- ФОНД РАЗВИТИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФИИ
- МЕЖДИСЦИПЛИ- НАРНЫЙ ЦЕНТР ФИЛОСОФИИ ПРАВА
- КОНКУРСЫ
- НАШИ АВТОРЫ
- ПУБЛИКАЦИИ МПФК и МЦФП
- БИБЛИОТЕКА
- ЖУРНАЛ «СОКРАТ»
- ВИДЕО
- АРХИВ НОВОСТЕЙ
Зорькин В.Д.,
председатель Конституционного Суда
Российской Федерации, профессор,
доктор юридических наук
Философия права: прошлое, настоящее и будущее
Сегодня мы переживаем исторический момент, собравшись в великом городе, куда некогда приехала юная принцесса Ангальт-Цербстская и где она, став императрицей Екатериной Второй, пыталась соединить доставшуюся ей в наследство варварскую действительность с философией, с философией права – через Вольтера и других великих ее представителей того времени.
Памятуя об этих исторических вехах российской истории, сегодня мы размышляем о том, куда идем, зачем, как должны идти, что делать, кто виноват, и осознаем, что мы не отгорожены от всего мира стеной, а живем в глобальной действительности – с точки зрения и экономики, и политических отношений, и прежде всего, конечно, права. Правовое общение объединяет сейчас континенты, людей, страны и цивилизации. Отсюда возникает потребность в осмыслении вопроса о сущности и природе вещей, и следовательно, необходимость в обращении к философской мысли. Без этого невозможно правильно строить любую государственную программу, любые институты, будь то экономические функции государства, реформирование экономики в целом, построение и развитие законодательства, комплекс конкретных гарантий прав и свобод человека и гражданина.
Наша Конституция является блестящим примером того, что без философии права невозможно жить. Потому что в основе нынешней российской Конституции лежит глубокое гуманистическое понимание прав и свобод человека как прирожденных и неотчуждаемых по своему характеру, которые должны быть гарантированы в этом качестве.
Такое понимание пришло не сразу. Я потому и упомянул о великих предшественниках: великие идеи свободы и равенства, порожденные Французской революцией, завоевали весь мир, несмотря на таможенные границы и политические барьеры.
Никакие армии не удержали их победное шествие. Но идеи не вносятся автоматически в общественное сознание: они должны быть восприняты им, и самое главное, их нельзя в нем насильно удерживать. Нужно постоянное огромное приложение сил человеческих, чтобы хрупкие ростки прав и свобод смогли выжить и взрасти, в особенности на такой нетрадиционной для них почве, какой является наша российская действительность.
Полагаю, что это соединение идей и почвы исподволь готовилось в последние советские десятилетия именно на основе философско-правового осмысления теорий правопонимания, которые были заложены нашими правоведами, и прежде всего выдающимся философом права Владиком Сумбатовичем Нерсесянцем. Это имя мирового масштаба. Российская мысль, российская философия, российская философия права в советских условиях отнюдь не деградировали, напротив, они успешно развивались. Другое дело, что они не были востребованы. Сегодняшняя действительность, в особенности в условиях кризиса, показывает, что ее время настало. С этой точки зрения наше совместное с философами заседание ознаменует начало движения по практическому пути реализации научных достижений в теории и философии права. Но темой его все же являются философия права и принцип историзма, государство и право на перекрестке истории. Так бы я назвал комплекс проблем, которые мне представляются интересными в настоящий момент.
Англосаксонская философско-правовая традиция базирует свое понимание права на ключевом понятии «верховенство права», и на эту тему в 2007 году в Конституционном Суде Российской Федерации состоялась совместная с Международной ассоциацией юристов содержательная конференция. Континентальная система права идет от другого понятийного ряда и базируется на понятии «правовое государство» – том, что взято в основу нашей Конституции. Нужно отметить, что это понятие во взаимосвязи с реалиями XXI столетия еще ждет своей доктринально-концептуальной разработки, что потребует тесного сотрудничества юристов и философов.
Когда говорят о философии права и о правовом государстве в глобальном мире, то порой возникает впечатление, что мы имеем дело с неизвестными величинами вроде таинственного острова Атлантида в туманности Андромеды. Но вместе с тем понятно, что философия права – это нечто существенное, проникающее в глубинную сущность вещей.
Святой Августин, когда спрашивали его о времени, говорил: «Я вижу и чувствую его, в особенности по своей собственной голове, волосам и прочим вещам, но не могу определить, то ли мы идем сквозь время, то ли оно идет сквозь нас». Такова и задача философии права – проникая в сущность правового государства, осмыслить эту сущность, чтобы успешно двигаться по пути реализации идеи правового государства.
Конечно, это очень сложная задача. Мы находимся еще в самом начале пути, и сложность, мне кажется, заключается в том, что еще свежа память о негативной практике воплощения некоторых философских идей (например, идей марксизма в СССР, немецкой философии права в 20-30-е годы в Германии). Эта неудача вызвала определенную реакцию в правоведении: возник вопрос о самом существовании философии права. Сторонники юридического позитивизма призывали вообще отказаться от того, чтобы проникнуть в сущность права, и довольствоваться эмпирическим опытом.
Но такой отказ опять привел к крайности. Что значат на деле эмпирический опыт и знаменитый американский прагматизм, которые видели воплощение золотой мечты в практическом государстве и верховенстве права? За основу взяли опыт. Не надо проникать в философско-правовую сущность вещей – вот она природа, вся выражена, надо зарабатывать деньги, надо двигать экономику, надо продвигать науку, двигаться в космос. Сделали и то, и другое, и третье. Но подорвали веру в устои мировой экономической системы, когда в ходе текущего не просто финансового, а финансово-правового кризиса на первый план вышла десятилетиями не проверяемая государственными и корпоративными регуляторами знаменитая пирамида Мердофа, находившаяся под боком у знаменитой Уолл-Стрит, – по сравнению с ним Мавроди может просто отдыхать. Но о чем говорят эти пирамиды и пирамидки? О том, что был нарушен главный базовый принцип сущности права. Независимо от того, в чем он выражается – в верховенстве права, в правовом государстве, в принципе законности или в конституционализме. Нарушено то, что академик Нерсесянц называл мерой свободы, которая заключается в юридическом равенстве, принципом эквивалента, идущим еще через осмысление философов права древности. Все мы знаем, чем заканчиваются такие пирамиды, – ограблением одних за счет других.
И, конечно, мир находится в поисках механизма, с помощью которого можно было бы стабилизировать финансово-экономическую систему. Но наша задача, задача юристов – помогая этому, прежде всего осмыслить, что такое право, через его базовые понятия. Потому что дело не в опасности повторения таких кризисов (вполне возможно, что они будут, и нельзя от них застраховаться). Положение более серьезное, чем может показаться на первый взгляд.
Мир диалектичен, в нем нет ничего однозначного. Всем нам одновременно повезло и не повезло – нам выпало жить в эпоху великих перемен, смысл и значение которых, по всей видимости, станут более или менее понятны тогда, когда земной путь нынешнего поколения закончится. Ни одно из поколений, живших до нас, не было способно дать адекватную оценку своему времени. Было бы большим самомнением считать, что это удастся нашему поколению, потому что любое поколение всегда живет на перекрестке прошлого и будущего. Мы оказались на перекрестке истории. Как говорил Маяковский, мы в равной степени кандидаты «и в нищие, и в президенты», в рай или в ад. Вполне возможно, что «на выходе» эпохи мы будем жить в постгосударственном и постправовом пространстве, которое будет более соответствовать нашему пост-постиндустриальному обществу.
Главная проблема, однако, состоит в том, чтобы вместо постгосударственного и постправового пространства не оказаться в безгосударственном и бесправовом поле «дикого капитализма». Такая угроза сегодня реально существует, потому что глобальному миру соответствуют глобальные вызовы. При этом создается впечатление, что зачастую «средства нападения» оказываются эффективнее «средств защиты». Беда не в том, что в современном мире возобладали опасные тенденции. Беда в том, что возобладали разнонаправленные тенденции, к которым трудно приспособиться и которые предлагают вызовы, не имеющие однозначных ответов. Мир становится одновременно и более универсальным, и более уникальным. В нем одновременно существуют и стремление к всеобщей универсализации, и требование учета местных и специфических условий. В нем одинаково сильны тяга к сильному государству и потребность ограничить государственную опеку. Экономика нуждается в более жестком регулировании и защите от эгоистических интересов и одновременно требует ограничения неэффективного вмешательства во все более усложняющиеся отношения участников рынка.
В такой ситуации уже никто и никогда не сможет предложить единого, раз и навсегда правильного или, если хотите, «единственно верного» решения. Все, что можно сделать сегодня, – это взять на вооружение соответствующий уровню угрозы метод мышления, который позволяет в каждой конкретной проблемной ситуации принимать наиболее адекватное данной ситуации решение. В этих и так непростых условиях Россия попала в большую беду. В то время, когда все силы должны быть сконцентрированы на преодолении великих испытаний, она должна бороться за элементарное выживание собственной правовой системы и спасение государственности, находящейся в перманентном кризисе в течение двух последних десятилетий.
Один из великих миссионеров, долгие годы проработавший в Латинской Америке, над своим столом повесил плакат со словами: «Говорите короче, мы уже и так отстаем на пятьдесят лет». Сегодня в России пора начать общаться с помощью смс-сообщениий, потому что уже нет времени на разговоры: по историческим часам в решении ряда вопросов мы отстаем уже на несколько веков. Пока мы «говорим», коррозия коррупции и правового нигилизма разъедает правовую систему России. Закон превращается в индикативный документ, исполнение которого не обеспечено институционально, и в целом он вытесняется из жизни правовым обычаем. Судебная система оказывается не в состоянии достойным образом стабилизировать ситуацию и сама может стать жертвой всеобщей дезорганизации. Обо всем этом прямо и откровенно сказал Президент Д.А. Медведев в своем выступлении и статье «Прямой адрес» (Российская газета, 2009, 11 сентября).
Не буду задавать вопрос, кто виноват. Но не смогу обойти вопрос о том, что делать. Назвать зло своим именем – полдела, надо еще определить стратегию борьбы с ним. С этого пункта и начинаются самые большие проблемы. Потому что, выясняется, стратегии этой у нас нет. У нас, как всегда, преобладают две крайности – либо все порушить, либо все оставить как есть. Но, к счастью, дано и третье. Однако это «третье» открывается лишь тому, кто готов увидеть проблему не статично, а в ее развитии, кто готов применить исторический подход и отталкиваться не от абстрактной идеи, а от конкретных условий места и времени.
То есть наше восприятие того, что сегодня происходит с правом и государством в глобальном контексте, должно быть адекватно неоднозначности происходящего, должно позволять видеть и оценивать события и явления всесторонне, во всей их внутренней противоречивости и незавершенности. Мы должны, выражаясь гегелевским языком, «схватить» момент изменчивости и стабильности, прогресс государства и традицию права. Есть только один метод, который позволяет справиться с этой задачей, – историзм, позволяющий понять сущность правовых явлений в их закономерном развитии. Производной чертой этого метода является учет специфических культурных особенностей в универсальном контексте. От того, насколько государственно-правовая и политическая теория и практика смогут овладеть этим методом, во многом зависят адекватность и эффективность того ответа, который человечеству, вместе и раздельно, придется дать на вызовы современности.
Между тем, принцип историзма в применении к государству и праву сегодня практически не востребован. На практике возобладали подходы, которые игнорируют обстоятельства места и времени. В теории доминирует философия «однозначности», с любым знаком, исключающая сложные и порой очень диалектичные оценки происходящего.
Одно время в Советском Союзе всерьез обсуждался вопрос о судьбе конфликта как такового. Обсуждение это развернулось в среде деятелей культуры, которые вели спор о судьбе драмы. «Возможно ли написание современной драмы как таковой?» – вот по такому вопросу была полемика. Ведь если нет эксплуатации человека человеком, то нет и почвы для конфликта между добром и злом, а значит, и почвы для конфликта как такового. Но как тогда создать драму и нужно ли ее создавать? В итоге было решено, что конфликт в советском обществе должен быть не конфликтом между хорошим и плохим, а конфликтом между хорошим и еще лучшим.
Долгое время мне казалось, что можно подвести черту под абсурдами подобного рода, относящимися к определенным периодам советской истории. А потом – в совсем другом варианте – я прочел нечто сходное у господина Фрэнсиса Фукуямы. С распадом Советского Союза, утверждал он, история кончилась, либерализм победил окончательно, а раз так, то нет ни исторического движения, ни конфликта как мотора этого движения. Дело тут не в господине Фукуяме – оригинальном и талантливом современном философе. Дело в восприятии мира и продиктованных этим восприятием подходах к чему угодно, в том числе и к проблемам конституционного права. Историчен ли сегодняшний мир? Если он историчен, то в принципе невозможно применение универсальных подходов и клише к решению любой проблемы. На пути к подобному универсализму есть два непреодолимых препятствия.
Первое препятствие – несинхронность исторического движения. Каждая страна находится на определенном этапе истории. В чем-то она может двигаться быстрее, в чем-то медленнее. Но если она движется, то вопрос о должном и правильном нужно решать, сообразуясь с этим движением. То есть исторически. Второе препятствие – фундаментальная культурная специфичность. То, что в одних культурах является благом, в других культурах может таковым не считаться. То, что в одних культурах гипертрофировано, в других культурах может быть фрустрировано, и так далее.
Какое-то время мне казалось, что наличие двух данных препятствий на пути к формированию представлений о некоем вневременном и внепространственном благе очевидно для всех. Теперь же понимаю, что для многих это, по крайней мере до последнего времени, было не так. Что сформировалась устойчивая иллюзия, в чем-то поразительно напоминающая ту советскую иллюзию, согласно которой мы шли от хорошего к еще лучшему. Дошло до того, что самые конкретные и прагматичные люди на свете – бизнесмены, экономисты, – и те уверовали в то, что завтрашний день – это улучшенный сегодняшний день, и не более. Этот ложный оптимизм, эта бездумная эйфория, именно они, я уверен, лежат в основе мирового кризиса. Отказ от исторического подхода к настоящему и будущему породил стратегические ошибки. Не надо посыпать себе голову пеплом. Но совершенно необходимо эти ошибки признавать, анализировать, исправлять. А значит, возвращаться к двум ранее отбракованным принципам – принципу неравномерного исторического движения и принципу культурного многообразия.
Но, увы, предложение вернуться к этим принципам зачастую трактуется неверно, я бы даже сказал, извращенно. В этом почему-то начинают видеть подкоп под человеческие права, демократию, другие завоевания человечества. Возможно, когда-то кто-то использовал данные принципы во зло. Но кто-то и когда-то использовал во зло любые принципы. Мы же здесь говорим о том, как использовать во благо те принципы, которые были отброшены и к которым нам настойчиво предлагают вернуться история и культура, посылая испытание в виде мирового кризиса. Испытание, по-видимому, далеко не последнее и не самое тяжкое в XXI столетии, но существенное.
В самом деле, почему принципы неравномерности исторического движения и культурного многообразия должны использоваться для подкопа под демократию, права человека, институт права как таковой, современные конституционные системы? Почему не использовать эти принципы для укрепления демократии, утверждения прав человека, совершенствования института права и конституционной системы? Использовать названные мною принципы во зло можно, только извратив их. Но извратив, можно использовать во зло любые принципы.
Давайте же не отбрасывать принципы по той причине, что их кто-то когда-то извращал. Давайте освободим принципы от извращения и используем их во благо. Хотя бы сейчас, когда стало ясно, что отказ от этих принципов порождает зло. Например, такое, как мировой кризис. Я убежден, что каждый гуманист и патриот, кем бы он ни был по национальности и гражданству, должен бороться за свободу, а не против нее. Что любая борьба против свободы и разрушительна, и аморальна. Но для того чтобы бороться за свободу на деле, а не на словах, надо признать и историчность, и культурную симфоничность мира.
Борьба за свободу, кстати, уже предполагает признание историчности мира. Ибо это борьба с кем-то, не правда ли? Речь же не идет о наивной и абсурдной концепции борьбы хорошего с очень хорошим? Кроме того, любая борьба эффективна только в том случае, если ты понимаешь, где находишься: на какой точке исторического развития, в какой культурно-исторической ситуации. Ушла в прошлое рецептура, согласно которой для продвижения из архаики в современность нужно выполнять некие предписания, не сообразуясь с исторической и культурной спецификой. Наглядным примером неадекватности и вредности подобной рецептуры служат российские радикальные реформы начала 90-х годов прошлого века.
Шок разочарования, возникший у нас как последствие действий тогдашних реформаторов, отвергавших исторический и культурный подход, был слишком велик. Не хочу еще раз пережить этот шок. Отказ от учета исторического и культурного своеобразия при построении демократии в России привел к тому, что под великим лозунгом торжества демократии и права на антиконституционной основе был расстрелян из танков высший законодательный орган страны. Не хочу, чтобы абстрактными благими пожеланиями выстраивалась дорога в ад. Но это не значит, что я не желаю осуществления таких благих пожеланий. Говоря о своих человеческих и гражданских чувствах, чувствах профессионала, чувствах, порожденных сознанием культурной и моральной ответственности, я, как мне кажется, выражаю нечто большее, чем личную позицию.
Через Конституционный Суд России проходят огромные потоки информации. Мы тщательно ее анализируем. И с уверенностью можем сказать, что граждане России по-прежнему хотят демократии, правового государства, частной инициативы, мировоззренческого и культурного плюрализма. Но они не хотят, чтобы разговоры обо всем этом прикрывали нечто иное, а то и прямо противоположное. Позвольте мне привести только самые очевидные примеры, иллюстрирующие выдвинутые мною общие положения.
Начну с примера, показывающего неотменяемость исторического подхода. И задам простой вопрос: сколько лет российскому капитализму, российскому рынку? Ответ столь же прост, как и вопрос. Российскому капитализму и российскому рынку никак не более семнадцати лет. Вы вдумайтесь в эту цифру – всего лишь семнадцати! Что происходило в странах с развитой капиталистической рыночной структурой на семнадцатом году такого развития? Я вовсе не призываю во всем, что касается России, брать поправку, скажем так, на четыре с лишним столетия. Я говорю лишь о российском капитализме.
Я понимаю также, что решение некоторых проблем можно форсировать. Но ведь не беспредельно. Безусловно, историческое время в XXI веке течет не так, как в XVII веке. Но ведь увеличение исторических скоростей тоже имеет свои пределы. Никогда – даже в студенческие годы и уж тем более позже – я не был яростным поклонником марксизма. Но я уважаю Маркса как ученого. И знаю, что так относятся к Марксу на Западе очень и очень многие. И все же я применю здесь марксистские термины даже не как понятия, а как поясняющие метафоры. И спрошу собравшихся (оговорив условность метафор, равно как и их существенность): может ли такое состояние базиса (то есть российского капитализма) совсем никак не повлиять на состояние надстройки (то есть российского государства)?
Я не призываю к выведению надстройки из базиса, но и оторвать состояние формирующегося уклада от приоритетов в сфере всего, что связано с государственностью, согласитесь, тоже нельзя. А как только признаешь, что нельзя, когда вводишь (подчеркиваю вновь – с любыми поправками) принцип исторической обусловленности, то проблематичным становится очень и очень многое.
Не хотелось бы быть упрощенно понятым. Я не утверждаю, что сейчас на исторических часах России XVI или XVII век Европы и все те проблемы первоначального капитализма. Историческое время многомерно. Исторических часов в России много. На одних ее часах – XXI век. Но на каких-то (и ясно, на каких) стрелка устойчиво держится совсем на другой отметке. Именно это делает проблему особо трудной. Любой одномерный подход чудовищно исказит существо дела и превратит труднейшую проблему, которую мы пытаемся решать, в нечто заведомо нерешаемое. Не буду даже говорить о том, что породит подобное превращение в России и чем оно чревато для мира. Укажу лишь на то, что вольно или невольно содействие подобному превращению оказывают не только внутрироссийские силы реакции (а они никуда не делись), но и внешние силы с их благими пожеланиями, основанными на неверном, а возможно, еще и предвзятом подходе.
Но ведь дело не только в России. Упрощенный подход, отметающий историческую неравномерность, да и историю как таковую, уже оказал негативное воздействие на мир. И будет оказывать подобное воздействие впредь. Общемировые проблемы очень сложны и не могут быть решены своевременно и верно на основе упрощенного подхода, не признающего закономерностей, присущих реальности. Но если общемировые проблемы не будут решены своевременно и верно, то их начнут решать иначе. Иные силы выйдут на историческую сцену. Последствия будут абсолютно губительными для дела свободы, дела культурной и институциональной демократии, прогресса и гуманизма. Того дела, которому все мы, уверен, служим каждый по-своему.
Несколько слов о втором из двух неотменяемых принципов – принципе стратегического культурного многообразия мира. Этот принцип тесно связан с первым принципом – принципом исторической неравномерности. И все же он фундаментально отличен от этого принципа и потому заслуживает хотя бы краткого отдельного рассмотрения. Все мы люди, и это нас объединяет. И все мы существенно различаемся не только в том, что касается личностной специфики, но и в том, что касается специфики социально-культурной. Не надо превращать подобную констатацию в утверждение об отсутствии общечеловеческого как такового. Общечеловеческое существует. Но именно в Германии и России философия права, как и философия вообще, особо мучительно искала ответ на вопрос, как это общечеловеческое, то есть всеобщее, соотносится с культурно-специфическим, то есть особенным.
Эти связи – между всеобщим, особенным и единичным – искали и находили Гегель и Владимир Соловьев, Кант и Бердяев, Фихте и Лосский, Шеллинг и Флоренский. Я мог бы продолжить перечисление германских и российских мыслителей, бившихся над этой проблемой. Каждый из них находил свои ответы. Но все они вместе, равно как и их народы, мечтая об универсальном, о высшем всечеловеческом единстве, отрицали достижение такого единства через унификацию. Через превращение человека в вещь, в так называемого «одномерного» человека, окончательно отчужденного от своей подлинной человеческой сущности.
Мне кажется, что наши культуры, а значит, и народы объединяет особое стремление к универсальному и особое же отторжение всего, что связано с унификацией жизни. Я не хочу фальсифицировать историческую правду об отношениях между нашими странами. Но я знаю, что неотъемлемой частью этой исторической правды, причем той частью, которую многие хотят забыть, является непростое, но взаимное тяготение друг к другу России и Германии. И если оно было отягчено многим и многим, то это вовсе не значит, что его нет. И тем более это не значит, что оно потеряло свое решающее значение для XXI века. Ибо именно в XXI веке очень и очень многие заявили и подтвердили на деле, что принципы универсализма как всеобщего и культурного своеобразия не противоречат друг другу. Восхождение Китая, Индии, Бразилии, государств Юго-Восточной Азии, других стран осуществлялось на основе ориентиров, взятых из всеобщего, но с оглядкой на особенное.
Не традиция или прогресс и не прогресс без традиции, а традиция и прогресс – это мировоззрение шаг за шагом завоевывает мир. Надеюсь и верю, что никому уже не удастся вернуть мир ни в лоно ненавидящего прогресс ультратрадиционализма, ни в лоно столь же ненавидящего традицию унификационного «обезьянничанья». У нас один ориентир – свобода. Но масса путей ведет нас к этому высшему ориентиру. У каждого из нас свой путь. Но своеобразие пути не отменяет общность высшей цели. Более того, именно попытка сбить с подлинного пути, заменить свой путь чужим приводит к тому, что движение к цели останавливается. А то и превращается в губительнейший откат, поворачивающий вспять колесо истории.
Согласимся ли мы принять к исполнению концепцию сочетания традиции и прогресса? Если согласимся, то как профессионалы легко превратим стратегическое содержание, основанное на определенном историко-философском и философско-правовом подходе, в содержание собственно правовое. Чуть позже я перейду именно к этому. Ибо именно в этом, а не в отрыве общего от профессиональных вопросов вижу свою задачу. Но перед этим оговорю, что затронутый мною общий вопрос носит далеко не академический характер. По сути, это вопрос о характере стратегической оценки всего, что происходит в современной России и современном мире. Это вопрос о соотношении происходящего у нас и в мире. Это вопрос о наших перспективах.
Мы занимаемся конституционным правом. Как практики и как ученые. Конституция, как все здесь понимают, есть нечто, исторически обусловленное. Как и тот тип государства, который востребовал к жизни конституционное начало. Исходя из единства государства и общества как двух взаимозависимых начал, можно утверждать, что конституционность была востребована к жизни и определенным типом общества. Равно как и государственность, в которой столь важным стало конституционное начало.
Какова судьба такого общества и такой государственности? Что ждет их в XXI столетии? Куда уже сегодня движет их историческая судьба? В какой степени мы должны и можем повлиять на вектор движения? Разве можно считать такие вопросы академическими в условиях, когда дискуссия о судьбе национального государства, о суверенитете как таковом приобретает сверхинтенсивный характер? Когда крупнейшие политические умы говорят об исчерпанности вестфальской системы, то есть об исчерпанности того начала, которое породило и современный тип права, и оформление национального государства, и процесс, приведший к триумфу конституционности в мире? И чем предлагается заменить исчерпанное? Если оно действительно является исчерпанным, в чем я далеко не уверен. Ведь мы же видим, что все те, кто гордились своим выходом за национально-государственные рамки, все «герои» транснационального, глобализационного экономического «романа» при первых же острых вызовах (а нынешний кризис – это только первый из этих вызовов) кинулись за помощью к национальным государствам и национальным бюджетам.
Так можно ли в этих условиях говорить об исчерпанности национально-государственных оснований и связанного с ними конституционного начала? Понимаю, что вчерашние триумфы транснациональных героев бизнеса могли породить по этому поводу иллюзии. Но как быть с нынешними фиаско? Понимаю также, что сам принцип исторического подхода, который я отстаиваю, предполагает признание изменяемости мира. Но ведь не в том дело, чтобы оставить все неизменным. А в том, чтобы, достаточно глубоко поняв мир, дать себе ответ на вопрос, что именно следует сохранить, а что изменить. И случайно не перепутать одно с другим. Этой констатацией я перебрасываю мост между методологическими вопросами и вопросами профессиональными.
Фукуяма сказал о конце истории, но уже сейчас очевидно, что он ошибался, если он связывал конец истории с окончанием конфронтации между Америкой и Советским Союзом и торжеством либерального капитализма. Кризис еще раз продемонстрировал, что такое конец истории. Он может быть не таким, каким его представляет Фукуяма, он может быть трагичным, не постисторией, не постпространством социальным, все может закончиться всеобщим катаклизмом и гибелью правовой цивилизации, потому что человек отвлекается от своего предназначения и не проникает в сущность вещей. Если, скажем, выдающиеся деятели науки, проникая в атом, устремляясь в космос, руководствуются этим же принципом, то почему правоведы и философы должны действовать чисто эмпирически?
Здесь, мне кажется, как раз важен принцип историзма, который предполагает учет культурно-исторических особенностей, при том, что общая идея реализуется в различных ареалах нашей большой земной цивилизации через конкретные цивилизации, будь то арабский Восток, Китай, западные цивилизации, христианизированный мир вообще, и так далее. И без учета этого и без учета исторических возможностей мы опять придем к тому, что абстрактные идеи вызовут оскомину и будут отброшены.
Вот, например, хорошо – правовое государство, хорошо – верховенство права. Но ведь иногда как это представляют: почему у нас сразу все не так, как в Бельгии, как в Германии, где эти ухоженные политические газоны, и так далее. Конечно, хочется всего этого. Кто против? По-моему, ни одного разумного человека не найдется, который был бы против. Можно по-разному, следовательно, подходить к этому, но вопрос заключается в том, куда двигаться, как из этого выходить. Ведь не просто сказать. Еще нужно правильно сказать, правильно оценить, так ли это на самом деле или это преувеличение. Не будем забывать, что фактически идет сражение за духовные ценности. И если кому-то кажется, что этого нет, то он напоминает человека на уровне нашего сенатора, который сидит вот здесь с компьютером, забывая о том (а может быть, он и не хочет знать), что есть еще компьютер на горе Фудзияма и выше, и на том компьютере другое просчитывают. Просчитывают не просто на трехлетие и на десятилетие, а на век, на тысячелетия.
И многие просчитали правильно. Я думаю, что СССР проиграл не потому, что там какой-то злой Горбачев появился, не в этом же дело, хотя, может быть, личность тоже имеет огромнейшее значение. Идеологическая война была проиграна в идеях, прежде всего в умах, когда мы на кухне стали говорить о том, что хоть бы и американцы эти пришли, только бы не видеть вялую редиску на прилавках магазинов. Вот когда идеи овладели массами. А ведь с помощью идей человечество можно повернуть на тот или иной путь. Искуситель у Гете сказал: «Словами диспуты ведутся, из слов системы создаются». Так вопрос другой: какая система создается и куда все это движется?
Наша задача – осмыслить наше конституционное богатство, язык Конституции, нашего права не для того, чтобы основывать его на чисто эмпирическом подходе, так называемой нейтральности Конституции. Да, она в каком-то смысле нейтральна к определенным партийным движениям, но только если они держатся на почве Конституции. Это не означает, что под эгидой и при молчании Конституции можно делать все – ограбить народ, отбросить социальное государство, запустить любую экономическую программу. Это просто невозможно представить.
Если с этой точки зрения посмотреть на все, что у нас делалось в 90-е годы, наверное, не полностью это вписывается в Конституцию, в конституционные ценности. Когда мы говорим об историческом подходе, задача, как мне кажется, заключается в том, чтобы реализовать свои возможности до оптимальных пределов. Но мы связаны определенными реалиями – и ресурсами государства, и экономическими возможностями, и, наконец, в целом общей нашей культурой. Невозможно перешагнуть через это. Значит, есть вопросы, которые нуждаются в кардинальном осмыслении, исходя из того, что «золотую идею» невозможно воплотить сейчас. Наша задача, мне кажется, – руководствоваться не тем, чтобы стремиться сделать рай на Земле с сегодня на завтра, а чтобы эта Земля в ад не превратилась. И в этом плане, я думаю, иногда мы и в идеологических диспутах и сражениях тоже проигрываем.
Я с изумлением обнаружил, что даже у профессиональных юристов слово «авторитаризм» вызывает жуткую неприязнь. Конечно, если в чистом виде авторитаризм, автократия в традиционном понимании – так недалеко и до Пол Пота. Но «авторитарное», «autoritaire» – есть ли это элемент государства и права? На мой взгляд, безусловно, потому что элементы социального общежития – это власть, свобода, закон и общая цель. Юридической общей целью является установление принципа юридического равенства, а наполняется оно через общие блага, этой концепцией сейчас увлечен Гадис Абдуллаевич Гаджиев.
Если бы де Голль не поступал авторитарно, в пределах, конечно, Конституции и права, то на смену ему пришла бы диктатура фашистских полковников, переворот бы был. Я понимаю, что историю переделать нельзя, сослагательное наклонение, говорят, к истории неприменимо, но не могу отделаться от мысли о том, что, если бы Гинденбург в своих генеральских погонах не просто на приемах красовался, то есть если бы содержание соответствовало форме, если бы он и его окружение воспользовались авторитарными методами, как сделал это де Голль, Гитлер не пришел бы к власти. Конечно, что бы говорили поклонники чисто либеральной идеи свободы в ее рафинированности и абстракции? Понятно, что: пришли злые генералы и полковники во главе с Гинденбургом, растоптали немецкую свободу, отстранили немецкий народ от власти. И это было бы такое упоение – на века бы хватило в истории.
Речь же идет о том, чтобы шаг за шагом продвигаться по пути торжества права, правового государства. Я думаю, что, если бы при Александре II сохранялась такая тенденция, то не было бы той великой трагедии, которая, по сути дела, уничтожила цвет нации, и миллионы не пострадали бы. Но, несмотря на все тяготы, Россия выжила. Надо удивляться еще этому величию духа, завещанному нам выдающимися философами – Чичериным, Владимиром Соловьевым, Бердяевым и прочими, и прочими. И нынче носители их идей и духа, наши коллеги, здесь присутствующие, я думаю, помогут нам в том, чтобы право, философия права осмысливались не чисто эмпирически и бездумно, а воспринимались со знанием дела, с проникновением в сущность вещей. В конечном счете, в этом и заключается призвание человека.
Два года назад один наш известный деятель культуры, искусства и, можно сказать, претендент на политика вышел в большой зал и сказал: «Что вы тут говорите о Конституции и законе? В России всегда люди жили не по закону, а по правде – нам это главное». Мне кажется, что мы здесь собрались не для того, чтобы эту правду противопоставить закону, а для того чтобы узнать, как научиться жить по правдивому, по правильному, по правовому закону. Наше сегодняшнее собрание, разумеется, не выработает философию права, философия права так не делается. Я не знаю ни одной философии права, которая как концепция была бы выработана коллективом. Но думаю, что в нынешней кризисной ситуации (именно кризисной – в другое-то время мы не собрались) профессионализма узкого плана недостаточно, он замыкает нас в скорлупу, что ведет к трагедиям, которые в России случались и раньше.
Кризис подталкивает к тому, чтобы философы говорили о праве, а юристы слушали философов и понимали, что право состоит не просто из собрания законов, – иначе достаточно одной законодательной реформы, а огромные библиотеки, если даже здесь доверху стеллажи поставить, отправляются в макулатуру. Не нужно замыкаться в узких рамках, необходим широкий взгляд на юриспруденцию, завещанный выдающимися российскими мыслителями нам – тем, кто занимается интеллектуальным трудом, будь то практическая работа юриста, или преподавание, или академическая деятельность. И главный импульс, мне кажется, все же должны задать философы. Потому что слишком долго в юридической жизни господствовал практически примитивный, я бы сказал, – вульгарный юридический позитивизм, который я связываю с именем Вышинского прежде всего, когда право и отождествлялось с законом.
Я не призываю к тому, чтобы противопоставлять эти вещи, потому что мы же говорим об их философском осмыслении. Мы должны подчиняться закону. Пока нет другого закона, нельзя с помощью концепции права и различения права и закона не выполнять закон. Но нет другого пути, как только, выполняя закон, совершенствовать его и наполнять иным содержанием, если он перестал быть правовым. Все иное ведет или к воплям анархии, или к уголовному шалману.
В связи с этим я хотел бы обратить внимание еще на одну позицию. Мы живем в России, и Россия – как и Индия, Китай и другие страны, как, впрочем, и Германия или Англия – имеет свою специфику. Но наша задача, мне кажется, заключается в том, чтобы осознать, что мы живем в универсальном глобальном мире, и сочетать универсализм с этой спецификой, для того чтобы не оторваться от корней. Я не за то, чтобы противопоставлять универсализм и традиционализм, а за то, чтобы в мире был и универсализм – по-другому жить сейчас невозможно, и уважались традиции. На этот вопрос и призвана ответить философия права – исходя из природы, сущности и ценностных аспектов права.
Конечно, мы можем бесконечно спорить о том, возможна ли религиозная философия права и что это такое вообще – ценность или только теория, наука? Все зависит от того, какова концепция философии права. Чем их больше будет, тем будет лучше для нашего общества. Но нужно, чтобы эта философия была.
Мы должны объяснить, что такое Конституция, что такое право по Конституции, что такое правовое государство по Конституции, потому что сами юристы, я думаю, этого не объяснят, и к этому не предрасполагает юридическая наука в узком плане. Она все же законопослушная. Когда руководитель экспертной (будем нынешним языком говорить) группы, подготовившей Гражданский кодекс 1804 года, благодарил Наполеона за то, что им была предоставлена такая возможность, он сказал: «Сир, мы не хотим преувеличивать свои заслуги. Наша задача заключалась лишь в том, чтобы объяснить Ваши действия». Вы представляете, это тогда было сказано! Что это означает на современном языке? Что задача юристов, вооруженных сущностью права, – объяснить политикам, куда они ведут народ. Если в пропасть ведут, так объясните это. Ведь руководитель той группы не преследовал цель объяснить любое действие императора как достойное только восхваления. Он эзоповским языком сказал ему: мы для тебя сделали это, и ты должен этому следовать. И опыт показывает, что тогда, когда не прислушиваются к подобным истинам, тогда наступают, действительно, трагедии, и если бы послушались Чичерина, Кистяковского, Ильина, не было бы такой трагедии в России.
И еще один момент. Говоря о том, что философия права должна быть, никто не вправе навязывать свою индивидуальную концепцию и тем более доказывать ее силой. Мы понимаем, что истина, основанная на некоторых сущностных началах, все же в определенной степени относительна. Относительна и по форме, и по содержанию. Если говорить о форме, то я не знаю, где больше философии права – у выдающегося Владимира Соловьева или, например, у Чичерина, у Кистяковского. Я думаю, призвание философии права и носителей ее заключается в том, чтобы, не отрываясь от народа, доносить ему идеи, которые ведут к праву, ведут к истине. После нашего собрания мы, конечно, не скажем, что выработали истину в последней инстанции, и будут, наверное, споры не только о современной философии права, но и о том, какова история философии права в России. Но все же, я думаю, станет более ясно, что делать и куда двигаться России.
* * *
Из книги
«Философия права
в начале XXI столетия
через призму конституционализма
и конституционной экономики»
Издание МПФО. M., 2010.