- ФОНД РАЗВИТИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФИИ
- МЕЖДИСЦИПЛИ- НАРНЫЙ ЦЕНТР ФИЛОСОФИИ ПРАВА
- КОНКУРСЫ
- НАШИ АВТОРЫ
- ПУБЛИКАЦИИ МПФК и МЦФП
- БИБЛИОТЕКА
- ЖУРНАЛ «СОКРАТ»
- ВИДЕО
- АРХИВ НОВОСТЕЙ
Межуев В.М.,
главный научный сотрудник
Института философии РАН,
член Управляющего совета МПФК,
доктор философских наук, профессор
О нашей Конституции
Многое, о чем говорили на заседании в Конституционном суде, несомненно, интересно, вызывает желание включиться в диалог, но в целом у меня сложилось довольно мрачное ощущение от услышанного. Похоже, мы в России еще долго не будем жить в правовом государстве. Не могу понять, почему для многих выступавших право существует во славу государства, ради государства, а не рядовых граждан. Не могу согласиться с этим ни как философ, ни как просто гражданин.
Предмет философии права, как писал еще Гегель, – это идея права. В чем состоит эта идея? Со времен Канта известно, что идея не имеет предмета в опыте, не является простым обобщением эмпирических фактов. Идея соотносится в действительности не с эмпирически очевидными данностями, а с определенными усилиями людей. Ее иногда трактуют и как цель, которую они преследуют в своей деятельности. С какого рода усилиями соотносится идея права, или какова цель права? Во-первых, эти усилия должны исходить не от власти, а от людей, желающих достичь определенной экономической и политической автономии, независимости от верховной власти. Во-вторых, они направлены на ограничение всевластия государства, против любой власти, коль скоро та стремится встать над законом, полностью подчинить себе людей, обрести абсолютный, самодержавный, тоталитарный, авторитарный и пр. характер. Но это как раз то, что в России никогда не получалось, несмотря на все усилия реформаторов и модернизаторов. Власть в ней всегда оказывалась сильнее права. Это не только мое мнение, но и многих выдающихся правоведов России.
Сошлюсь на статью Б.А. Кистяковского «В защиту права (Интеллигенция и правосознание)», опубликованную более ста лет назад в знаменитом сборнике «Вехи». Среди многих обвинений в адрес русской интеллигенции, выдвинутых авторами этого сборника, в этой статье особо выделяется крайне низкий уровень ее правосознания, недооценка и даже принижение ею роли и значения права в культурном обиходе русского человека. «Русская интеллигенция, – писал Б.А. Кистяковский, – никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценностей право находилось у нее в наибольшем загоне. При таких условиях у нашей интеллигенции не могло создаться и прочного правосознания, напротив, последнее стоит на крайне низком уровне развития». Подобное отношение к праву, по его мнению, является результатом «отсутствия какого бы то ни было правового порядка в повседневной жизни русского народа».
Многие русские умы, включая даже Герцена, не говоря уже о славянофилах и народниках, усматривали в слабости правовых норм и отсутствии правопорядка положительную, а не отрицательную сторону русской жизни, находили в этом известное преимущество русского народа перед народами западноевропейскими. Те заняты устроением внешней жизни, тогда как русские более озабочены жизнью внутренней – религиозной и нравственной. Зачем право, если такая высокая духовность? «Основу прочного правопорядка, – считает Б.А. Кистяковский, – составляет свобода личности и ее неприкосновенность».
Постоянная озабоченность русской интеллигенции вопросом о том, в чем состоит «идеал личности», ее бесконечные искания «критически мыслящей, сознательной, всесторонне развитой, самосовершенствующейся, этической, религиозной и революционной личности», никогда не включали в себя «идеал правовой личности». «Обе стороны этого идеала – личности, дисциплинированной правом и устойчивым правопорядком, и личности, наделенной всеми правами и свободно пользующейся ими, – чужды сознанию нашей интеллигенции».
Сказано сто лет назад, но и сегодня призывы к духовности и морали отодвигают на второй план, а то и вовсе упускают из виду важность правовой организации общественной и государственной жизни, вне которой и без которой никакая духовность выжить не может. Разве не о том свидетельствует вся последовавшая после «Вех» русская история? Разве не с этим же мы сталкиваемся и сегодня?
Пренебрежение правом свойственно, разумеется, не только русской интеллигенции, но в равной мере и остальным слоям русского общества, включая тех, кому, казалось бы, по самой их функции предписано стоять на страже закона и правопорядка – государственным и судейским чиновникам. Произвол и беззаконие в системе государственного управления и судебной деятельности – исконная беда России. Интеллигенция несет за это особую ответственность, поскольку, будучи мыслящей частью российского общества, так и не смогла внедрить в его сознание представление о первостепенной значимости права в общественной жизни, ничем не уступающей по своей культурной ценности религии, морали, искусству и науке. Казалось бы, никто у нас на словах не сомневается в необходимости правопорядка, но в бесконечных рассуждениях о современной России вопросы права и правосознания если и затрагиваются, то в самую последнюю очередь. Русская культура, как бы высоко ее ни ставили, так и не смогла выработать противоядия от правового нигилизма, оборачивающегося на практике правовым беспределом. А что не стало органической частью национальной культуры, не имеет шанса и на превращение в юридически закрепленную норму общественной и государственной жизни.
В чем причина равнодушия нашей культуры (даже в ее лучших образцах) к вопросам правового устроения жизни? Прежде всего, как я думаю, в том, что гражданское общество не стало для нас повседневной реальностью, не втянуло в себя основную массу населения. В категориях права мыслят ведь те, кто осознает себя не просто подданным государства, но и гражданином, наделенным неотъемлемыми от его личности правами и свободами. Много ли у нас сегодня таких? Некрасовское «поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» так пока и остается пожеланием: поэтов у нас и сейчас больше, чем граждан. И далеко не все наши поэты, т.е. в широком смысле деятели культуры, осознают себя гражданами, предпочитая строить свои отношения с государством на традиционной основе признания любой власти в обмен на ее высочайшее покровительство. Что уж говорить об остальных. Становление правосознания начинается с признания свободы и достоинства каждого индивида в качестве важнейшей культурной нормы и ценности. Достигается это усилиями не только юристов и правоведов, но и всей интеллектуальной элиты общества – в первую очередь философов, внесших в разработку идеи права, возможно, самый значительный вклад.
Когда я прочитал книгу Михаила Краснова «Фатален ли персоналистский режим в России?», посвященную юридическому анализу нашей Конституции, у меня появилось желание высказаться по некоторым затронутым в ней сюжетам. Многое из сказанного в ней не вызывает у меня сомнения. Будучи профессиональным юристом, Краснов дал блестящий правовой анализ нашей Конституции и сформировавшейся на ее основе политической системы. Впрочем, и до него многие отмечали допущенные в Конституции отступления от принципов конституционализма, о нарушении баланса между разными ветвями власти. Проведенная им более тщательная экспертиза Конституции позволила ему сделать вывод о том, что именно в ней кроется причина сложившегося у нас, по его выражению, «персоналистского режима», ставшего препятствием для формирования конкурентной политической среды.
Я не юрист и не правовед и, возможно, в своих высказываниях буду не всегда профессионально точен. Но для меня право – та же математика (была такая книга покойного академика В.С. Нерсесянца «Право – математика свободы», вышедшая в 1996 г.). Формы конституционно-государственного правления могут меняться от конституционной монархии до президентской или парламентской республики, но само конституционное право, как я понимаю, основано на некоторых общих и незыблемых правилах, на особого рода правовой аксиоматике. Пренебрегаешь ею – и, как в математике, ответ не сходится. Разделение властей, состязательность партий, выборность и сменяемость власти, легальность оппозиции – без этих и других аксиоматических принципов конституционного права любая конституция превращается в простую видимость правового документа. И никакая отсылка к исторической «матрице» не может служить оправданием для отступлений от этих принципов. На ум приходит следующее сравнение: живя в России или Европе, человек, решая математическую задачу, должен придерживаться одних и тех же правил математики. Никакой суверенной математики не существует. Сказанное верно и по отношению к демократии: при всех возможных различиях она в главном строится на базе правовых принципов, общих для любой части света. Об этом, собственно, и пишет Краснов, с чем я полностью согласен. Мои возражения касаются ряда вопросов, возможно, выходящих за пределы чисто правовой проблематики.
Первый вопрос, который приходит в голову, – это вопрос о том, что стало причиной появления у нас именно такой Конституции. Я не уверен, что именно она является причиной сложившегося у нас политического режима. Конституция узаконила этот режим, но не создала его. Ельцин появился до Конституции, которая, как известно, писалась под него и с учетом одержанной им победы над представительными органами власти. Она как бы узаконила его победу. Вопрос в том, как стал возможен сам Ельцин, причем при полной поддержке демократов. Чем руководствовались юристы, создававшие Конституцию? Ведь ее появление нельзя объяснить их правовой безграмотностью, очевиден и определенный политический расчет, который в то время назывался политической целесообразностью. Нам объясняли тогда, что Конституция разрабатывалась с целью недопущения прихода к власти политических оппонентов из лагеря коммунистов, т.е. в расчете на исключение из политической жизни поддерживавшей их весьма значительной части населения. А сделать это проще всего, объявив гарантом Конституции одно лицо, сосредоточив в его руках практически всю власть. Конституция основывалась не на правовом рационализме, а на вере в добрые (т.е. либеральные) намерения властвовавшего на тот момент лица. Вот из этого и следует исходить. Персоналистские режимы вообще основываются на вере в «доброго царя», а не на разуме, включая и правовой. Сегодня не разум, а именно вера «в хорошего президента» движет большинством людей в их отношении к существующей власти. А ее правовые основания мало кого волнуют.
Но как быть дальше? Кто в состоянии внести в Конституцию необходимые изменения? Краснов уповает опять же на персоналистское решение данной проблемы. Рано или поздно к власти придет человек, который будет руководствоваться в своем политическом поведении правовым разумом. Правда, он забывает, что такой человек в нашей недавней истории уже был – это Горбачев. О нем он упоминает вскользь и даже с некоторым пренебрежением, но Горбачев был первым, кто, будучи наделен огромной властью, пошел на ее добровольное самоограничение. Все знают, что с ним сделали. Пример Горбачева не внушает особой надежды на возможность появления в персоналистской системе власти еще одного такого политика. Считается, что Горбачев был слабым лидером и без всякой борьбы отказался от власти. Но разве борец с персоналистским режимом должен быть диктатором с железной волей? Им, скорее, может быть компромиссный человек, пытающийся договариваться со всеми. Не могу представить себе иного человека, способного добровольно решиться на самоограничение своей власти. Но как он окажется на ее вершине? Казус Горбачева в системе коммунистической власти был, скорее, случайностью, которой мы, похоже, так и не смогли воспользоваться.
Что же все-таки двигало теми, кто предпочел Ельцина Горбачеву? Кем были эти люди? Я не хочу обвинять их ни в какой сознательной корысти. Возможно, они руководствовались самыми благими намерениями – желанием повернуть страну в сторону демократии и рыночной экономики, полностью порвать с советским прошлым. Но почему они ошиблись? Что заставило их отвергнуть компромиссного и уступчивого Горбачева в пользу «царя Бориса»? Ведь не вслепую они действовали. Была же в их поведении какая-то логика.
Напомню, что большинство наших реформаторов, поддержавших Ельцина в его борьбе за власть, не имело опыта политической жизни в правовом государстве. Они хотели изменить страну средствами, которые с большим трудом можно назвать либеральными и демократическими. Либеральные реформы в любом случае должны основываться на согласии с ними если не всех, то хотя бы большинства населения страны. А достигается такое согласие в режиме постоянного диалога власти с обществом. Наши либералы, придя к власти, предпочли иной путь. Столкнувшись в проведении рыночной реформы с психологической и просто исторической неготовностью к ней большинства россиян, с тем, что она шла вразрез с многими привычными для них понятиями и ценностями, с их, по выражению Питирима Сорокина, «базовыми инстинктами», они не нашли ничего лучшего, как провести ее сверху, используя, как говорят сейчас, «административный ресурс». Чем не повторение известного тезиса о том, что учение «верно и потому всесильно»? В итоге развитие событий пошло по накатанному в России пути принудительной модернизации, осуществляемой средствами политического давления. Кризис 1993 г., закончившийся расстрелом здания Верховного Совета и положивший начало попятному движению России от демократии к авторитаризму, был вызван именно действиями правительства, проводившего якобы либеральную экономическую политику нелиберальными средствами. Либералы эпохи 90-х в этом смысле ничем не отличаются от царских и большевистских реформаторов. Они и положили начало очередному откату России от демократии.
Понятно, что прямым следствием подобной «либерализации» стал возврат к идее твердой руки, способной навести в обществе порядок и восстановить стабильность. Многие либералы охотно поддержали эту идею, доказав тем самым, что их связь с либерализмом была весьма поверхностной. Аргументом в пользу сильной власти стала обычная в таких случаях ссылка на извечный сервилизм русского народа, на его национальный менталитет и специфику российской истории в целом. Парадокс в том, что поворот в сторону «персоналистского режима» был инициирован у нас не народом и даже не властью самой по себе, а именно либералами, которым, казалось бы, по самой их сути такой режим наиболее чужд и противопоказан. Сейчас многие из них поумнели, но время-то упущено.
Наши либералы, по моему мнению, не будучи профессиональными политиками, действовали более в духе традиции русской революционно-демократической интеллигенции, всегда отличавшейся фанатической приверженностью своей идее, но не очень разборчивой по части средств ее достижения. Иными словами, они были более идеологами, чем профессиональными политиками. В таком качестве, придя к власти, интеллигенция часто оказывается причиной новой и еще большей несвободы. Пока она борется с недемократической властью посредством литературного творчества, публицистики, общественно-политической мысли– ее позитивная роль не вызывает сомнения. Но когда она сама идет во власть, превращая ее в средство практической реализации своих идей, возникает реальная опасность установления самого худшего вида диктатуры – диктатуры идей, ограничивающей не только политическую, но и духовную свободу индивида. В ХХ веке не дворяне и чиновники, а именно люди, вышедшие из рядов интеллигенции, стали идеологами и создателями тоталитарных режимов, в основе которых лежит идейный деспотизм. Более других интеллигенция склонна к авторитарным формам правления, если они обосновываются верностью той идеологии, которую она считает единственно приемлемой. Либеральная интеллигенция, поставившая на Ельцина, и стала первой жертвой созданного им с ее помощью политического режима.
Люди, отождествляющие политическую власть с властью идеологии, как правило, склонны мыслить персоналистски, ставить на человека, которому они больше всех доверяют. Любая идеология нуждается в главном идеологе, в том, кто на данный момент служит ее олицетворением. Иное дело, что, придя к власти, такой человек может оказаться безразличным к любой идеологии, посчитав свою власть более важной ценностью. Наши либералы до сих пор всерьез думают, что именно Ельцин принес с собой свободу, хотя, как мне кажется, им более двигало чувство ненависти к Горбачеву, желание взять над ним реванш. Ради этого он покончил и с КПСС, и с СССР – двумя институциями, руководимыми Горбачевым. Ничто до того в биографии Ельцина не указывает на его антикоммунистические и антисоветские настроения, на его какую-то особую приверженность делу свободы. Приди он к власти раньше Горбачева, мы, я думаю, до сих пор жили бы при старом режиме.
Вместе с тем я не уверен, что существующий у нас режим реально является персоналистским, полностью зависит от одного человека. Будь мы страной патриархальной, подобный режим имел под собой хоть какое-то основание, но мы живем в эпоху, когда главным действующим лицом на политической сцене становится новый политический класс в лице бюрократии. Бюрократизация власти – ведущая тенденция в политической эволюции любого современного общества. Победить бюрократию, я думаю, невозможно, поскольку она – прямое следствие процесса индустриализации и рационализации общества. Капитализм в этом смысле столь же бюрократичен как и социализм, но только бюрократия в условиях демократии имеет характер не скрытой от глаз общественности и чуть ли не тайной властной корпорации, объединенной личными отношениями и интересами, а вполне легитимного института власти с общими и понятными для всех правилами и законами. Такая бюрократия рациональна, функциональна и прагматична. Она управляет государством, согласно М. Веберу, руководствуясь не традицией или личной преданностью харизматическому вождю, а законом, согласуя свои действия с существующим правом (потому ее действия и носят рациональный характер).
Наш политический режим также представляет собой власть бюрократии, но при наличии традиционной для нашей власти привычки не считаться с правом бюрократия у нас постоянно принимает форму скрытой от глаз общественности корпорации, сосредоточившей в своих руках управление финансовыми потоками, средствами информации и всеми властными институтами. Отношения внутри этой корпорации строятся по принципу жесткой иерархии во главе с партийным или государственным лидером. Понятно, что смена лидера – самое большое испытание для такой власти – то, что она хочет полностью взять под свой контроль. По логике функционирования корпоративной власти, лучшим решением был бы вообще отказ от выборов, но невозможность явного разрыва с конституционным строем, побуждает ее использовать чисто административные методы воздействия на избирательный процесс. Во всяком случае, все, что сейчас происходит в стране в плане ограничения прав и свобод, имеет причиной, как мне кажется, не просто волю одного человека, а интересы самосохранения сложившейся у нас бюрократической корпорации, состав и объем которой остается для общества самой большой тайной. Что же мешает нашей бюрократии стать столь же открытой и рациональной как и на Западе?
Дело тут не только в узкогрупповой корысти частных лиц. Я не скажу ничего нового, если в качестве одной из причин воспроизводства у нас корпоративно-бюрократического стиля правления назову вопиющую правовую безграмотность нашего общества, его неспособность к рациональному мышлению и поведению в сфере государственной жизни. Но может быть для России подобная безграмотность – нечто закономерное, исконное свойство русского человека, привыкшего жить не по законам, а по понятиям? Я так не думаю. Известно, например, что большая часть русского народа – крестьянство – на протяжении долгого времени была безграмотной. Означает ли это, что в «матрице» русского народа генетически заложена ненависть к грамоте и науке? Такой взгляд – явная нелепость.
Безграмотность, как известно, ликвидируется посредством всеобщего образования. Однако и безграмотность бывает разная. Получилось так, что естественным наукам мы обучены лучше, чем общественным. С математикой и физикой считаемся, а в науках общественных обнаруживаем порой полное невежество или весьма заметное отставание от их современного уровня. Отсюда и правовая безграмотность нашего общества. Чтобы ее ликвидировать, Европе потребовалась целая эпоха Просвещения. Именно она заложила основы политической и юридической грамотности людей, сделала их гражданами. А у нас до сих пор, подобно одному из участников нашей дискуссии, посылают эту эпоху «к бесу».
Я не строю иллюзий: политическое просвещение народа – длительный процесс. Но начинать надо с элиты. Пока у нас отсутствует юридически грамотная политическая элита, способная мыслить в правовых категориях и понятиях, изменить природу нашей бюрократии вряд ли возможно. А юридическая грамота, как любая другая, означает знание и строгое соблюдение законов, обязательных для любой страны, желающей жить по нормам и принципам правового государства. Никакой суверенности в данном случае быть не может. Право – оно везде право, как математика – везде математика. Если мы научились решать физические и математические задачи по законам и правилам, принятым во всем мире, почему бы и в области государственной жизни нам не придерживаться принципов, по которым живет весь остальной цивилизованный мир?
* * *
Из книги
«Философия права
в начале XXI столетия
через призму конституционализма
и конституционной экономики»
Издание МПФО. M., 2010.