на постсоветском пространстве три центра влияния. Есть три самостоятельных полюса: Россия, Украина и Казахстан. Три полюса — три модели развития, три центра притяжения, субрегионального влияния и конкуренции. Появление трех центров вместо одного можно считать радикальной инновацией постсоветского пространства, которая стала остро ощущаться именно сейчас, в ходе мирового кризиса. На протяжении многих лет существовал «шаблон» восприятия постСССР — это зона интересов Москвы, при той или иной степени противостояния с другими мировыми игроками (ЕС, США, Китай). Оказалось, что на пространстве бывшего СССР появились два новых игрока с геополитическими амбициями, выходящими за национальные рамки, и экономической мощью, позволяющей вести экспансию: Киев и Астана. Предощущение многих экспертов состоит в том, что будущее постсоветского пространства определится не «разделом влияния» между Москвой и мировыми державами, а активной политикой трех сил: Москвы, Киева и Астаны. Возникнет ли новая ось взаимодействия, или три центра будут конкурировать со ставкой на поддержку мировых сил? В оценке антикризисных действий Пра-
|
вительств Москва и Астана воспринимаются как успешные, Киев как неуспешный, что вес и роль Украины как активного игрока не умаляет. Эксперты обращают внимание на потенциальную мощь Украины. Прибалтика не воспринимается как самостоятельный центр инициативы, в глазах экспертов Прибалтика — это «задворки Европы».
Полигон мирового кризиса
Эксперты обращают внимание на общий длительный кризисный опыт наших стран. Если для Европы нынешний системный кризис — первый за последние 60 лет, то наши страны за последние 20 лет переживают «третий удар»: распад СССР, Азиатский кризис 1997-1998 гг., и сегодняшний мировой кризис. Мировой кризис переживается нашими странами острее, чем в США или Западной Европе. Постсоветское пространство можно рассматривать как
ПОЛИГОН КРИЗИСА. Процессы
здесь идут острее, заходят дальше, антикризисные действия правительств быстрее дают явный положительный или отрицательный результат. Все, что происходит с нашими странами, имеет прогностический характер для мира. Мы сможем быстро увидеть и оценить, какие страны эффективнее: демократические или авторитарные, закрытые или открытые, централизованные или децентрализованные.
Эксперты все чаще видят истоки мирового кризиса XXI века не в ипотечном кризисе в США, а в событиях, которые произошли значительно раньше. Сначала был кризис социалистической плановой модели, распад СССР, затем пришел кризис современного капитализма и мировых финансов — все чаще эти события рассматриваются экспертами как последовательно сменяющие друг друга этапы одного общего кризиса. И перспектива выхода из кризиса в этой перспективе отодвигается все дальше.
Наши страны переживают сегодня уже третью фазу кризиса, поэтому постсоветское пространство может рассматриваться как полигон. Полигон для отработки антикризисных мер и моделей посткризисного
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
мира. ПостСССР может рассматриваться как полигон отработки инноваций.
Джордж Сорос говорит, что нынешний мировой кризис похож на распад советской системы. Значит, можно ожидать похожих сценариев дезинтеграции однополярного глобального мирового порядка и появления новых центров.
|
жим, тем большую свободу и больший выбор в антикризисных мерах он может себе позволить. Ситуация заставляет ведущих политиков задуматься о «тылах», о механизмах укрепления режима при объективном падении жизненного уровня населения. В связи с этим неизбежна переоценка таких моделей, как «авторитаризм» и «демократия». Какое государство лучше пройдет острые фазы кризиса: авторитарно эффективное или демократически неэффективное?
|
|
|
|
Возвращение
к базовым ценностям
У долговременного системного кризиса своя шкала падения: кризис финансовый, кризис экономический, кризис социальный и, далее, политический. Эксперты осознают: социально-политическая стабильность становится самостоятельной ценностью, поскольку в условиях политического кризиса и социальных потрясений никаких системных антикризисных мер осуществить невозможно.
«На самом деле весь вопрос заключается в том, что сможет ли мир вообще выйти из этого кризиса. У меня сейчас уже возникли большие сомнения, что где-то в достаточно обозримой перспективе в течение трех или пяти лет это удастся сделать. И при этом не понятно, что будет дальше, — пять лет не выйдем, а что будет дальше — туман. Поэтому, если говорить просто о том, как пережить кризис, в этой ситуации, в одних странах раньше, в других позже станет вопрос о базовых ценностях, то есть об удержании социально-политической стабильности».
Олег Григорьев, экономист, Россия
Получается, что при оценке эффективности антикризисных действий правительств на первый план выходят неэкономические показатели: удастся или не удастся удержать социальную и политическую стабильность. Та или иная система мер, направленность действий может быть экономически выигрышной, но создавать такие социальные риски, что от нее приходится отказаться. Определяющим фактором в возможности осуществлять антикризисные меры оказывается ЗАПАС ПРОЧНОСТИ ГОСУДАРСТВ. Чем устойчивее политический ре-
|
|
|
Примат политической воли
В ходе мирового кризиса подорвано доверие экспертов к экономическим институтам и экономическим инструментам анализа. Подорвано доверие к рейтинговым агентствам и формальным статистическим показателям. Привычные экономические индикаторы недостоверны, «стрелки сбились». В таких условиях идет обостренный поиск новых показателей успеха или неуспеха, доверия или недоверия, эффективности или неэффективности. Эксперты и экономисты все чаще обращают внимание на неэкономические факторы противодействия кризису. Ключевыми становятся факторы политической воли в проведении антикризисной политики, факторы солидарности, единства и сплоченности нации — те же факторы, которые определяют успех в войне. Первенство политики над экономикой — важный тренд в размышлениях экспертов. Кризис экономический, а выход из него все чаще видят политическим. Недостаточность экономических действий — характерная особенность нынешнего кризиса.
«Я полагаю, что должны идти параллельно и экономические, и организационно-политические меры».
Гани Калиев, политик, Казахстан
Последние полгода дают немало примеров «сбоя» управления в разных странах. В рамках докризисных управленческих моделей самые продуманные экономические программы просто не удается реализовать.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Иван Чуйков VOID Галерея «Риджина», 2008
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
иван Чуйков VOID. Галерея «Риджина», 2008
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Михаил Горбачев обобщил 20-летний опыт постСССР одним простым принципом: ВСЕ УПИРАЕТСЯ В ПОЛИТИКУ.
«Я думаю, что все упирается в политику. Кстати, и в мировую политику. Только через нее можно прийти к замене институтов, которые где-то когда-то создавались: и финансовые, и валютный фонд. Все это уже прошлое, поэтому не работает, не действует. Так и у нас в стране, антикризисные меры, которые без поддержки и без инициативы по линии политики не работают. Значит, с политикой у нас не все в порядке». Михаил Горбачев, выступление на Антикризисном совещании бизнеса, Москва, 25 февраля 2009 года.
|
|
|
Возвращение патриотизма
Нематериальная, но действующая сила идеологий снова в цене. Эксперты снова заговорили о нематериальных факторах успеха страны. В этом состоит сильное напоминание о советском опыте. Возвращается понимание патриотизма как действующей организующей силы. Эксперты понимают: востребован не национализм, а патриотизм, позволяющий мобилизовать и объединить страну. Пока не найдена «формула» нового патриотизма. Поиск идет. На идее патриотизма пытаются выстроить антикризисные меры и США, и Китай, и Россия, и Казахстан. Украина мечется между патриотизмом и национализмом. Европа — между патриотизмом и «европейской идентичностью».
«Кризис можно временно разрулить техническими средствами. Но кризис выявил, что наше общество внутренне не целостное. Нет скрепок, которые бы соединяли в минуты трудностей, серьёзных испытаний. Всё это рассыпается при малейшем соприкосновении с настоящими проблемными зонами. Идеология нужна. Идеологии нет, миссии нации нет, патриотизма реального нет, вот эта ниша между властью и обществом, она как пропасть. А бизнес внутри этой пропасти находится. Ведь, чем ещё можно промотивировать, простимулировать людей, которые почувствовали необходимость на какой-
|
|
|
то момент поступиться своими личными интересами для государственного блага? Только идея патриотизма. Вот она, реальная проверка! Главная проблема постсоветских государств — это отсутствие внятной идеологии, отсутствие внятной миссии нации». Алексей Власов, генеральный директор Информационно-аналитического центра по изучению общественно-политических процессов на постсоветском пространстве при МГУ
|
Дефрагментация постсоветского пространства
Обобщая размышления экспертов о том стремительном процессе изменений, который набирает ход на постсоветском пространстве, мы пытались найти базовую метафору. Оказалось, что старые слова «интеграция» или «дезинтеграция», «стабильность» или «нестабильность» — не подходят для описания. Важные новые факторы: появление новых
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
иван Чуйков VOID. Галерея «Риджина», 2008
|
|
|
|
|
|
центров, примат политики над экономикой и перерастание экономического кризиса в политический процесс изменений, динамичные изменения самих государств по мере осуществления антикризисных действий правительств, требуют новых слов и новых образов.
Представляется целесообразным позаимствовать базовую метафору из терминологии программистов. «Дефрагментация — процесс обновления и оптимизации логической
|
структуры раздела диска с целью обеспечить хранение файлов в непрерывной последовательности кластеров. После дефрагментации ускоряется чтение и запись файлов, а следовательно и работа программ».
Нечто подобное происходит на поле постСССР: наряду с разрушительными волнами кризиса идет внутренний процесс оптимизации логической структуры (поиск моделей эффективности бизнеса и государственного управления).
|
«Лидерами в выходе из кризиса окажутся те государства, в которых произойдут наиболее радикальные социально-экономические преобразования, в результате чего станет возможной действительно антикризисная политика». Колташов Василий Георгиевич, руководитель Центра экономических исследований Института глобализации и социальных движений (ИГСО).
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
УКРАИНА У КРАЯ?
Как мировой кризис может отразиться на стране перманентного кризиса
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
«Отродясь такого не видали, и вот опять».
Виктор Черномырдин, экс-посол РФ на Украине
«[Советский] Союз знал, как сделать из Украины Родину. А вот Украина без Союза так и не смогла ею остаться».
Михаил Елизаров, роман «Библиотекарь»
|
Каждый день мы слышим о «триумфальном шествии» по планете финансового кризиса, ставшего настоящим шоком для многих стран, отраслей и поколений, привыкших за время prosperity к безграничному росту благосостояния, доходов и ожиданий дальнейшего роста. Психологически этот «идеальный шторм» (В. Путин) будет особенно тяжело пережить обитателям т.н. «зо-
|
лотого миллиарда», поскольку многие из них позволили убедить себя в том, что Запад поймал бога за бороду: еще вчера их лидеры всерьез поучали весь мир, воспевая собственные экономические порядки, политические режимы и культурные модели как «единственно разумные», «прогрессивные» и т.п. Стоит ли говорить, что после краха дискурсивных и институциональных достижений
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
эпохи «Вашингтонского консенсуса» этим несостоявшимся учителям жизни самим во многом предстоит заново учиться ходить.
Кризис кризису рознь
Как известно, кризисом на Украине никого не удивишь, поскольку он здесь давно приобрел институциональные формы: в силу ряда структурных причин «демократия по-киевски» является перманентным хаосом, неустранимым никакими выборами и «политреформами». При этом или, вернее, несмотря на это все последние годы украинская экономика, — если верить официальной статистике, — росла темпами, вполне соизмеримыми с российскими, —7,2% (2007). На этом парадоксе, противоречащем интуициям здравого смысла («нет устойчивого порядка — нет экономического роста»), и базируется довольно распространенное мнение о том, что экономика Украины имеет неплохие шансы благополучно пережить нынешние потрясения мирового хозяйства и общества. Оно часто звучит в устах известных на Украине экспертов и политологов и имеет различные формулировки, однако в целом сводится к набору чуть ли не прописных истин: «Украина состоялась как самостоятельное государство и худо-бедно выживет», «Украинская экономика уже вписалась в мировое хозяйство» и, наконец, «хуже, чем в 90-е годы, все равно не будет». Несмотря на своеобразный оптимизм подобных аксиом (особенно последней), есть немало оснований усомниться в их непреложности. Дело в том, что ряд параметров самого институционального кризиса глобального капитализма указывает на проблематичность подобного рода экстраполяций: структурный ландшафт «нового мира» может настолько измениться, что в нем просто не окажется функционального места для территориально-политических структур вроде Украины, обладающих многими признаками несостоявшихся государств (внутренняя дезинтеграция и др.). Впрочем, судя по всему, она может быть не одинока в списке failed states, разделив эту печальную
|
участь со многими другими «несуверенными демократиями». Речь идет о (псевдо)государственных образованиях, например, в той же Восточной Европе, возникших и имевших хоть какой-то смысл лишь в рамках конкретной исторической и геополитической ситуации конца 80-х —начала 90-х годов. Именно эти исторически уникальные и контингентные обстоятельства придали странам-лимитрофам несоразмерную значимость как в глазах их собственных элит, так и в глазах Запада. В случае пересмотра со стороны global players —все больше занятых собственным спасением —явно спекулятивного курса геополитических акций проектов вроде ряда государств Прибалтики, Кавказа и Балкан, будущее последних в долгосрочной перспективе может оказаться под большим вопросом ввиду отсутствия у них каких бы то ни было стратегических ресурсов для существования в качестве самостоятельных политических сообществ.
В этом смысле для прояснения онтологического статуса проекта «незалежна Украина» будет весьма кстати вспомнить важное гегелевское различение реальности и действительности: так, может реально существовать некое образование (с собственным флагом, гербом и т.п.), но все это, говоря словами Гегеля, «преходящее наличное бытие, внешняя случайность, мнение, лишенное сущности явление, не-истина, заблуждение», —если причина этого существования находится вне его самого. Ведь правом быть, т.е. действительностью обладает только то, что «обладает ею таким образом, что само сообщает ее себе». Поэтому «не все, что существует, действительно», поскольку «действительность есть только единство внутреннего и внешнего». Это не просто наличие чего-либо, это единство сущности и существования, то есть такое существование, которое обладает свойством необходимости (структурной обусловленности). В этом и заключается смысл знаменитого «что действительно, то разумно». А то, что недействительно, вполне может принимать формы, столь распространенные на территории, мифическая «независимость» которой является идеологической компенсацией структурной
|
зависимости от действительных центров силы —Москвы, контролирующей важнейшие рынки (в т.ч. культурных смыслов), Вашингтона с его геополитической «биржей» и Брюсселя с его визионерской «лавкой торговли будущим».
Понимать происходящее на Украине следует исходя из тех рамочных условий, в которых ее элита ведет борьбу за власть/собственность: важны не лозунги обитателей украинского «политикума», а сама структурная рамка, в которой вынуждены действовать группы киевских культур-предпринимателей. Поэтому, какая бы партия ни побеждала на очередных внеочередных выборах, какие бы изменения ни вносились в украинскую конституцию, никто и ничто не сможет в принципе изменить саму дилемму конструирования виртуальной по сути реальности под названием «Украина как независимое государство». Сомнительный выбор между конкретными персонажами —утратившим связь с реальностью В. Ющенко, утратившим лидерские качества В. Януковичем или принципиальной оппортунисткой Ю. Тимошенко —все это может повлиять лишь на степень вменяемости номинальных лидеров, на уровень хаоса в 'политикуме', но никак не разрешить эти базовые, структурные проблемы самого украинского проекта.
Тонущий Запад в роли спасателя?
Несколько лет назад политолог А. Окара высказал примечательную сегодня для нас мысль: «Похоже, при отсутствии серьезных внешних вызовов Украина-как-страна вполне может просуществовать без Ук-раины-как-государства». Однако история распорядилась иначе: новые экзистенциальные вызовы оказались вопросом не столь отдаленного времени, как думалось многим аналитикам. Впрочем, это касается не только Украины, но и многих других квазисубъектов эпохи «конца истории», широко разрекламированного теоретиками «Вашинтонг-ского консенсуса» вроде «провидца» Ф. Фукуямы. Мировой кризис может только усугубить структурный
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Дискурсивный тупик
Все эти процессы сопровождаются идеологической борьбой, которая не только давно превратилась на Украине в настоящий Kulturkampf со всем русским и советским, но и завела страну в концептуальный и морально-ценностный тупик в виде «националистической пирамиды». Именно так публицист О. Бузина охарактеризовал «гуманитарную политику» молодого государства, отмечая при этом, что это не просто кризис режима Ющенко или «оранжевых»: «Это кризис всего украинского национализма, оказавшегося на поверку еще одной пирамидой. С 1991 года правящая клика обещает клиентам этой пирамиды счастливое будущее. Все три президента, сменившиеся за эти годы, отдавали культурную сферу на откуп националистам, уничтожали "советское наследие" и боролись с русским языком, а в результате добились только распространения суржика с "канадийским" акцентом. Грамотность падает. По улицам с утра слоняются толпы молодежи с бутылками пива. Безработица растет. Алкоголизм разливается водочным морем. По сути, вся Украина стала депрессивным регионом, начиная с Киева и заканчивая самым глухим селом. А власть, кажется, интересует только то, как идет украинизация. Иногда создается впечатление, что идеалом для Ющенко и его компании является не живая страна, а кладбище, где все надгробные надписи — на "державнш мовГ'».
Ситуация зашла столь далеко, что, по образному выражению писателя М. Елизарова (кстати, родом с Украины), жертв насильственной украинизации в России может радовать даже буква «ы», которой совсем не осталось в тех краях, где столько лет «свирепствовала незалежнисть». Речь идет о том, что половина населения оказалась отторгнутой государством «Украина», все более вырождающимся в этнофундаменталист-скую диктатуру протонацистского толка. Причем «профессиональных украинцев» во главе с «3-процентным» президентом не заботит то, что, выталкивая значительные слои этнически и культурно русского населения за рамки официозной лубочно-украинской модели, они тем
|
|
|
JR 28 Millimetres project: Women dans le bidonville de Kibera — Kenya
|
|
|
коллапс проекта «незалежна Украина», дееспособность которого парализована самой его структурой: сегодня украинское государство представляет собой реализованный на практике политико-экономический идеал М.Б. Ходорковского. Этот узаконенный олигархат нуворишей («новобогатько») напоминает всемогущих венецианских патрициев, контролировавших все административные органы города-государства, а подконтрольная олигархам Рада — мало чем отличается от Большого совета Венеции, куда допускались только патриции, обладавшие политическими правами определять «общее дело», res publica. Несостоявшееся украинское государство, приватизированное полудюжиной финансово-промышленных групп, по определению не в состоянии осуществлять свою основную функцию: формировать гражданское пространство социальной жизни, определять «всеобщее» в виде разделяемых большинством смыслов, ценностей и целей совместного проекта, создавать устойчивые институты для их реализации.
В случае радикального изменения рамочных условий реализации во многом виртуального проекта «Евроукраина» Украина реальная может оказаться самым большим из этих лопнувших проектов, поскольку уже по своим территориально-демографическим параметрам она просто не вписывается в переполненную коммуналку несколько поблекшего Евросоюза. Министру инос-
|
транных дел Германии Ф.В. Штайн-майеру совсем не улыбается идея взять на содержание несостоявшихся европейцев: «Если мы скажем "да" Украине, то что мы будем делать с Молдовой или с Грузией? Где все это начнется и где закончится? Сможем ли мы ограничиться Украиной?» Несмотря на такого рода холодный душ из Брюсселя, Киев не прекращает отчаянные попытки «вступить» в тот Запад, которого уже нет и, скорее всего, уже никогда не будет в прежнем блеске силы и самоуверенности. Политические предприниматели Украины, словно не слыша намеков Европы —а скорее, делая вид —продолжают свои старые песни о «евро-атлантической интеграции». Забавно, что фиксированность националистов на «незалежности» никак не мешает им стремиться как можно скорее от нее избавиться: на словах «самостийники» объявляют независимость абсолютной ценностью, но при этом пытаются вступить в структуры, серьезно ограничивающие национальный суверенитет в пользу брюссельской евробюрократии. Однако в условиях (пост)кризисной Европы подобная жертвенность вряд ли понадобится очередным кандидатам в европейцы. Ведь «новые европейцы» —усилиями своих «титанов мысли» и «отцов молодых демократий» типа братьев Качиньских — наглядно продемонстрировали Старой Европе необходимость внимательно смотреть, кого она принимает в свои ряды- и с кем ей в итоге приходится иметь дело.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
самым разрушают основания и без того хрупкой лояльности граждан к «своему» государству, без которой невозможно существование никакого политического образования в длительной перспективе. Ведь у миллионов людей с украинским паспортом исчезают какие-либо причины для признания проекта «Украина» в качестве онтологического горизонта для себя и своих детей или, говоря гегелевским языком, для «примирения» украинского общества с самим собой, что также вряд ли будет способствовать сохранению «державы Украина» в ее нынешнем виде.
|
ко лет назад: «История не закончилась, и в случае дальнейшего усугубления кризиса Евросоюза (спасти который теперь вряд поможет даже исключение Польши) одновременно с ослаблением США (например, вследствие внешнеполитического поражения в регионе Большого Ближнего Востока и Латинской Америки) «суверенная держава Украина» может остаться без всякой политической «крыши». —Трудно было тогда представить, что структурный кризис Запада наступит так быстро, на различных уровнях (институциональном, дискурсивном) и с такой глубиной. —Далее я писал о том, что в таких условиях «только ленивый в России не начнет подумывать о том, как бы завершить этот затянувшийся эксперимент на наших соотечественниках», даже не надеясь услышать от нового президента России новую формулу взаимоотношений с «ближним зарубежьем», посредством которой он ввел
|
для обозначения процесса геополитического возвращения РФ на территорию исторической России понятие «привилегированные национальные интересы»: «У России, как и у других стран мира, есть регионы, в которых находятся привилегированные интересы. В этих регионах расположены страны, с которыми нас традиционно связывают дружеские добросердечные отношения, исторически особенные отношения. Мы будем очень внимательно работать в этих регионах». Правда, несмотря на столь важные геополитические изменения, усиленные мировым кризисом, мы все еще слышим от персонажей типа Дж. Байдена заявления о том, что США не признают никаких зон влияний (кроме своих собственных, разумеется). Между тем среди американской элиты раздаются и более трезвые голоса: так, авторы доклада «Правильное направление политики США в отношении России» советуют Б. Обаме
|
|
|
Какую позицию в украинском кризисе может занять РФ
История стремительно ускоряется, и в качестве примера подобного ускорения исторического процесса процитирую свою собственную статью, опубликованную несколь-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
JR 28 Millimetres project: Women dans le bidonville de Kibera — Kenya
|
|
|
|
|
|
признать реальность и наконец перестать пытаться игнорировать мнение России...
И хотя политический класс РФ пока не готов предложить интеграционный проект для постсоветского пространства, для российской политики в отношении юго-западной соседки уже сегодня крайне важно различать две сущности: «Украина как враждебное РФ государство» и «Украина как братская России страна». Хотя подобное аналитическое различение трудно реализуемо на практике, оно крайне необходимо для того, чтобы простые жители Украины не почувствовали на себе мер РФ в ответ на недружественные шаги официального Киева и клики В. Ющенко (т.н. «люб1 друз1»), которого, кстати, на Украине —с легкой руки В. Путина —часто именуют не иначе как «мазурик». Для сохранения возможности совместного будущего наших народов граждане Украины должны знать, что Москва рассматрива-
|
ет их как братский народ, волею исторического случая оказавшийся по другую стороны границы. О существовании такой интенции у российской власти лучше всего говорят слова Владимира Путина, сказанные во время последней газовой авантюры «оранжевых»: «Мы исходим из того, что у нас особые исторические отношения с украинским народом. И мы не хотим сделать ему хуже, мы хотим избавить украинский народ от всякого рода проходимцев». Более того, РФ должна активнее работать с группами политически релевантного украинского населения, донося до них ту простую истину, что антироссийский курс означает, по сути, антиукраинскую политику, самоубийственную для слабой и бедной Украины.
Любой преемник Ющенко на посту президента будет вынужден учитывать то обстоятельство, что «вернувшаяся» Россия уже вряд ли смирится с существованием враждебного государства в братской стране. И хотя
|
пока мало признаков того, что Москва собирается системно заняться ликвидацией антироссийского режима на Украине, в среднесрочной перспективе дилемма для киевского по-литкласса может свестись к формуле: Украина должна стать (более) дружественным государством, или такого государства может просто не быть. Именно об этом говорил В. Путин, когда просвещал Дж Буша относительно статуса Украины: «Что такое Украина? Часть ее территорий —это Восточная Европа, а часть, и значительная, подарена нами!», прозрачно намекнув на то, что попытки втягивания Украины в недружественные России структуры могут привести к краху украинской государственности, по крайней мере в ее нынешнем виде. Кто не верит, тот может спросить у М. Саакашвили.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
КРИЗИС И КОНЕЦ ЭПОХИ ИДЕОЛОГИИ
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Кризис и конец эпохи идеологий
Особенность сегодняшнего кризиса состоит в глобальной растерянности. люди чувствуют себя неуверенно по всему свету. Никто не понимает, что, по-хорошему, надо делать. при этом ничего действительно страшного и непоправимого не произошло, по крайней мере пока. Но в воздухе словно носится ощущение медленно, но неотвра-
|
тимо надвигающихся грозных событий. Как заметил один ироничный блогер в Живом Журнале, «перед тем как выплюнуть, Бог нас жует медленно, как жвачку».
Что-то похожее было перед самым распадом советского союза. Уже за год-полтора до августовского путча (или неудачной августовской попытки контрреволюции) и Беловежских соглашений стало понятно, что скоро страна станет совсем другой. Крах ссср, болезненный слом
|
прежнего образа жизни и шоковые реформы приближались тоже медленно, не торопясь, что называется, «с оттяжкой».
Однако, что на самом деле означает нынешний медленный, затянутый темп кризиса? Может быть, на самом деле всё не так уж и плохо, и нас только зря пугают, как говорят, специально «кошмарят»? В этом и состоит задача сМи — им постоянно нужна сенсация. Что может быть понятнее для прессы, чем производить
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Алексей Беляев-Гинтовт «Родина-Дочь»
|
|
|
|
|
|
апокалиптические прогнозы, растянутые на долгие месяцы? зато они постоянно будут держать в напряжении аудиторию и всякий раз восприниматься как сенсация. полуистерическое внимание публики обеспечено. А там, глядишь, все забудется: страшен сон, да милостив Бог.
Нынешняя Россия —
не идеологическая страна
действительно, нам не дано предугадать, чем нынешние события обернутся. Нельзя знать свою будущую историю. Может, всё обойдется. Однако в сегодняшней ситуации удивляет та готовность, с которой именно у нас стали встречать плохие новости. растерянность везде, но, возможно, нигде нет такого настроения, что всё это не случайно. словно здесь, в россии, люди в глубине души уже задолго до официально объявленного кризиса были готовы к глобальному, тотальному срыву.
связано это с тем, что с падением советского союза у нас больше не было идеологического проекта, который был бы общим для всех. для кого-то общественным идеалом выступила либеральная демократия, для кого-то советский социализм, для кого-то Византийская империя, но решающего общего согласия по
|
этому вопросу не было. этим была вызвана путинская оборонительная политика, преимущественно тактического порядка, направленная на удержание и стабилизацию. сегодняшняя россия — не идеологическая страна. Чувство глубинной неуверенности в немалой степени имело место из-за отсутствия четкого плана «как нам обустроить россию», с которым было бы согласно решающее большинство общества. Отсюда и неуверенность — от неопределённости с ответом на вопрос, в какой же стране и в каком мире мы живём?
Сегодняшний кризис — это кризис идеологии как таковой
Теперь вдруг глубинное чувство неуверенности и неопределенности оказалось присуще не только нам. Ведь если сравнить смертельный советский кризис двадцатилетней давности и кризис нынешний, уже всемирный, вот что можно заметить. Тогда у нас, разуверившись в идеологии коммунистической, захотели капитализма. Уверенность в «прекрасном далеке» основывалась на том, что под рукой была готовая «модель по сборке» — либерально-демократическая идеология. Был под рукой и
|
наглядный пример того, что все будет хорошо, — Запад. Там люди своими мозгами и руками создали себе «нормальную» жизнь, наконец-то надежно и удобно устроились на земле в отличие от нас, горемык. Поэтому тот кризис проходил в каком-то экстазе, упоительной горячке. В Германии радостно сносили Берлинскую стену, стирая границу между Востоком и западом, и мы этому радовались тоже. Музыкальным фоном радикальных перемен была «Ода к радости» Бетховена на слова Шиллера: «Обнимитесь, миллионы»!
сегодня же приветствий надвигающейся грозе не слышно совсем. На этот раз под рукой нет ни готовой идеологической модели для сборки, ни конкретного примера того, где знают и умеют как надо. Дала сбой система западного образа и устройства жизни в целом. под вопрос поставлена не только модель финансового капитализма, но и связанная с ним либерально-демократическая идеология. Оказывается, и она тоже не гарантирует надежного существования на Земле.
Однако особенность «текущего момента» в том, что на смену демократическому либерализму не приходит никакой другой идеологии, которая могла бы выступить ему альтернативой во всемирном масштабе. Ведь идеология лишь тогда
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
идеология, когда ее претензии носят универсальный характер, когда она претендует на целый мир, на то, что только на ее основе можно надежно устроиться на Земле. Тем самым возникает вопрос: не означает ли сегодняшний кризис, связанный с этим кризис либеральной модели и отсутствие модели альтернативной начало конца новоевропейской эпохи идеологий вообще?
Что такое идеология
Термин «идеология» ввёл французский философ и экономист А.Л.К. Дестют де Траси в начале XIX века для обозначения учения об идеях, которые позволят установить твёрдые основы для политики и этики. идеология как таковая — это новоевропейский феномен, связанный с попыткой эмансипации человека от религии в Новое и Новейшее время. суть его в том, что идеология претендует на понимание логики истории, на проникновение в эту логику и на обладание знанием, как должно быть устроено человеческое общество. идеология строится рациональными средствами, апеллирует к рациональному знанию и предлагает проекты того или иного типа общественного устройства, которые человечество своими силами должно воплотить в реальной жизни. поэтому идеология представляет собой попытку человека надежно устроиться на Земле лишь с опорой на собственные силы и разум. В этом смысле понятие «христианская идеология» — не меньший оксюморон, чем деревянное железо. Естественно, я не хочу сказать, что не может быть обществ, где господствующей формой общественного сознания будет христианство или другая религия. Но христианство неидеологично и неполитично. Оно ориентирует не на земное самоустроение, а скорее на отказ от него в надежде на помощь Бога.
при этом нынешние призывы срочно создать новую «четвертую
|
теорию» ни к чему реально не ведут. Они лишь подчеркивают нынешнюю нехватку «теории» как таковой и растерянность человека перед вопросом, как же ему теперь быть.
К этому можно присовокупить, что неслучайно сейчас наблюдается вырождение политики. Нынешние ведущие политические деятели выглядят несерьёзно. Так венесуэльский Уго Чавес или боливийский президент эво Моралес — скорее, пародия на кубинских революционеров сорокалетней давности, а, например, Ни-коля саркози — пародия на де Голля. разочарование в политике и разочарование в идеологиях — феномены взаимосвязанные: оказывается, они не могут дать то, что обещают. и соответственно, на политической сцене, которая во многом уже лишь по инерции считается сферой соперничества и борьбы идеологий, ведущими деятелями оказываются полупародийные фигуры. стоит только посмотреть на предыдущего президента сША или президента нынешнего. это, скажем так, не рузвельты, не гении. Например, при взгляде на Б. Обаму возникает стойкое подозрение, что он на самом деле ничего не может и ничего не решает, а являет собой сугубо имиджевый проект.
Три главных идеологии
Либерализм, коммунизм и фашизм — вот три основные доминирующие политические теории, которые, как пишет французский консерватор Ален де Бенуа, породили множество промежуточных идеологических течений в XX веке1. Он отмечает, что «теории, которые появились позже, раньше других исчезли. Фашизм, появившись позже всех, погиб быстрее всех остальных. потом коммунизм. Либерализм — самая старая из трёх этих теорий — исчезает последним»2.
Либерализм из этих трех основных идеологий наименее экспансионистский. В отличие от коммунизма он оставляет известное пространство
|
свободы за религией. В либерализме как идейном умонастроении вообще есть некоторое доверие к данностям жизни. Как писал Фридрих Хайек, «проследив совокупный эффект индивидуальных действий, мы обнаружим, что многие институты, на которых зиждутся человеческие достижения, возникли и функционируют без участия изобретающего и направляющего разума; что, по выражению Адама Фергюсона, «нации спотыкаются об установления, которые являются на самом деле результатом человеческих действий, а не человеческого намерения»3.
В то же время одна из определяющих черт либерализма лежит в области скорее антропологической — это понимание человека как самодостаточного автономного су-щества,исполненного«нервногочувс-тва собственного достоинства», — по выражению нашего Константина Леонтьева. Коммунизм — это ставка на коллективное «мы», которое для философии коммунизма является подлинным основанием и средоточием бытия. Либерализм же — это ставка на индивидуальное «я» как на своего собственного господина. Кто более эффективен в освоении мира — индивидуальное раскрепощенное «я» или коллективное, объединенное «мы» — вот один из центральных пунктов расхождений между коммунизмом и либерализмом.
смертельный кризис идеологии коммунизма и коммунистического строя случился 20 лет назад. Коллективное «мы» проиграло битву претендующему на автономию индивидуальному «я», потому что основанный на последнем строй жизни был одновременно и более гибким, и в то же время более отвечал внутреннему человеческому тщеславию и гордости. Если при коммунизме я лично должен еще смиряться перед партией и государством, отвечать их строгим, драконовским нормам, то при современном капитализме я могу вести уже почти какой угодно образ жизни. Однако, похоже, оказалось, что Вавилон — это всё же не очень надолго.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
1 Ален де Бенуа. Тезисы к четвертой теории //Профиль, 2008. № 47 (15 декабря).
2 Там же. С. 28.
3 Хайек Ф. Индивидуализм истинный и ложный // О свободе. Антология мировой либеральной мысли (первая половина ХХ века). М, 2000. С. 389-390.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
цать лет назад Ф. Фукуямой «конец истории» и необратимая победа либеральной идеологии также несбыточны, как и светлое коммунистическое будущее.
Что же касается России как неидеологической страны, то здесь можно, как это ни странно, попытаться извлечь из слабости силу. То, что совсем недавно представлялось очевидным недостатком, может парадоксальным образом обернуться преимуществом. В условиях конца идеологий отсутствие у нас господствующей идеологии дает нам большую степень свободы, чем у западных стран. Мы не привязаны ни к какому проекту, и значит, у нас более широкий горизонт зрения, и поэтому больше возможностей для действия.
Кроме того, мы, возможно, еще не успели привыкнуть к материальному достатку, который на исторически относительно непродолжительное время организовала у себя западная цивилизация и который мы в течение уж совсем короткого времени пытались устроить и у себя. Никогда человечество, по крайней мере его значительная часть, не жила так обеспеченно, как во второй половине XX века. Но разве кто-то давал стопроцентную гарантию, что это будет длиться вечно? А что касается нас, то, как говорил с некоторым надрывом и в то же время со смирением Василий Шукшин, «никогда хорошо не жили, не хрена и начинать».
Неважно жить в материальном плане — это только к лучшему в том смысле, что такое положение дел продолжает длить историю. В христианской теологии последние времена однозначно связываются с временами всеобщего материального благополучия. Человек такой эпохи гораздо менее способен и к творчеству, и к самопожертвованию.
Однако отход от принципа идеологии как попытки деятельного самоустроения на Земле не обязательно означает отказа от активности вообще. по-своему может быть предельно деятелен торговец, по-своему офицер, по-своему монах. Вопрос в том, на что активная деятельность направлена: попытка ли это самодовольного самоустроения и самовозвышения, или это следование ценностям более высоким, чем земные ориентиры.
|
|
|
Angel 41. «Рalpitations», 2009
|
|
|
правда, даже если мы правы в своем прогнозе наступившей смены эпох, понятно, что происходить она будет не одномоментно. прошлое всегда уходит не сразу, оно словно исчезает или осыпается частями. Не стоит ждать, что уже завтра нас ждет новый мир. Будущее будет отвоевывать себе место постепенно, а прошлое еще долго будет сопротивляться и цепляться за жизнь. Так, долго и постепенно уходила, сдавала поле боя античность, а потом, почти через тысячу лет — средневековье.
|
говорят, «урегулирование кризиса», на удачную «борьбу с кризисом». подсудимый не способен бороться с судом, по крайней мере на равных. суд заканчивается лишь приговором. Лишь в этом смысле судебное дело может быть «урегулировано». и побег здесь тоже исключён. В сфере бытия, как отмечал М. Бахтин, алиби быть не может.
Окончательный приговор нынешнего суда-кризиса пока не озвучен, как и наказание. Но на сегодняшнем примере практически панического восприятия даже начальной стадии будущих весьма вероятных потрясений можно сделать вывод, что прочно устроиться человеку на Земле не получится, это невозможно. Человек и сам это в глубине души знает, иначе нынешних массовых панических настроений бы не было. провозглашенный двад-
|
|
|
Кризис — это суд
слово «кризис» пришло из античности. по-древнегречески оно означает «суд». Если кризис понимать как суд над зарвавшимся человечеством, то нелепо рассчитывать на, как
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Поразивший нас мировой кризис не является кризисом финансовым, и вообще экономическим. Это кризис потери видения будущего, кризис девальвации прежних ценностей, которые обеспечивали моральное лидерство сША как стране-гегемону. сейчас прежнее «потребительское общество» признано невозможным не только во всем мире как цель, но и в сША как реальность. разго-
|
воры о «демократии» после циничной демонстрации всевозможных двойных стандартов и несправедливых войн набили оскомину. Эта риторика просто больше не в моде и не в тренде. Апгрейда требует и мировая экономическая система, которая давно уже не является рыночной, но все стыдятся это признать, как будто «нерыночный научный дискурс» есть что-то неприличное. Мир в за-
|
стое, и самое обидное, что данный кризис — это не борьба старого и нового, а полное отсутствие этого «нового» даже на горизонте. надежды оптимистов, верящих, что кризис скоро закончится, зиждутся на том, что Америка опять включит станок, поднимется цена на нефть и все будет по-старому... Но так не будет, кризис будет продолжаться, пока некое «новое» не появится на горизонте и
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Эрвин Вурм «Держи голову в холоде» Центральный Дом художника
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
не подчинит своей власти все сферы жизни на Земле. Подобно тому как первобытные общества сменили первые государства и империи, подобно тому как феодальные общества сменил современный капитализм (в том числе и в форме госкапитализма), современное общество будет заменено каким-то другим, новым обществом. Поэтому надо пристально смотреть на сферу инноваций.
В последнее время в России много говорят об инновациях и инновационной экономике. Инновации стали одним из «И», которые должны вытащить Россию из кризиса, по словам президента Д. Медведева. Однако за всеобщим, казалось бы, консенсусом относительно нужности инноваций не замечают огромные общественные силы, которые им противостоят. В противном случае инновации давно бы внедрялись, и не было бы никакого российского и мирового кризиса.
Современное общество считается инновационным. В отличие от традиционного общества, где всякого новатора ждало или порицание, или смерть (представьте, какой-то дурень решил бы сеять пшеницу не как деды сеяли, а по-новому — можно ли подвергать риску всю общину?), в современном обществе инновациям не сопротивляются, их приветствуют, о них много говорят. Традиционное общество держалось на том, чтобы противостоять инновациям или адаптировать их. Если традиционное общество сталкивалось с тем, что оно не могло «переварить», оно гибло, распадалось. Общества, которые научились принимать инновации и даже делать их своей стихией, являются лидерами мирового порядка, истории, прогресса.
Благодаря инновациям удалось решить многие проблемы традиционных обществ: ушли в прошлое многие болезни, эпидемии теперь не выкашивают до трети населения стран, инновации сократили детскую смертность, население Земли растет огромными темпами. Инновации увеличили производительность труда, и это позволяет хоть как-то прокормить такое население, что прежде было бы немыслимо. Инновации обеспечили доступ большому количеству людей к образованию, к сокровищницам культуры, науки и техники. Инно-
|
вации освободили массы людей и обеспечили им политическое участие, реализацию их прав и свобод. Инновации сделали мир удобным, комфортным за счет различных, невиданных ранее вещей. Да, можно сказать, что всё еще есть голод, экологические проблемы, не все люди имеют удобные вещи, умеют читать, имеют медицинскую помощь. Но все это проистекает не из инноваций, а из их недостатка. Обновление техники решит экологические проблемы, инновации в сфере биоинженерии и экономики помогут накормить людей, инновации в СМИ и коммуникациях обеспечат образование, инновации в медицине продлят людям жизнь. Создается впечатление, что, в самом деле, мы живем в бесконечно меняющемся мире, не успевая привыкнуть к новым поп-звездам, техническим новинкам, испытывая стресс от динамики событий. Кажется, что все проблемы решатся скоро, вот уже через несколько десятилетий...
Однако мы видим тенденцию сокращения инноваций. 30 лет назад философ О. Тоффлер написал книгу «Футурошок». Он прогнозировал новую болезнь, с которой столкнутся люди в результате стремительного наступления будущего, постоянного стресса и смены образа жизни. Книга не стала сбывшимся кошмаром. Написавший ее философ ошибся. Сознание людей может заблуждаться насчет прогресса, но отсутствие серьезных мутаций человека говорит о том, что «организм не обманешь». Да, есть много чудаков, принимающих «новый улучшенный шампунь» за прогресс, новую версию Windows за инновации, а «оранжевую революцию» за всемирно-историческое событие, но на самом деле все эти улучшения и «новости» есть лишь имитация новаторства.
В политике мы уже 250 лет носимся с «демократией» и не только не можем придумать новый дискурс, но даже не сознаем такую задачу, повторяя на всех уровнях заклинания о свободах, правах, о борьбе с авторитаризмом... Настоящей же идеологией всех государств является старая добрая геополитика, с ее принципами «разделяй и властвуй», «у нас нет вечных друзей и врагов, а есть вечные интересы» и проч. Все
|
разговоры об общих интересах — только прикрытие, способ запутать геополитических соперников, надуть их посильнее. Разговоры о демократии, в частности, выполняют эту функцию.
В мировой экономике продолжается борьба свободного рынка и изоляционизма (протекционизма), точно так же, как это было 200 лет тому назад. Та же эксплуатация одних стран другими. Колониализм, конечно, сменился неоколониализмом, но и самому неоколониализму уже 50 лет. Кроме того, сам экономический дискурс не обновлялся 100 лет.
Со времен Локка и Монтескьё никто не выдумывает ничего в системе управления государством. Всё то же пресловутое «разделение властей», «сдержки и противовесы». Везде одни и те же парламенты и президенты, хотя столько слов сказано о плюрализме!
Армия, для которой инновации есть условие ее выживания и боеспособности, принципиально не менялась уже более 50 лет. Все эти истребители четвертого и пятого поколений напоминают как раз «новый улучшенный шампунь». Реально, никаких прорывов со времен атомной бомбы нет, собственно, ее наличие или отсутствие до сих пор и определяет расклад сил в мире.
Техника и производство стагни-руют. Огромное количество патентов скуплено на корню транснациональными корпорациями и не запускается в производство, потому что еще не отбились инвестиции, вложенные в старые технические проекты. Капитализм тормозит прогресс ровно так же, как это делал социализм. Собственно, крупная экономика уже давно стала плановой, просто индикативные ориентиры устанавливает не Госплан, а другие институты.
В начале ХХ века, когда люди пересели с извозчиков на автомобиль, они думали, что через 50 лет будут летать по воздуху, еще через 50 лет перемещаться с помощью мгновенной транспортировки, как об этом мечтали фантасты (разобрали тело на молекулы, а через 10 000 км — собрали), но мы уже сто лет ездим на автомобилях, хотя им давно уже изобретены альтернативы.
Да и если быть честным, за последние десятилетия сделано не так
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Гоша Острецов «Мертвые души». Галерея «Триумф»
|
|
|
|
|
|
уж много по-настоящему фундаментальных открытий. Число ученых в мире сокращается, открытия мельчают. Новаторский вклад Интернета переоценен: по различным исследованиям он не так уж принципиально поменял и экономику, и жизнь в целом. Где новые источники энергии? Где безотходное производство? Где лазерные бластеры и «пыльные тропинки далеких планет»? Где роботы, которые полностью заменили бы человека на производстве и дали ему свободное время для творчества? Про «антигравитаторы» и «машины времени» даже не будем напоминать...
В социальной сфере, в борьбе с бедностью, преступностью все институты заинтересованы в том, чтобы объект их борьбы сохранялся как можно дольше, чтобы можно было получать новые ассигнования и увеличивать штаты для органи-
|
зации «более эффективной борьбы». Так, наркомафия специально подбрасывает борцам с наркотиками отдельные партии, чтобы те могли демонстрировать свои победы. Цену убытков вставляют в цену товара, и ее оплачивает потребитель. Благотворительная гуманитарная помощь голодающим в Африке намеренно приобретает такие формы, что убивает на корню все возможное собственное сельскохозяйственное производство и таким образом консервирует нищету, расширенно воспроизводит отсталость и голод.
Нет, не Тоффлер со своим «Фу-турошоком», а Фукуяма с «Концом истории» оказывается прав, хотя последнего засмеяли настолько, что он в ужасе сам отказался от своей концепции. И напрасно!
Сфера, от которой зависит будущее человечества, сфера, в которой это будущее производится — сфе-
|
ра образования полностью подверглась симуляции. Подобно тому, как папка с документами на рабочем столе компьютера изображает именно то, что она отменяет (папку с бумагами), современное образование есть изображение образованности, которая давно уже отменена системой и не ценится ею.
Абитуриент-филолог выбрал на вступительном сочинении свободную тему. Он сам придумал название, сюжет и главных героев произведения «современного писателя», критически разобрал конфликт этого произведения и его «мораль». И получил пятерку. Другой студент-социолог написал диплом, в котором постоянно цитировал якобы переведенные им несуществующие работы современных западных социологов. Он закончил учёбу с «красным дипломом». Менее изобретательные студенты просто заказывали старшекурсникам
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
лам в надежде получить новые связи и информацию о грантах. Выполнение этих грантов так же симулируется, и это, как ни странно, мало заботит грантодателей, которые просто осваивают фонды и часто получают откаты. Распространено виртуальное соавторство, взаимное цитирование и даже (высший пилотаж!) раскрутка псевдопроблем, под решение которых выбиваются фонды из правительства и иных внебюджетных источников, под которые организуются псевдонаучные коллективы. (Известный физик-интеллектуал Фримен Дайсон говорит, что пресловутые нанотехнологии есть плод раскрутки псевдопроблемы группой высокопоставленных научных шарлатанов.) Получение премий, научных званий и степеней оказывается тем символическим капиталом, который превращает учёного в медийный персонаж, псевдоэксперта, который, пользуясь своим влиянием, способен лоббировать любые бюджеты по любой проблеме для дружественного научного коллектива. С развитием и становлением бизнеса в эту сферу приходит и коммерческий интерес. Ученые подписывают псевдоэкспертные заключения о полезности или вреде тех или иных материалов, продуктов питания, промышленных проектов. Социологи пишут липовые отчеты для политиков и публикуют заказные рейтинги и формирующие опросы (опросы, в которых важна информация, содержащаяся в вопросе, а не сам ответ). Многим «открытиям» придается сенсационная форма, чтобы книги имели коммерческий успех, а сделанная на основе «открытия» продукция хорошо продавалась (возьмите распространенные сейчас диеты на основе группы крови).
Симуляция и нежелание обновлений появились не вдруг, не свалились с неба. Модернизм как инновационная идеология имеет немало грехов перед человечеством. Прежний модернизм был не только источником инноваций, но и в гораздо большей мере источником жестокого уничтожения прежних форм жизни, которые были объявлены консервативными и реакционными. Все, что якобы мешало прогрессу, — подлежало уничтожению. На жесткость модернизма человечество ответило сворачиванием модернист-
|
ской программы, включило систему мягкого замораживания прогресса, неоконсерватизма, симуляции, гуманизма и экологизма.
Означает ли это, что модернизм должен умереть? Нет, умереть должен старый модернизм, который не столько творил новое, сколько разрушал старое. Новый модернизм говорит о том, что прежние формы природы, общества, человека должны не уничтожаться, как якобы мешающие прогрессу, а сами обновляться. Так, например, старый модернизм вел борьбу с религией как «пережитком прошлого», новый модернизм выступает за инновации внутри самой религии. Причем эти инновации должны вырасти из ее сердца, а не быть реакцией на изменения среды. Проповеди и причастия в Интернете — это не инновации, а профанация и симуляция инноваций, а вот глубокая разработка богословского и мистического наследия, открывающая новый духовный опыт, путь к новой святости и новым святым — это инновация.
Не существует некоей особой инновационной сферы или сектора в обществе, в противоположность неким, якобы вечно консервативным институтам и секторам. Инновации возможны везде, причем здесь и сейчас. Все, что мы видим вокруг себя, можно улучшить, сделать совершеннее.
• Мы должны искать единомышленников, объединять их, обеспечивать им площадки для коммуникаций;
• Мы должны разоблачать симуляцию, лжеинновации;
• Мы должны бороться с мракобесием и его различными формами, с теми, кто рядится в тогу науки (например, пресловутым «Римским клубом», доказывающим, что человечеству не хватит ресурсов, а значит, пора сокращать население, спасать «золотой миллиард» и проч.);
• Мы должны бороться с прежним отрицательным модернизмом и его методами, с теми, кто уничтожает и критикует старые формы, вместо того чтобы предлагать новые;
• Мы должны популяризировать настоящие инновации, технологические, но, прежде всего, — гуманитарно-социальные.
|
|
|
Александр Косолапов «Мясорубка», 1972
и аспирантам написание рефератов, курсовых, дипломов, а затем и диссертаций. В сети можно скачивать все. Целые порталы рефератов, курсовых и дипломов. На уличных развалах — коллекции дисков со школьными сочинениями, ответами на вопросы по всем видам экзаменов. В подземных переходах можно приобрести дипломы практически любого вуза страны. Программы типа «антиплагиат» позволяют найти источник сданных преподавателю рефератов и курсовых. Однако против хенд-мейд или, точнее, брейн-мейд работ эти программы бессильны. Точно так же они не способны выявить и фальсифицированные ссылки и источники, так как хороший фальсификатор может позаботиться о том, чтобы сначала запустить в Интернет псевдоссылки и псевдоупоминания придуманных им ранее работ и авторов.
Научная жизнь сводится к повторению десятилетиями читаемых лекций, публикациям тезисов виртуальных конференций, формальным защитам, на которых все предварительно оговорено с оппонентами и главной частью является банкет. Профессора путешествуют по межрегиональным форумам и круглым сто-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
ИСКЛЮЧЕНИЕ КРИЗИСА
И ВОЗВРАЩЕНИЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОГО
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Т ема кризиса, столь же спровоцированная, сколь и действительная, — хороший повод для радикальной постановки некоторых вопросов, до которых в другое время, что называется, не доходят руки. конечно же, констатируя наличие кризиса, мы задним числом конструируем модель некоторого другого, докризисного времени, когда, по-видимому, все было очень хорошо или же
|
более-менее благополучно. так хотелось бы думать, но, скорее всего, здесь действует иной принцип, который в закромах народной мудрости значится под рубрикой: если кто-то думает, что хуже быть не может, тот ошибается — хуже может быть всегда, за исключением, правда... Впрочем, хочется верить, что до этих исключений дело не дойдет, хотя можно назвать этот экономический
|
кризис ничем иным, как кризисом исключений — начиная с массовых увольнений и негласных переподписаний унизительных трудовых контрактов до исключений рефлексивного порядка, исключений самой возможности интеллектуального осмысления, что показывает всю тщету и фактическую бесплодность гуманитарной мысли там, где речь идет об экономике.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Итак, это экономический кризис определенных исключений, но ни в коем случае не исключающий экономику, показывающий ее подлинное господство над любыми альтернативными возможностями понимания современной действительности: ничто, кроме экономики, сегодня по-настоящему не важно. Сразу же после подобной констатации возникает справедливое желание найти опровержение этому тезису, если не теоретическое (поскольку с возможностями теорий все понятно, в том числе и с возможностями теорий экономики), то хотя бы историческое.
В свое время Маркс в первом томе «Капитала» критиковал теорию стоимости, излагаемую Аристотелем в «Никомаховой этике». Речь шла о довольно наивном — с позиций экономически обоснованной современности — тезисе Аристотеля. Аристотель брал за основу рассмотрения факт обмена нескольких деревянных лож на дом, и при этом он указывал на то, что сущность ложа и сущность дома различны, а потому экономика, по сути, это нечто философски невообразимое, поскольку речь идет о немыслимом акте обмена несхожих сущностей разных вещей. Маркс критиковал ход мысли Аристотеля, говоря о том, что Аристотель — из-за господства рабовладельческого строя — не увидел того, что теперь-то стало отчетливо видно: всеобщим эквивалентом для любых сущностей произведенных человеком вещей является человеческий труд, а точнее — время, на этот труд потраченное. Причем особенное различие в качестве этого времени Маркс не выделяет, поскольку время уравнивает всех людей, только в нем мы все и равны, о чем от Аристотеля до Маркса напоминали многие, но показательнее всего, пожалуй, в этом отношении первое письмо Сенеки к Луциллию.
Несмотря на справедливость тезиса Маркса, в основании которого лежит понимание того, что раб и господин, имущий и наемный работник, вопреки экономически исчисляемому неравенству их собственности, неисчислимо, существенно и действительно равны тем, что один из них живет некоторое время и другой делает то же самое, Маркс
|
пропустил одно принципиальное указание Аристотеля на альтернативное экономическому понимание происходящего: указание на политическое измерение человеческой жизни. Цены на рынках в Греции могли устанавливаться тогда в соответствии с интересами живущих граждан, где под интересами выступали политические интересы. Сегодня очевидно, что политика — за редким исключением — есть не что иное, как экономическая надстройка, поскольку в эпоху кризиса решаются глобальные экономические вопросы и это называется политикой, в то время как во времена Аристотеля все было с точностью наоборот.
Нет сомнения в том, что сейчас — другие времена, не аристотелевские и не марксовские, и перспектива рабовладельческого решения вопроса, равно как и социалистической революции сегодня вряд ли кого порадует (хотя находятся фанаты как первого, так и второго способа решения), однако кризис исключений — это повод увидеть всю эту безумную прыть, которая так и норовит устремить нас, в этом кризисе себя нашедших, к некоему докризисному времени, будто бы кризис — это то, что сейчас, а не то, почему мы в нем оказались. Когда вокруг постоянно слышны призывы «хотя бы что-то делать» и «делать срочно», это время по праву можно назвать чрезвычайно опасным; ситуация этого времени — это случай из анекдота про обезьян и прапорщика: обезьяны не смогли тряской сорвать с верхушки пальмы банан и взяли палку, а прапорщик всё тряс и тряс и на предложение подумать отвечал: «а что думать-то, трясти надо».
Различие с этой историей в том, что нашей задачей является не мышление для достижения каких-то целей, которых можно добиться тем же самым путем, пусть и дольше, но не думая, но — переоценка самой этой цели, к которой устремляет нас кризисная прыть «срочно-что-то-дела-нья».
Можно посмотреть на робкое указание Аристотеля в «Никомахо-вой этике»: «Конечно, в действительности, вещи столь различные (как ложе и дом. — М.Б.) не могут стать соизмеримы, но, если иметь
|
в виду потребность, основания для соизмерения достаточны». Позволим себе задать вопрос об этой оговорке Аристотеля: «конечно, в действительности» и «если иметь в виду потребность». Аристотель четко различает некую действительность, по отношению к которой экономическая потребность обмена является факультативной, но, поскольку экономика имеет в виду эти незначительные (в силу рабовладельческого способа ведения хозяйства — добавил бы Маркс) факультативные потребности, то экономике позволительно игнорировать эту самую «действительность» — но лишь при сохранении отчетливого понимания того, что речь идет о факультативной, обслуживающей науке.
Теперь представим себе, что ныне об этом забыли. И тогда факультативное (в силу рабовладельческого способа ведения хозяйства) стало основным — теперь-то можно переиначить Аристотеля с точностью до наоборот, поменяв некую «потребность» на единственное основание «действительности» и отнеся тем самым к статусу факультативных все другие составляющие этой самой «действительности»: политику, искусство, образование и все, что должно было бы касаться жизни людей в действительности прежде всего, если бы действительность не была подменена экономикой.
И поэтому, если сегодня думается, что экономический кризис — даже не столько действительный кризис, сколько кризис самой действительности, то это лишь потому, что все остальное «действительное» уже отдано на откуп некоему само собой разумеющемуся прозябанию, и именно это, исключенное из нашего понимания «действительности», сейчас и напоминает о себе.
Конечно же, дело исключительно в экономике, но до этого уже было сделано так, чтобы все возможное дело было экономикой исключено. Кризис исключений — это появление голоса маргиналий действительности, которых под рукой — в обычном деловитом прозябании — почему-то не оказалось, хотя вроде бы они должны были быть.
Возвращаясь к аристотелевским «общим» и «неактуальным» вопросам, можно сказать, что теперь вновь
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Алексей Беляев-Гинтовт. «Арт-Москва», 2009
|
|
|
|
|
|
и действительно поставлено под вопрос понимание сущности вещей, низведенных экономикой даже уже не до общей траты времени нашей человеческой жизни, но до потребительских иллюзий. Иллюзий посредством исключительно действительной (и потому иллюзорной) экономики достичь той другой, экономикой исключенной, «остальной» действительности. И действительного под рукой, за этой «исключительной и исключающей экономикой» не оказалось именно потому, что молчаливо предполагалось, будто она — единственный путь для достижения неэкономических, т.е. собственно человеческих и жизненных целей.
И именно в этом смысле необходимо — в модусе не другого, а именно этого времени — попытаться переоценить сам принцип постановки подобной цели: принцип достижения жизненной исполненности и цельности (энтелехии — у того же Аристотеля), которая не вмещается в экономические рамки исключающих действительность потребностей. Более того, эта самая действи-
|
тельность никогда в экономику и не вмещалась.
Кризис исключений — это кризис забвения того, ради чего это всё было. Ницше в свое время предупреждал, что люди весьма склонны, в процессе достижения определенной цели, забывать о ней и выставлять средство (которое никогда не вмещает всей полноты цели) в качестве единственной и последней цели. Вот это выставление средства в качестве единственной цели — это и есть кризис, суд беспамятства.
И две маргиналии, исключенные экономикой в качестве ненужной прислуги и развлечения для неспособных — политика и гуманитарная мысль — сегодня снова появились, пускай даже под знаком их недостатка или даже отсутствия, поскольку речь идет о необходимости изменения принципа постановки цели человеческого совместного бытия для политики и о постановке забытого вопроса о сущности вещей, столь различных в действительности между собой, для гуманитарной мысли.
|
Не забывать о том, что экономика не исключительна, хотя и способна исключить всё, — именно эту заботу мы могли бы по праву назвать заботой собственно политической, в которой политика только и может обрести достоинство главнейшей из всех наук.
Не забывать о том, что в действительности — не в экономической, все уравнивающей в потреблении, но в важной для человеческой судьбы, — сущности вещей различны, и ни деньги, ни труд их в этой действительности не уравнивают — эту заботу мы могли бы праву назвать заботой собственно философской, в которой философия только и может обрести достоинство лучшей из всех наук.
Эта «действительность», требующая понимания, никуда не исчезала, она всегда была тут, под рукой — и именно поэтому экономический кризис не является апокалипсисом всего сущего. Остается только понять эту подлинную подручность действительного и суметь исключить то, что само норовит исключать всё.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
ПРОГРЕСС ПО ОБЕ СТОРОНЫ ЗЕМЛИ
С Вадимом Васильевым беседуют Алексей Козырев и Жанна Алфимова
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
На философском факультете МГУ произошло не совсем обычное мероприятие. Два вечера подряд студенты и преподаватели, не безразличные к судьбам философии, собирались возле больших экранов в не до конца еще обжитой, но технически оснащенной и «продвинутой» аудитории нового учебного корпуса. Там происходил телемост «Философский факультет МГУ — кафедра философии SUNY (США): О прогрессе в философии за последние 50 лет». Обычно о таких событиях мы узнаем с экранов телевизора. Здесь же сами студенты были активными участниками диалога с философами, насе-
|
ляющими обратную сторону Земли. Об итогах и о теме телемоста мы поговорили с заведующим кафедрой истории зарубежной философии МГУ профессором Вадимом Васильевым.
A. К. Вадим, почему выбрали такую тему круглого стола?
B. В. Мы с Робертом Хауэллом — это довольно известный современный кантовед, автор самой большой и толстой книги по дедукции кантовских категорий — решили вновь поставить кантовский вопрос. Кант отвечал на такой вопрос, заданный в конце XVIII века в Прусской
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
академии наук, о действительных успехах, о прогрессе в метафизике за последние годы. и мы такой вопрос возобновили.
A. К. Для XVIII века, который был веком Просвещения, прогресс воспринимается как нечто неоспоримое, должное: плохо, если нет прогресса. А вот век XX — я не знаю, можно ли уже говорить о специфике XXI, который только начался, — по-моему, не очень любит это слово?
B. В. Я согласен. Но если говорить о первой половине — тогда всё рушилось и ломалось. Вторая половина возвращается к просвещенческому видению мира, по крайней мере, я целиком им пропитан и вижу вокруг себя много людей — и прежде всего философов, — которые сделаны из материи XVIII столетия.
A. К. А что вообще может представлять собой прогресс в философии? Это некое приращение знания, накопление имён, это разработка новых концепций, или это, следуя гегелевской логике историзма, некое приращение истины как таковой?
B. В. Гегелевское понимание хорошо тем, что оно создает иллюзию полного объяснения и успокоения, при чтении гегелевских текстов возникает состояние, подобное нирване. Но если мы в них вдумаемся, то увидим, что тут нужны некоторые уточнения. Я считаю, что прогресс состоит, во-первых, в отбраковке заведомо ложных теорий — вроде теории предустановленной гармонии, окказионализма — если говорить о метафизике; в прояснении сути «вечных проблем»: проблемы остаются теми же, но мы понимаем их всё лучше и лучше, — а также в изобретении новых аргументов и мысленных экспериментов. Последние 50 лет мы видим просто дождь новых идей в этом плане. Но и самое, может быть, важное событие — это революция в философии, связанная с возникновением новых перспектив, совершенно нового подхода к уже известным вопросам. и если мы посмотрим на современную философию, то увидим, что здесь есть много удач за последние 50 лет. Хоть я и далеко не полный оптимист в этом плане и вижу много тревожных моментов.
A. К. В плане прогресса материально-технической цивилизации всё понятно: изобретается сотовая связь, и телефоны распространяются по всей планете, каждый имеет возможность включиться в коммуникацию без особых проблем. А вот философия приносит кому-либо пользу, кроме философов? или речь идет о прогрессе в специальной отрасли знания, о которой знают и помнят только те, кто имеет в кармане диплом философского факультета?
B. В. Это вопрос, как ни странно, не философский, а скорее социологический, и философов это не должно заботить. В XVIII веке был прекрасный философ иоганн Тетенс, и он сказал: «истина — это как золото: вы найдите её, а употребление потом уже придумаем». Т.е. меня не заботит прикладной аспект; меня просто интересуют сами проблемы, которые я пытаюсь решить. и я думаю, что большинство людей, которые находятся в нашей профессии, думают так же. истина, в конечном счете, полезна, так или иначе.
А.К. В XIX веке русская философия началась как философия систем, можно сказать, с магистерской диссертации Владимира Соловьева «Кризис западной философии (против позитивистов)». Кризис философии, в видении Соловьева, заключался в отсутствии метафи-
|
зики, т.е. в потере философией её сущностного ядра. Можно ли говорить, что сейчас философия находится в кризисе, и если да, то хорошо это или плохо?
В.В. Я согласен с некоторыми оценками — т.е. это не моё единичное мнение — что вторую половину ХХ века можно сравнить с самыми продуктивными эпохами в истории мысли: с эпохой Платона и Аристотеля и с XVIII веком. Мы живем, на мой взгляд, не в период кризиса, а в период невиданного расцвета философии, и Соловьёв, думаю, был бы очень рад... Недавно я беседовал с замечательным оксфордским философом Ричардом Суинбер-ном и спросил его: «Занимаются у вас лингвистической философией до сих пор?» — и он ответил: «Нет, теперь у нас все метафизики». Ещё один любопытный факт: недавно был проведен опрос «Самые великие философы ХХ века». На первом месте оказался Витгенштейн, естественно, на втором Рассел, а на третьем — Дэвид Льюис, который считается современными профессионалами метафизиком par exellence, так сказать. Так что даже по критериям Соловьева сейчас время расцвета — все метафизики, по крайней мере, в англоязычной традиции.
A. К. О чем говорит нам метафизика? Какая её сфера сегодня наиболее актуальна?
B. В. Классические аристотелевские темы: проблема сущего, проблема категорий, возможности и действительности.
A. К. Аристотель сегодня популярен в Америке, насколько я знаю.
B. В. Пожалуй, да. Многие философские курсы, в том числе вводные, — там действительно зачастую основаны именно на философии Аристотеля.
A. К. Но ты не находишь это парадоксальным: страна, которая явилась родиной прагматизма — собственно, прагматизм считается единственной национальной американской философией — становится местом, где находит приют метафизическая традиция?
B. В. Американцы в этом на нас похожи: они впитывают внешние влияния, очень и очень активно, поэтому и аналитическая философия была депортирована в Америку после того, как нацисты захватили Австрию. Аналитическая философия просто продолжает традиции классической философии. Это классика в современном облике. Они обсуждают те же вечные проблемы, пытаются решать их доказательно, строго. Был, конечно, в аналитической философии деструктивный период, когда «терминаторы» вроде Шлика или Карнапа пытались сокрушить метафизику, но потом аналитическая философия вернулась к метафизике. А поскольку так уж получилось, что её центром стала Америка, то она и стала такой метафизической страной. В этом, я думаю, нет противоречия.
A. К. Движение в философии — от прагматизма к аналитике, от аналитики к метафизике — это внутренние правила игры на философском поле, или они в каком-то смысле предопределяются культурой, политикой, социумом? Не случайно же греческая метафизика родилась в полисной демократии?..
B. В. Я — сторонник теории имманентного развития философии и поэтому всегда пытаюсь отсечь экстрафилософские факторы. Но полностью отрицать влияние культурных факторов невозможно. и конечно, влияние это было; только в свободной стране может возникнуть
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
философия и расцвести. Опять же, пример немецкой философии XVIII века показателен: в начале века на немецком языке вообще никто не философствовал, а через сто лет уже говорили, что только на этом языке и можно философствовать, а по-французски нельзя. Объясняется это, по-моему, вполне естественно, а именно фигурой немецкого короля — Фридриха Великого. Он был вольнодумцем и поощрял свободу мнений, суждений; привозил к себе французов, которые пропагандировали британскую философию, и пиетистов не подавлял, и Вольфа вернул — в общем, этим создавались необычайно благоприятные условия для свободы мысли, и возникла великая немецкая философия.
A. К. То есть для философии важно наличие просвещенного тирана? Козимо Медичи во Флоренции эпохи Возрождения. Ведь и у нас страна была в какие-то периоды управляема философами на троне. Екатерина. иосиф Виссарионович. Ленин, хоть и не считал себя философом, писал тексты, приближенные к философским. Но Сталин-то был уверен, что он философ и покровитель всех философов. Это, как ни странно, не очень способствовало развитию свободной философии, которая должна была пробиваться, как сорняк из-под корней. А в Америке — как с этим? Есть ли там политики, которые могут себя провозгласить философами или хотя бы их покровителями?..
B. В. Ну, Джимми Картер, как известно, держал на своем прикроватном столике книгу Б. Рассела «история западной философии» — это была его любимая книга. Так что, если провозгласить философами себя они не могут, то философские книжки, по крайней мере, читают. Всё-таки просвещенный тиран и свобода суждений — это не одно и то же. У нас не было, разумеется, свободы суждений в сталинские времена. А в Америке, платоновской Греции, Германии XVIII века она была. Сейчас у нас, мне кажется, очень благоприятное время для философии. интеллектуальная свобода, по-моему, абсолютная в наши дни.
A. К. У нас в России была всегда двойственность традиций: университетская философия, которая всегда считала себя профессиональной, сюда же можно отнести философию духовных академий, и, скажем так, вольная, неакадемическая философия. Как обстоят с этим дела в США? Там философия локализована в университетах, на кафедрах, или тоже существует традиция вольной философии?
B. В. Нет, эта традиция там практически замерла, если она вообще была... Хотя нет, была: Чарльз Пирс, в конце концов, может служить её иллюстрацией, хотя тоже с оговорками. Философия существует в Штатах в университетской форме, там огромное количество кафедр философии — более 2000, и там можно найти всё, что хочешь. На одних кафедрах увлекаются континентальной философией, на других аналитической, на третьих пытаются возродить прагматизм. Огромное количество разных подходов и направлений. Поэтому нет никакого диктата, и это создает очень плодотворную среду. Есть и много других деталей, таких ноу-хау, которые объясняют, почему в Америке неплохо обстоят дела с философией. К примеру, выпускники американских факультетов, защитившие диссертацию аспиранты, не имеют
|
права устраиваться на работу в тот университет, где они защищались. Для нас это звучит абсолютно «марсиански». Вот мы вскормили человека, специалиста, и мы не можем взять его на работу? Но это заставляет демонстрировать товар лицом. Он будет устраиваться на работу в другой университет, и таким образом происходит циркуляция кадров. Они стремятся выпускать хороших докторов, чтобы их престиж не упал. Это одна сторона. и другая: люди, уходящие в другие университеты, сохраняют связи со своими университетами, и так возникает некая сеть, органическое единство, живое сообщество.
A. К. Но это, наверное, связано и с тем, что в Америке по-другому устроено само пространство страны? У нас считается, что жить можно только в Москве и Петербурге, и столичному выпускнику уехать в провинцию — это колоссальное личное потрясение. Наверное, иногда такое все же случается, если, например, предоставляют жилье, но всё равно — это будет исключительный факт. Америка в этом плане, как мне кажется, совсем другая.
B. В. Согласен. Хотя тоже есть свои центры, разумеется: и Гарвард, и Нью-Йоркский университет...
A. К. Как можно определить разницу в стиле, в подходе к философствованию в выступлениях на телемосте с той и с другой стороны?
B. В. Разница была колоссальной. Все наши доклады были обобщенными, т.е. все мы начинали с рассуждений о том, что такое прогресс, некоторые говорили о том, что такое философия, прежде чем перейти к вопросу о том, есть ли в ней прогресс. Все, без исключения, американские доклады, были посвящены конкретным разработкам последнего десятилетия в определенных областях. Такое ощущение, что для них не было физической возможности взглянуть на эту проблему с принципиально иной стороны, так сказать, «со шпиля МГУ». Для нас же нет ничего проще, чем забраться на такой шпиль.
A. К. Американский подход всем ли хорош? Может быть, это неумение выйти за границы собственного департамента, своей секции.
B. В. Да, но так получилось, и это ощутили все, что нам поразительным образом удалось совместить достоинства обоих подходов, и недостатки исчезли: в конце телемоста все были абсолютно счастливы — это редкое состояние! Мы даже устроили небольшой перформанс — выносили перед камерой небольшие скульптуры, точнее, статуэтки, ставили их на стол во время выступлений.
A. К. Статуэтки, изображающие кого?..
B. В. Сначала сову принесли, потом пошли боги, надо было ещё и Сократа, конечно, принести. Они в ответ выставили на стол что-то своё, что-то среднее между Сократом и Соловьевым, из гипса, кажется.
A. К. Это не напомнило тебе посещение миссионером какого-нибудь дикого африканского племени? Он показывает им зажигалку, а индейцы начинают молиться на неё, как на божество.
B. В. По крайней мере, какая-то магия здесь безусловно присутствовала. Потому что после этого — полное было ощущение, что все преграды рухнули, экраны растворились... мы и так уже знали друг друга, у нас хорошие отношения с этой кафедрой, но тут — состояние полного блаженства...
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
A. К. То есть нас объединяют не только спорт и искусство, но ещё и философия, как выяснилось?
B. В. Похоже на то.
A. К. Часто говорят, что сегодня в сфере философского знания профессионалы всё меньше и меньше понимают друг друга, происходит специализация, членение философского знания, которое иногда выдают за прогресс; но аналитики не понимают философов сознания, философы сознания не понимают метафизиков и т.д. У тебя есть такое ощущение? или всё-таки идёт контрпроцесс?..
B. В. Я думаю, всегда процессы идут в обе стороны. Т.е. это, безусловно, есть, но в ответ на проблемы, которые здесь возникают, появляются философы, которые пытаются синтезировать разные области и создавать системы. За последнее десятилетие мы увидели появление новых системостроителей в философии: это и Сёрл, и Деннет, если говорить только об аналитической традиции, это и Куайн. и этот процесс продолжается. Я вообще считаю, что современная аналитическая философия, в лучших её образцах, нацелена именно на созидание систем, которое должно преодолеть ту разобщенность, про которую ты говоришь.
А.К. Как говорил М. Волошин: «Мы, возводя соборы космогоний, Не внешний в них отображаем мир, А только грани нашего незнанья».
Да, мне сразу же вспомнились грани его силуэта в Коктебеле, и его домик там, который мне удалось в своё время посетить. да, лучше Волошина здесь не скажешь, мне остается только благоговейно умолкнуть.
A. К. А прогресс — это некие античные пропилеи, по которым мы восходим, или он всё-таки прерывист, и в каких-то местах бывают разрывы, катастрофы, кризисы, опять-таки? Нас сейчас приучают к мысли о том, что развитие невозможно без кризисов, что кризис есть естественный момент всякого развития. и что перманентный кризис есть самый оптимальный модус развития.
B. В. Я уже говорил, что вижу сейчас немало и тревожных явлений, особенно в области философии сознания, по которой я специализируюсь, и могу говорить ответственно, так сказать. Если в двух словах, то проблемы эти связаны с каким-то докритическим духом. Мне многие построения современных философов напоминают до-кантовскую метафизику. Нужна кантианская прививка, какие-то свежие перспективы, чтобы эффективно использовать то, что было сделано. и эти перспективы связаны с именно внедрением критического духа и прививки — причем не только кантианской, но и феноменологической, гуссерлевской. Пока этой прививки не сделано.
Ж.А. Не кажется ли вам, что в современной философии наоборот, слишком много критицизма, причем именно по отношению к самой себе? У меня такое впечатление, что философия хочет отречься от самой себя — в своей исторической развернутости. Как в свое время от философии отпочковывалась, предположим, наука, богословие. Теперь такое ощущение, что она сама — особенно показателен именно ХХ век, давший большое количество методологических разработок — имеет стремление максимально сузить себя, а это возможно осуществить только с помощью какого-либо критического подхода. Может быть, это стремление
|
приблизиться к научности, или хотя бы оставить в стороне некоторые вопросы, которые показали свою несостоятельность?
A. К. Очертить своё предметное поле.
Ж.А. Даже не предметное поле, всё-таки этот вопрос стоит перед философией достаточно давно. Вопрос скорее не в том, что изучать, а как изучать?
B. В. Всё это, разумеется, было, но мне кажется, что сейчас-то философия снова пошла «вразнос». Занимаются всем, чем хотят. Недавно я увидел список официальный философских специализаций в Штатах — 33 пункта! А у нас, кажется, около десятка. Они, конечно, говорят, что надо бы сократить, но пока не торопятся.
Ж.А. Развитие и устойчивое существование возможны при неком оптимальном многообразии?
В.В. В разные периоды по-разному. Сам я не возражаю против философского плюрализма и всячески его поддерживаю. Больше разных суждений, чем у нас на кафедре, наверное, найти трудно. Мне это нравится.
A. К. Диалог — не разговор двоих, а разговор многих. Главное, чтобы в этой беседе все голоса были услышаны и звучали не в унисон, но в консонансе, в симфонии.
B. В. Безусловно. Я не уверен, что нынешняя философия — это симфония, скорее какофония. но какая-то мелодия слышна. и она, мне кажется, довольно симпатичная. Есть времена, которые я не люблю. XIX век, например, конец XIX-го — начало XX-го, такая истерическая эпоха, где всё какое-то надрывное. Громадный такой призрак Достоевского встает над всей этой эпохой, как мне кажется.
Ж.А. Если говорить о том, что сейчас философия больше напоминает какофонию, то не может ли это быть связано с тем, что границы самого философского сообщества сегодня в каком-то смысле призрачны?.. О философии и на философские темы может говорить кто угодно.
В.В. У нас, действительно, о философии говорят все. Но здесь стоит вспомнить Канта, утверждающего, что все люди имеют склонность к метафизике. и задача философа состоит как раз в том, чтобы попытаться убить метафизика внутри себя, поэтому на философских факультетах нет метафизиков — они ходят по улицам. и вот они, эти «метафизики», и рассуждают постоянно. Надо это, безусловно, запретить, я считаю. Негласно, конечно, на уровне какого-то осуждения, общественного порицания такого рода безобразия.
A. К. Т.е. такой отсебятины?.. Когда человек начинает заниматься философией как продолжением своих собственных внутренних неврозов, комплексов?
B. В. Да, мне кажется, что студенты и преподаватели могли бы таких личностей отслеживать. Я лично забросал бы их тухлыми яйцами!
Ж.А. Но часто, кстати, происходит следующее: философское сообщество обвиняют в снобизме, в какой-то если не герметичности, то уж в стремлении оставаться интеллектуальной элитой (что, безусловно, приятно). Такой укор со стороны действительно существует, и происходит сейчас, как мне кажется, на каждом шагу. Если профессиональный философ пытается немного «спрессовать» непрофессионала, пусть даже справедливо, всё равно его можно обвинить в элитизме.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
A. К. Да, от философии ждут как раз той самой достоевщины, чтобы вышел философ и сказал что-то типа «Все за всех виноваты», или «Красота спасет мир», или «Смирись, гордый человек», т.е. дал бы некую максиму, которую вся нация коллективно восприняла бы «на ура», опустилась бы на колени и сказала: «Да, слава богу, у нас есть Философ».
B. В. Я думаю, что всё это исправится. Это связано и с зыбкостью границ, да вообще очень много тут причин, но всё исправится, если наше философское сообщество будет развиваться, как оно последние годы и делает — я вижу очень много позитивных явлений. Если так пойдет дальше, то эта граница станет резкой. Проблема в том, что многие наши профессиональные философы не интересуются философскими новостями, не читают ничего из совсем нового в философии, и поэтому сами иногда не очень профессиональны. Вот это и приводит к размыванию границ.
A. К. А вот в Соединенных Штатах место философа только за университетской кафедрой? Можно ли увидеть ли философа в ток-шоу, например.
B. В. Есть замечательное радиошоу «Philosophy Talk» — его ведут два профессора Стенфордского университета уже, по-моему, пять лет. Каждую неделю они приглашают гостей, обсуждают самые разные проблемы. Каждую неделю 30 000 человек слушают эту передачу только в районе Сан-Франциско. По стране нет статистики, но это сотни тысяч человек, она через интернет транслируется.
A. К. У нас роль публичных философов часто выполняют юмористы. Михаил Задорнов, например, даёт какую-то забавную этимологию слов. и такие люди действительно формируют мировоззрение многих людей, причем именно мировоззрение нации. Сами философы, представители научного сообщества от этого самоустранены... Был опыт такого прорыва в конце 80-х годов, когда по телевидению шла передача «Философские беседы». Но всё равно, несмотря на то, что удавалось привлечь интересных людей — всё это напоминало официозное мероприятие, как будто находишься в зале ученого совета, где мэтры продолжают свой узкокорпоративный спор о проблемах, интересных им одним.
B. В. У Гордона был, мне кажется, неплохой эксперимент — он же тоже много философов приглашал, там были очень интересные беседы. Но главное — не только стремиться в публичное пространство, но и постоянно самим улучшаться, совершенствоваться. Например, наладить практику рецензирования книг, журнальных статей. Как у нас рецензируются книги? Прихожу к знакомым, пишу рецензию. Если вообще пишу! Можно просто написать: рецензенты такие-то и всё. Кроме того, много издается книг за свой счет. Мы почему-то стремимся к наибольшему количеству публикаций. Это ужасно, нигде такого нет! Не нужно килограммами их измерять. Наоборот: если вы опубликовались в плохом журнале, то это минус вашей репутации. Если прийти в Oxford University Press — одно из самых влиятельных университетских издательств в мире — и попробовать за деньги издать книгу — вас, как мне объяснили, с лестницы спустят! Невозможно опубликовать книгу в серьезных издательствах за деньги, если она не прошла многоступенчатое рецензирование, а если она про-
|
шла, её опубликуют без всяких ваших денег, сами. Если нет практики рецензирования, то никто ничего не читает. А если есть, то я волей-неволей должен читать и тогда нахожусь в курсе дела. Таким образом, сообщество структурируется, становится единым организмом, и даже возникает конкурентная среда. и тогда уже дилетанты будут казаться просто смешными.
A. К. Как ты считаешь, философии в России сегодня нужна публичность? или ей лучше замкнуться в своих корпоративных стенах?
B. В. Здесь я согласен с одним известным — скандально известным — австралийским философом Питером Сингером. Он считает, что только философы могут быть экспертами, скажем, по этическим вопросам. Мне кажется очень правильной эта идея, что в некоторых областях только философы могут проводить «экспертизу». Поэтому философия должна выходить в публичное пространство.
A. К. А американские философы затрагивали этические проблемы в телемосте?
B. В. Один доклад был посвящен проблеме абортов и тому, что было сделано в последние десятилетия для её решения. Тяжелейший вопрос — морален или аморален аборт?.. Но послушав этот доклад, я понял, что у сторонников абортов есть аргументы, хотя на первый взгляд кажется, что никакому рациональному объяснению их позиция не подлежит. Был еще доклад о Ролзе.
A. К. Можно ли говорить, что философия всё-таки уходит из Германии в англо-саксонский мир?
B. В. По факту, думаю, да. Сами немецкие философы стремятся уехать на стажировку в англоязычные страны. Кульминацией всего того, о чем я говорю, стало высказывание немецкого философа Томаса Мецингера: опубликовать статью на немецком языке — всё равно, что выбросить её в мусорную корзину. Эта фраза передает реальное положение дел.
A. К. Трагичная ситуация. Это нас призывает к тому, что каждому поколению нужно самому возобновлять то дело, которое есть в традиции. Я надеюсь, что в нашей традиции есть русская философия.
B. В. Конечно! У нас есть made in Russia религиозная философия, это просто факт, что мы что-то уже придумали. Как американцы придумали примерно в то же время прагматизм. У нас действительно есть эта традиция, и мы должны её всячески сохранять и изучать, исследовать.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
ОБРАЗ БУДУЩЕГО
В СВЕТЕ РЕФОРМЫ ОБРАЗОВАНИЯ.
КРИЗИС ПРОДОЛЖИТСЯ?
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
государственного бюджета не хватает на содержание всех университетов. вполне естественно в таком случае попробовать одни вузы финансировать из казны, а других отпустить на самостоятельные заработки. в споре, какое образование обеспечивает лучшее качество — коммерческое или бесплатное, за государственный счет, — часто указывают на Штаты. еще бы, несмотря на высокую
|
стоимость обучения в сША все равно едут со всех концов света, что в совокупности обеспечивает дополнительные миллиарды долларов! и это помимо своих граждан, получающих степени бакалавров и магистров.
Образование в Штатах является, прежде всего, сферой бизнеса, а здесь на первом плане всегда стоит вопрос о прибыли. Система высшего образования воспринимается
|
там прежде всего как сфера выгодного вложения средств и, как показывает практика, затраты на диплом (BA, MA, PhD) со временем окупаются. в выигрыше от этого бизнеса университеты, студенты, да и само государство. после «11 сентября», когда у иностранцев — потенциальных студентов — возникли проблемы с получением американских виз, довольно скоро ректоры университетов
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
настояли на встрече с госсекретарем сША. Они не просто выразили ему свое неудовольствие, а назвали примерную сумму убытков, которые несут не только они, но и казна за счет недополученных налоговых отчислений. Цифра впечатляла, так что вскоре в этой сфере последовали соответствующие послабления.
университет в Штатах почитаем как «храм науки», но прежде всего он — бизнес-структура, и оборот иного учебного учреждения сопоставим с деятельностью транснациональных корпораций. и сила влияния у университетов схожая, и социальный статус обладателя диплома высок. при всей демократичности общественного строя американцы понимают, что каждый получает в нем в зависимости от прилагаемых усилий и средств. и среди факторов, помогающих в успехе, не последнюю роль играет диплом о высшем образовании: бакалавр — хорошо, а магистр еще лучше! все это не гарантирует автоматически высоких доходов у его обладателя, но повышает возможности в их получении. Чем престижнее университет, тем выше цена получаемого в нем диплома, тем больше шансов с таким «билетом» устроиться на достойную и высокооплачиваемую работу. пройденные тобою учебные программы, зафиксированные в резюме или Curriculum Vitae («творческая биография») — как хорошая «кредитная история». и ради этого люди готовы к тратам: задолго до поступления в колледж откладывают деньги, ищут гранты, берут кредиты...
вот и у нас в новых экономических условиях возникает соблазн — а давайте сделаем так же, как там, за океаном, хотя бы частично! Государство давно устало от попечительства. в период «перестройки» оно даже лет на десять просто забыло об образовании, лишь приглядывая за этой сферой, но не особенно заботясь. Не в состоянии обеспечить нормальное финансирование высшей школы, оно позволило вузам вести коммерческую деятельность. Земельные участки и корпуса сдавались в аренду, наряду с бюджетными студентами появились и «коммерческие». Число студентов возросло на порядок, вузы прирастали филиалами, сотнями появлялись новые уни-
|
верситеты и академии. Но одностороннее решение проблемы (обеспечение дополнительных источников финансирования) обострило другие. За короткий промежуток времени возникло множество вузов, выдающих всем желающим дипломы, словно поздравительные открытки, а активная коммерческая деятельность то и дело вовлекала администрацию университетов в полукриминальные истории. Так что с возрождением государственности у нас вновь пришла пора наводить порядок в сфере высшего образования.
Но что можно сделать? Брать всех под государственную опеку или предоставить право самостоятельной коммерческой деятельности? или только часть отпустить на вольные хлеба, а другую оставить за собой? Первое вроде бы уже как невозможно (бюджет не бездонная бочка), второй вариант пока отпугивает, а вот третий путь видится привлекательным — сохраняя контроль над образованием, государство ставит эксперимент, а там, если все получится, можно перейти ко второму варианту...
Рассмотрим вариант «коммерческой автономии» (выражаемый в девизе «зарабатывайте сколько сможете, только платите налоги») в основном применительно к сфере гуманитарного образования. При либерализме государства этому сценарию развития событий благоприятствует еще и такое явление, как Болонский процесс (стандартизированная система оценки знаний, академическая мобильность, возможность студенту самостоятельно формировать свой учебный план и проч.). все это, однако, можно найти и в американской модели обучения в высшей школе. Как бы то ни было, сразу же следует отметить радикальное изменение модели в системе образования. Прежде всего, предстоит отказаться от привычного многим типа взаимоотношений в «храме науки», когда переступающий его порог студент полностью принимает установленные правила игры, потому что он еще никто и ничто, tabula rasa, так сказать, или пустой сосуд, и мудрые преподаватели наполнят его нектаром знаний, тем, что между ними считается нужным и важным. Но отныне все не так, потому что поведение выстраивает-
|
ся согласно парадигме «оказания образовательных услуг». в данной системе взаимоотношений есть клиент (студент) и тот, кто берется за оказание услуг, — Университет, в лице профессорско-преподавательского состава (ППС). Чем больше клиентов, тем лучше Университету, тем полнее казна, тем выше зарплата ППС!
Но если рассматривать данный процесс не отвлеченно, а конкретно, то многие плюсы сразу же разлагаются как минимум на два минуса, а временные улучшения сейчас дают гарантированные ухудшения потом, приводящие к длительному и масштабному кризису. Причем кризису не только системы образования, но и всего общества, потому что из высшей школы выходят те, кто завтра войдет в состав элиты страны. возьмем такой количественный аспект, как «много студентов». Для казны Университета это, безусловно, хорошо. Только вот, как показывает практика, аудиторный фонд при этом обычно остается неизмененным, и где раньше сидело два десятка человек, теперь, после «уплотнения», сорок! в погоне за числом студентов забывают про санитарные нормативы, а от запредельной скученности и спертого воздуха спасением бывают разве что многочисленные прогульщики. На это администрация также старается не обращать внимания: зачем отчислять студента, источник дохода? Погоня за количеством неизбежно приводит к появлению и такой проблемы, как рост среди учащихся числа маргиналов, а то и просто полукриминальных элементов, от которых страдают и нормальные студенты, и преподаватели.
Но даже если девиантов и маргиналов отсекать на первых этапах (хотя этого, по существу, не может себе позволить у нас пока ни один вуз), то все равно проблема качества еще не решена. ведь и посредственность, когда она имеет массовый характер, не менее опасна для общества. К увеличению числа серых личностей приводит понижение уровня требований, неизбежное при ведении учебного процесса в новых либерально-рыночных условиях. Причем происходит все это в контексте «оказания образовательных услуг» вроде как естественно
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
и незаметно. Студент — прежде всего клиент, имеющий четкий денежный эквивалент — сумма, которую он готов заплатить за оказание ему со стороны ППС услуг. и если предъявлять к клиенту слишком высокие требования, он всегда найдет более снисходительного исполнителя. Так что из двух заявленных на один курс программ большинством будет выбираться та, что меньше напрягает, принося те же кредиты (очки, баллы).
в условиях рынка, когда вертикаль «преподаватель — студент» меняется на горизонталь «студент (заказчик) — преподаватель (исполнитель)», демократизация образования есть лишь проведение в жизнь в новой сфере известного всем девиза «клиент всегда прав». в прежней схеме образования (для либерально-рыночной модели она видится ныне уже не иначе как «тоталитарной», подавляющей свободную творческую личность) науку (знания, навыки) студенту как бы навязывали, а здесь к этому заботливо ведут, как капризного клиента, осторожно оказывая ему «образовательные услуги». Как в ресторане вам подают меню на выбор, так и в вузе новой формации — студенты сами выбирают предметы (курсы). Чтобы получить степень бакалавра, скажем, надо заработать «кредиты» («баллы», «очки», назовите это как угодно... суть в том, что это своего рода «у.е.», в которых оценивается предлагаемый (выставляемый на продажу) курс). Курс может оцениваться в один или несколько «кредитов». Чтобы заполучить на выходе диплом, надо накопить за четыре года (если это бакалавриат, два — в магистратуре) требуемую сумму. Часть курсов при этом все еще обязательна, а другая — по выбору. и студент наш, естественно желая наименьшего сопротивления, начинает выбирать из предлагаемого то, что «попроще». Если в заявленном курсе обещать ему, что научишь отличать «трансцендентное» от «трансцендентального» на основе досконального разбора нюансов «Критики» Канта, то он чаще всего предпочтет его той программе, где все как бы о том же, но намного проще, а еще лучше, если ему изобразят все это в танце или споют...
|
Кому из преподавателей захочется терять в зарплате? Так что постепенно все курсы «по выбору» будут упрощаться. Но и те предметы, что пока числятся в разряде обязательных, также эволюционируют в сторону упрощения, чтобы не раздражать «клиента» трудностью понимания. и никто не гарантирует, что и они не перейдут в категорию «по выбору», если потребуется удержать клиента или привлечь нового. Это ведь он деньги в университет приносит, а не преподаватель. Последний всего лишь получает возможность заработать!
Таким образом, залогом будущего процветания университетов является упрощение учебных программ. А что в итоге? Дипломированная армия посредственностей, которые вскоре начнут принимать решения, возьмутся за исполнение проектов федерального и регионального уровней. Судьба страны в таком случае будет предрешена. А потому, пока этот формат обучения («оказание образовательных услуг на рынке труда», с акцентом на «услугах», с плохо скрываемым «чего изволите?») не принял масштабный характер, надо подумать о возможных последствиях. в интересах все той же государственности принимать решения стоит, все же согласуясь с мнением академического сообщества, а не корпорации чиновников. Придание нашей системе образования инновационного характера — хороший замысел, но инновации под контролем чиновников — утопия!
Оставив одни вузы на своем содержании, а других отпустив на самостоятельные заработки, но сохранив за ними контроль посредством чиновников, ведающих правом лицензирования, государство уже задает проблему на будущее. Но даже без этих «товарищей», решающих за университеты, что и как в них преподавать, существует угроза качеству образования. Модель, когда студент — «заказчик», а преподаватель — «исполнитель», в принципе губительна, причем для обоих участников «сделки». ведь если при прежней модели студент подтягивался до уровня преподавателя (что есть эволюционный момент, полезный для общества), то теперь преподавателю предстоит упрощаться, подстра-
|
|
|
|
иваться под запросы того, кто еще с точки зрения науки никто. А в этом заложена деградационная модель поведения. Негативные последствия скажутся не сразу, зато они неизбежны по наступлению и чрезвычайно губительны по результатам. Конечно же, для того чтобы студент изучал не то, что ему «понравится», а то, что надо изучать, если хочешь достичь успеха в выбранной сфере деятельности, университет должен быть корпорацией интеллектуальной элиты, гарантирующей подготовку высококвалифицированных кадров, конкурентоспособных как на рынке труда, так и на государственной службе.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Mantis «Everybody has a price», 2008
|
|
|
|
|
|
А как же в Америке, с которой мы начинали свои рассуждения? Там ведь вроде бы тот же механизм, что начинают применять и у нас, только почему такое различие в конечном продукте? Потому что там университет сам решает, что и как преподавать, объединяясь в ассоциации, определяющие правила игры, и в условиях рынка проигрывает и теряет кредит доверия, если что-то не так в его тактике и стратегии. Между университетом и обществом нет прослойки чиновников. А до тех пор, пока у нас на принятие решений влияет эта «корпорация» посредников, даже самые замечательные модели образования, будь они скопи-
|
рованы с учебного процесса в Ivy League («Лиги плюща»), или внедряемы в формате «Болонского процесса», — все они выставляют нас в самом неприглядном виде. и ладно бы только виде... Это ведь снова станет настоящей бедой, превращающей страну в аутсайдера со всеми геополитическими последствиями, в то время как другим та же образовательная модель позволяет сохранять господствующее положение.
в общем, прежде чем затевать реформу, необходимо еще раз подумать, в особенности академическому сообществу, чтобы не повторить судьбу панургова стада. Какова роль России в будущем? Многое зависит
|
от модели образования. Здесь прообраз нашего будущего. Реформа, безусловно, нужна, но пока интеллектуальное сообщество мало влияет на ее формат, а без его активного участия любые инновации могут превратить путь великих реформ в блуждание по кругу. впрочем, возможно, что для кого-то это нормальное состояние, и может быть, даже проявление патриотизма. Но движение по кругу, хотя и позволяет не заблудиться, всё же не является признаком истинного пути.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
«РАСПУТИН» В «ГЕЛИКОН-ОПЕРЕ» Анна Булычева
СКАЗКА С ОТТЕНКОМ ТРИЛЛЕРА
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
«Распутин» американского композитора Джея Риза впервые увидел свет в 1988 году на сцене театра нью-Йорк сити опера. пятнадцать лет тому назад, будучи в России с концертами, композитор предложил свое сочинение «Геликон-опере», но тогда, в 1990-е, постановка не была осуществлена. партитура мирно лежала в портфеле театра, пока его художественный руководи-
|
тель Дмитрий Бертман неожиданно для всех не решил, что «Распутина» пора ставить.
трудно сказать, что оказалось удивительнее — сам спектакль или внимание, которое он привлек. сразу стало понятно, что получился не «одноразовый продукт», как сплошь и рядом происходит с современными произведениями, а нечто более долговечное.
|
«Распутин» ни в коей мере не мюзикл. За исключением песенки Юсупова «прелестное дитя», колыбельной Александры Федоровны и начала сцены оргии у Распутина, музыка Риза далека от популярной и очень непроста как для исполнения, так и для восприятия. спектакль тоже непростой — с оша-рашивающе стремительным развитием действия и неожиданными
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
сценическими метафорами. тем не менее благодаря постановке «Распутина» аудитория «Геликона» не сузилась, а напротив, расширилась, в зале на новом Арбате впервые оказались люди, не привыкшие ходить в оперу.
Заказ «Распутина» театром Нью-Йорк сити опера и американская премьера совпали с «перестроечной» волной интереса к России, особенно к негативным сторонам российской действительности. «Распутин» стал первым театральным опытом Джея Риза. позднее творчество композитора приняло несколько иное направление: он закончил фильм-оперу «Дьявол во плоти» (по Раймону Радиге), увлекся южноиндийской музыкой и в настоящее время работает над оперой «соната призрака» (по августу Отриндбергу) и «пекинской оперой» «Белая змея», сочетающей китайскую и западные музыкальные традиции.
подготовка российской премьеры шла на фоне нарастания «распу-тинского» книжного бума, отнюдь не остановленного началом экономического кризиса. Была переиздана книга Эдварда Радзинского, вышло первое полное издание «Мемуаров» Феликса Юсупова, незадолго перед этим — новое издание его воспоминаний «Конец Распутина» под одной обложкой с «Дневниками» пуришке-вича, в серии «Жизнь замечательных людей» появилась монография Алексея Варламова, напечатаны прекрасно иллюстрированная книга Матрены Распутиной «Воспоминания дочери», затем «Дневник Распутина»... Это если говорить о более или менее серьезной литературе и публикациях документов, не упоминая откровенно беллетризованные или откровенно фантастические версии истории «старца».
среди посвященных Распутину книг огромное место занимают сочинения, наполненные домыслами, полуправдой и намеренными фальсификациями. Традиция заложена написанными по горячим следам воспоминаниями его убийц Юсупова и пуришкевича, мемуарами Арона симановича «Распутин и евреи», развита в знаменитом «Дневнике Анны Вырубовой», где Алексей Толстой придал материалам историка павла Щеголева откровенно литера-
|
турную форму, по стилю несколько декадентскую, и в наше время продолжена уже упомянутым «Дневником Распутина». История этого человека, изначально замешанная на притворстве, лжи и лицемерии, словно создана для того, чтобы обрастать легендами.
Хронологически первые музыкальные сочинения о Распутине — вероятно, песни «Гость» и «Лимузин» молодого участника французской «Шестерки» Дариюса Мийо из цикла «петроградские вечера» (1919) на слова начинающего поэта Рене Шалю, где под роскошный перезвон колоколов «святейший монах Распутин покорно следует своей судьбе». Вскоре стали появляться мюзиклы, фильмы и оперы. Развлекательные произведения, эксплуатирующие колоритный образ «мона-
|
ха» и его скандальную роль при российском дворе, появлялись во всякое время, серьезные интерпретации — такие, как «Агония» Элема Климова — в переломные, кризисные моменты истории.
Распутин явился в столице в момент агонии династии и судорожных поисков спасителя, но его имя почти автоматически всплывает, едва начинается поиск виновника всех бед российской монархии. Кто завел ее в тупик? Кому было выгодно существование при царе Распутина? Что за тайные силы за ним стояли? Часто упоминаются германская разведка, масонские организации, правомо-нархические салоны, секта хлыстов, но проблема Распутина настолько актуальна, что список все продолжает обновляться. Увлекательные расследования заводят следопытов даже
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Князь Феликс Юсупов — Василий Ефимов
|
|
|
|
|
|
|
сегодня рискует высказаться о Распутине, больше сообщает о себе самом и о своем времени.
У художников, которые обращаются к этому историческому персонажу, с одной стороны, развязаны руки, с другой стороны, приходится так или иначе отвечать на почти уже стандартный набор вопросов: «черт» Распутин или «святой», какого рода отношения связывали его с императрицей, каковы были истинные мотивы убийства «старца» князем Юсуповым и почему лишить его жизни было так трудно?
В опере Джея Риза Распутин — вне всякого сомнения, черт, без каких-либо иллюзий. Композитор сам составил либретто, опираясь на мно-
|
гочисленные исторические источники; в частности, сцены Распутина с Юсуповым во многом следуют тексту воспоминаний князя. Касательно личных отношений своего героя с императрицей и с Феликсом Юсуповым композитор придерживается наиболее скандальной версии, что сообщает музыке явный эротический подтекст. Не говоря о том, что в двухактной опере уместилось целых три оргии.
Но самое интригующее — это загадочная смерть Распутина, во многом заслонившая его загадочную жизнь (для авторов художественных произведений, во всяком случае). То, что убитый несколько раз «оживал», Риз объясняет мистически: невиди-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
1 Бурлешин М. «Мир Зазеркалья», Зеленый дракон в судьбе Григория Распутина// «Вечерний Волгоград» от 6 сентября 2005. C. 12.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Князь Феликс Юсупов — Василий Ефимов, Ирина — заслуженная артистка россии Елена Ионова
|
|
|
|
|
|
мый хор хлыстов призывает Григория восстать, подобно Христу, и тот «воскресает». Когда заговорщики его все-таки добивают, хлысты провозглашают реинкарнацию Распутина в виде... Ленина, и начинается революция. Здесь уже трагедия и фарс, во многих сценах мирно соседствовавшие, сливаются до неразличимости. Хотя Дмитрий Бертман и говорил в дни премьерных спектаклей: «Меня не волнует ни историческая правда об этом человеке, которую нам не узнать до страшного суда, ни мое отношение к нему. Важно показать, от чего и от кого порой зависит судьба целых народов», — но, вероятно, в этом смешении жанров как раз и заключена большая часть правды о главном герое.
Монолог Распутина-триумфатора, только что подчинившего своей
|
воле безобидных, страдающих и доверчивых «царей» (с помощью неких хлыстовских заклинаний он заговорил кровь царевичу), в спектакле «Геликон-Оперы» поется на авансцене перед суперзанавесом, на котором воспроизведена фотография толпы народа, сделанная на торжествах по случаю 300-летия дома Романовых — прекрасные русские лица! Во время монолога Распутин «снимает маску», буквально стягивает с лица кожу, а под «маской» — ни святой, ни черт. Лицо артиста без грима. Так где же тот злодей, виновник национальной катастрофы?..
Американская опера буквально иллюстрирует сентенцию «умом Россию не понять...»: изучив множество исторической литературы, Джей Риз все-таки предпочел дать загадкам не-
|
вероятного влияния и невероятной живучести Распутина иррациональное объяснение, ухватившись за так кстати пришедшееся учение хлыстов. Кстати, хлыстовские хоры — почти единственная в опере музыка в русском стиле, не считая вальса из «Лебединого озера», который процитирован в сцене бала в Зимнем дворце. И похоже, что в периоды кризисов и депрессий красивые фантастические версии событий более ко двору, нежели суровые прагматические. сказка с оттенком мистического триллера вроде бы повествует о реальных и страшных событиях падения российской монархии, но в то же время вытесняет их в область иррационального. Ошеломляет — и в то же время развлекает. Для этого нет ничего удобнее, чем история Распутина.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Илья Исупов «Золотые яйца». Галерея «триумф», 2009
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
(ПОСТ)СОБЕТСКИИ СПОРТ: Олег Кильдюшов
В ПОИСКАХ МОДЕЛИ ДЛЯ ТОП-МОДЕЛЕЙ
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
«Покажи мне, как ты бегаешь, и я расскажу тебе об обществе, в котором ты живешь». х. Эйхберн, исследователь спорта
Спорт всегда связан с социальным контекстом. Однако, несмотря на очевидную банальность данного утверждения, в этой связи кроется интеллектуальная задачка, разрешить которую пытались многие
|
великие умы. речь здесь не только о том, что Платон и аристотель благожелательно высказывались об играх, а Сартр и витгенштейн обращались к понятиям спорта и игры при разработке своих концепций человеческой деятельности. для начала может быть продуктивной постановка вопроса о социологии спорта в духе социального теоретика Нор-берта Элиаса: как связаны между
|
собой (нынешнее) развитие структур и организационных форм такого досуга, как спорт, с тенденциями в развитии организации труда и структур социального действия в ходе цивилизационного процесса?
Применительно к нашей ситуации эту проблему можно сформулировать в виде вопроса о поиске постсоветским спортом новых институциональных форм, адекватных
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
как нынешней общественно-экономической модели в россии, так и структурному развитию у наших основных конкурентов (сША, китай). Причем это касается как активного занятия физической культурой и спортом, так и пассивного «потребления» спортивных игр в качестве «болельщика» или телезрителя. речь идет о моделях взаимоотношений, затрагивающих не только профессиональных спортсменов, но и разнонаправленные интересы могущественных «внешних» игроков вроде государства, общественных организаций, а также крупных концернов, выступающих в качестве спонсоров — естественно, в надежде на трансфер позитивного имиджа спорта и спортсменов на собственные бренды и продукты в маркетинговых целях.
Последнее напрямую связано массовыми представлениями в сфере медийной антропологии, где важную роль занимает фигура социально успешного типа в семантическом ряду «спортсмен — телезвезда — миллионер». вторжение рыночных принципов взорвало представление о максимальном доходе спортсмена, и теперь профессионалы, по крайней мере звезды, являются одновременно и предпринимателями в одном лице. вместе с другими агентами рынка (клубами, спонсорами) они продают продукт «аутентичное переживание», являясь, по сути, актерами шоу-бизнеса. Однако не меньше изменилась и сама публика, превратившаяся в sport interested consumers. Непонимание подобных структурных изменений современного спорта, ставшего важной отраслью экономики, может приводить к когнитивному диссонансу у действующих лиц, например, после рецидивов применения советского стиля взаимоотношений со спортсмена-ми-«звездами» — вроде известных тренерских скандалов в российском хоккее.
С другой стороны, коммерциализация и «гламуризация» спорта а la russe стала причиной возникновения странного антропологического феномена, вызвавшего культурный шок у Гуса Хиддинка. Этот специалист впервые в своей тренерской карьере — особенно после опыта работы со сверхмотивиро-
|
ванной сборной Кореи — столкнулся в лице наших лучших игроков с эдакими гламурными топ-моделями, играющими «лишь по несколько минут в том или ином матче». Футбольные миллионеры, с ленцой отбывающие на поле свой номер (в буквальном смысле), поразили видавшего виды голландца своим отношением к делу: «Российские футболисты начинают играть лишь после забитого мяча! Вдруг появляется какое-то движение, темп, скорости... Но все это, к сожалению, длится недолго. Затем игра вновь идет на спад, наступает тишина, становится откровенно скучно. Конечно, мало кто в состоянии играть все 90 минут матча на высочайших скоростях. Но готовность к постоянному противоборству должна быть, а ее у российских футболистов, как видно, нет...»
Разговоры об институциональном развитии постсоветского спорта идут ровно столько, сколько существует он сам. Причем катализатором их усиления выступали ожидания полного краха России как великой спортивной державы — как правило, после неудачного чемпионата мира по общественно релевантному виду спорта или в преддверии очередной олимпиады. Однако, к счастью, катастрофический сценарий в российском спорте — несмотря на всю обоснованность алармистских прогнозов многих специалистов — так и не осуществился, если судить, например, по т.н. медальному «командному зачету» на Олимпийских играх. Как известно, наша олимпийская сборная, утратив абсолютное лидерство (последняя командная победа на летних играх имела место аж в 1988 году в Сеуле, а на зимних — в 1994 году в Лиллехаммере), тем не менее на последних олимпиадах стабильно находится в тройке-пятерке лидеров. Примечательно, что эти, относительно успешные, выступления в свою очередь порождают волну разговоров о «советском заделе», наконец-то истраченном на последней олимпиаде, об утраченных тренерских кадрах, о слабой материально-технической базе подготовки сборных, не говоря уже о школах олимпийского резерва.
Между тем пекинская Олимпиада, на которой спортсмены КНР с ог-
|
ромным отрывом обошли как сборную России, так и доминировавших после распада СССР американцев, вновь со всей силой поставила вопрос о модели управления спортом как важнейшей отраслью. Причем теперь озадачились представители спортивной общественности и на Западе: успех китайцев поставил под сомнение саму «либеральную» модель спорта как частного бизнеса «конкурирующих агентов свободного рынка». «Невидимая рука» спорт-рынка оказалась неконкурентоспособной по сравнению с китайским «госспортом», находящимся под прямым управлением властей по советской модели. Более того, постоянные подозрения чемпионов из КНР в употреблении допинга породили призрак воспроизведения китайскими товарищами «спортивного чуда» ГДР, детско-юношеские школы и элитные спортклубы которой создавали головную боль западным конкурентам, причем не только в спортивной, но и в фармацевтической сфере. Кстати, по мнению историка спорта Кристины Айзенберг, западногерманская альтернатива «тоталитарному спорту» с институциональной точки зрения не была такой уж альтернативной, как принято считать, ограничиваясь лишь различиями в названиях. Да и сама отрасль по-прежнему находится в ведении МВД ФРГ...
Такие социально релевантные телесные практики, как спорт, служат индикатором структурных изменений общества. Б результате изменяющиеся телесные образы и образцы адаптируются под изменяющиеся требования общества, а вместе с ними — представления социума о «человеке», поскольку спортивные практики являются замечательным примером социокультурных форм формирования «личности».
Б России, и не только, происходит новое определение роли государства в этом процессе, например в лице крупных чиновников, посаженных во главе спортивных федераций. Немаловажную роль в этом процессе играл и продолжает играть и спортивный габитус второго президента РФ, лично инициировавшего «возвращение» государства в сферу физкультуры и спорта. Не ме-
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|