- ФОНД РАЗВИТИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФИИ
- МЕЖДИСЦИПЛИ- НАРНЫЙ ЦЕНТР ФИЛОСОФИИ ПРАВА
- КОНКУРСЫ
- НАШИ АВТОРЫ
- ПУБЛИКАЦИИ МПФК и МЦФП
- БИБЛИОТЕКА
- ЖУРНАЛ «СОКРАТ»
- ВИДЕО
- АРХИВ НОВОСТЕЙ
Марков Б.В.,
заведующий кафедрой
философской антропологии СПбГУ
Тоталитаризм и консерватизм
Вера в устойчивое развитие по направлению к обществу благоденствия сегодня сменяется ожиданиями «холодной зимы» и надеждами как-то сохранить достигнутый в конце ХХ в. уровень существования. По мере роста нестабильности вместо мультикультурализма заговорили о войне цивилизаций. Уход из жизни Фуко, Делеза, Деррида совпал с общим разочарованием в постмодернизме. Если судить по логике качания маятника, то настал черед консервативных идеологий, натурфилософских и органицистских концепций. В связи с общим кризисом в гуманитарных науках, которые по инерции интенсивно развиваются, но уже не могут дать ответов на современные проблемы, нужно пересмотреть сложившиеся оппозиции, игра которых создает впечатление развития. Пора и России предложить миру свой символический капитал, накопленный в процессе долгой и трудной истории и существенно модернизированный за последние годы социальных потрясений, которые заставляют думать даже самого ленивого. Некоторые считают, что только нужда рождает оригинальную мысль. Но серьезных оснований для этого, конечно, нет. Философия – концентрация культуры, политики, искусства, и в этом смысле для нее необходим благоприятный климат. Из-за его отсутствия, мы – российские философы – слишком долго задержались в критико-идеологической фазе развития и слишком мало пишем жизнеутверждающего. Философия не сводится к апокалипсическим предсказаниям, её язык должен очаровывать и воодушевлять людей.
Другое дело – американская философия. Говорят, у нее отсутствует почва, и она имеет целиком привозной характер. Однако все, что делают американцы, способствует процветанию их страны. Поэтому философия получает поддержку настолько, насколько она является символическим выражением самоуверенности и гордости американского народа. Американцам удалось убедить в собственном превосходстве другие нации. Все, что "сделано в США" (не только товары, но и музыка, кино, философия, наука) воспринимается как эталон качества. Американские философы мыслят без оглядки на других, они отредактировали и адаптировали не только деконструкцию Деррида, но и даже Евангелие (Библия Джефферсона), и теперь предлагают свои учебники всему миру. Но нам перестраивать содержание системы образования по чужим меркам – крайней неосмотрительно. Иначе в учебниках и тестах, особенно по истории, появятся такие вопросы и ответы на них, которые унижают наше достоинство. Да и американские фильмы следовало бы пускать в прокат более осмотрительно, во всяком случае, реагировать на изображение советских солдат как олицетворение зла.
Каждая страна и каждый народ имеют право считать себя лучшими и даже "богоизбранными". Но это одна сторона проблемы. Другая – в том, чтобы не опуститься до национализма и, тем более, нацизма. Философ, утверждал Н.А. Бердяев, должен быть не националистом, а патриотом. [1] Давая свою редакцию мировой культуры, конечно, надо помнить и старые лозунги типа: "Москва третий Рим". Например, немцы достигли грандиозных успехов в философии благодаря поискам путей единства Германии. Соответственно, постмодернизм был положительно встречен в Америке потому, что давал ответ на вызов современности. Но не следует быть заложниками прошлого. Любая национальная философия выполняет функцию символической иммунной системы общества. Как и военные технологии их следует использовать не для завоевания мира, а для защиты своих интересов. Задача философа – производство символического капитала, а государство должно всячески содействовать его распространению по всему миру, ибо это самая выгодная инвестиция. При этом интеллектуальный продукт должен быть привлекательным, он должен быть доброкачественным и не содержать опасных для других идеологических вирусов. То, что предлагается, должно быть понятно и полезно для всех.
Имеет философия всемирный характер, или выражает дух нации – это, конечно, спорный вопрос. Очевидно, что ее язык – это язык мысли, которая не знает национальных, конфессиональных и политических границ. "Логос" вырывает человека из традиционных органических связей, выражаемых "мифосом". Изучение философии делает человека гражданином мира, членом духовного сообщества, объединяющим любителей истины. Но сегодня так можно говорить, кажется, только о науке. Философия, хоть и развивается в форме системы понятий, однако получает выражение на том или ином национальном языке. Будучи зависимой от его возможностей она, строго говоря, непереводима. И все же философская литература, как и художественная, пока еще переводится и читается. Если бы все философы мыслили и говорили на одном языке, то вряд ли бы это способствовало ее развитию. Каждый национальный язык, задающий то или иное описание мира, раскрывает новые возможности бытия.
Отсюда необходимость мультикультурной и межнациональной философской коммуникации. Господствует тот, кто задает описание мира. Но именно поэтому и необходимо переводить, читать и обсуждать проекты, которые разрабатывают философы, пишущие на национальных языках. Наоборот, моноязычность философии означает, что в мире господствует одна точка зрения. Для преодоления такой "глобализации" необходимо создать условия для конкуренции, которая должна протекать не форме "холодной войны" с ее идеологическим противостоянием и "железным занавесом", а в мирной форме перевода, чтения и обсуждения национальных философских проектов.
Традиция и инновация.
Поиски единства были и остаются поистине вечной проблемой человека. Если раньше не только дела, но и мысли людей были «коллективными представлениями», то сегодня каждый стремится быть автономным индивидом, что на практике приводит к росту эгоизма и разобщенности. Вместе с тем, современные городские индивидуалисты, проживающие в одиночестве за железными дверями изолированных апартаментов, испытывают ностальгию по единству, и предаются мечтаниям об органических целостностях прежнего типа.
Консерватизм в политике и экономике, в науке и искусстве, в моде и повседневной жизни – все это разные явления. Что же их объединяет? Консерватизм считается уделом стариков, которые брюзжат по поводу новаций. Но и у молодых можно спросить: интересно, где же существует то новое, которое еще не возникло? Не является ли оно продуктом прошлого? Традиция имеет, по меньшей мере, три больших и специфических значения. Во-первых, традиция может означать традиционность и указывать на преемственность или непрерывность, которая всегда присутствовала, например, в строительстве, живописи или музыке. Традиция проявляется в качестве непрерывности культурной памяти, которая должна признавать и включать различное историческое понимание. Во-вторых, традиция может означать всеобщее содержание, здравый смысл, который всегда уже говорит нам нечто прежде, чем мы начинаем размышлять. В-третьих, традиция означает признание авторитета и его знаний. В этом смысле традиция для нашего понимания оказывается, прежде всего, открытостью к другому, который передает нам опыт и свое понимание мира. Это никоим образом не означает, что его мнение следует одобрять и принимать без критики. Наоборот, следует слушать всерьез голос другого и вступать с ним в диалог. В последнее время все только и говорят об инновациях. Однако нельзя забывать о той цене, которую порой приходится платить за воплощение «прожектов», абстрагирующихся от технологических, научных, экономических, социальных и культурных возможностей, запас которых накоплен в той или иной стране. Социализм, может быть, и неплохая модель общества, но как указывал сам Маркс, его экономическая база должна быть подготовлена капитализмом. При всем критическом отношении к российскому капитализму, нельзя не признать, что возврат к нему в значительной мере вызван не только субъективным разочарованием, но и объективными причинами. В деле построения социального государства европейские страны достигли больших успехов, чем некоторые страны бывшего соцлагеря. Китайцы, приезжающие в Европу, именно там с изумлением находят «преимущества социализма».
По мере пробуксовки нетерпеливые новички прибавляют обороты и увязают все глубже, в то время как опытные водители убавляют газ и постепенно «на раскачку» выводят застрявший автомобиль на твердую дорогу. Продолжая эту аналогию, можно напомнить высказывание М. Тэтчер, что общество без консервативной идеологии – это как машина без тормозов. Очевидно, английский консерватизм направлен на сохранение так называемых «буржуазных» ценностей, которые сегодня разрушаются уже без усилий леворадикальной критики.
Если вспомнить историю, то Марксова критика буржуазного общества, которая легла в основу социалистической модернизации, тоже опиралась на ценности традиционного общества. Капитализм разрушает старые ценности земли, рода, труда, чести и измеряет все это деньгами. В результате земля продается и покупается, а человек превращается в рабочую силу. Деньги и рынки девальвируют традиционные нормы поведения в иерархическом обществе, где люди разных сословий чувствовали себя звеньями одной цепи, и по-новому объединяют людей в погоне за прибылью. В основе капитализма лежит универсальность рынка и определение стоимости на основе абстрактного труда, измеряемого количеством рабочего времени. При этом ценность природных ресурсов (земля, вода, воздух), а также человеческие затраты (отчуждение) не принимаются во внимание. Природа превратилась в "кладовую сырья", уникальные изделия – в товары серийного производства и массового потребления, а человек – в рабочего или буржуа.
Общество хотя и воспроизводится в отношениях людей, но использует их в том режиме, который резко отличается от человеческой формы этого материала. Индивидуальные лица формируются как общественные личности.
Проблема отчуждения, поставленная молодым Марксом, стала основной в «западном марксизме», имеющим дело с критикой «общества благоденствия». Что такое отчуждение? Это, во-первых, превращение вещи, изделия в товар, а человека – в рабочую силу. Во-вторых, это форма сознания, когда я есть такой, каким меня представляют другие. В- третьих, это утрата собственного я и неподлинный образ жизни. «Отчуждение» слишком широкое и неопределенное понятие. Многие формы отчуждения не может преодолеть никакая политическая революция.
Философы левой ориентации спрашивали: как частные лица могут быть представителями институтов? Можно перевернуть вопрос: что происходит, когда общественные роли играются индивидуумами? Например, в рамках семьи законы капиталистической экономики не то чтобы не действуют (буржуазная семья считается оплотом капитализма), однако родовые отношения все-таки оказываются решающими. Закон собственности подстроен под антропологию: всегда должен быть наследник состояния, и желательно, чтобы им был собственный ребенок. Другое антропологическое или родовое основание экономики проявляется как некая естественная граница накопления богатства. Прежние способы производства обеспечивали невысокий доход, так как один работник мог кроме себя прокормить сравнительно небольшое число людей, и это были в основном дети. Раб, лишенный семьи, работал на хозяина, крестьянин кроме семьи мог содержать еще и барина. Но их труд был одинаково малопроизводительным. Прежние способы производства были более устойчивыми, так как не вели к перепроизводству. Так называемый «азиатский» способ производства может служить примером "вечного возвращения". Он неподвластен никаким социальным катастрофам. Его ядро составляет община, которая сохранялась, несмотря на смену политических режимов.
Деспотическое государство перекраивает родовое общество. Оно существует всегда как идея и воплощается в разных формах феодального, капиталистического, социалистического и т.п. государства, превращающего людей в рабочие детали, подчиненные идее. Точно также оно контролирует собственность, деньги, торговлю. Как известно, капитализм складывался постепенно, а стадия государства наступает мгновенно. Эпоха накопления капитала – сбор документов на право собственности, имеющей малую цену в результате дезинтеграции старой системы; затем продажа собственности в момент повышения цены. Но капитализм – это не просто спекуляция земельными участками, и прочими товарами, это инвестиция производства в условиях наличия дешевого труда. Потребляя особый товар – рабочую силу, капитал начинает расширенное воспроизводство, вплоть до бесконечности. Маркс описывал рождение капитализма, как встречу рабочей силы (пролетария) и капитала. Капитализм начинается, когда капитал присваивает производство. Спекуляция – купить, где дешево, продать, где дорого, может существовать в любом государстве. Поэтому производительность труда – это главный фактор развития общества. Только в развитых странах, где три процента населения обеспечивают остальных продуктами питания, можно говорить о расцвете символического производства.
Докапиталистические общества в условиях нехватки ограничивают потребности и желания, капитализм не ограничивает их, например, моралью, а наоборот стимулирует их с целью расширения рынка. Медиумом общества становятся деньги. Их часто ругают, желтый металл долгое время считался воплощением дьявола. На самом деле деньги – великое цивилизационное изобретение. Борьба за владение собственностью, разрешается не силой, а посредством покупки и продажи. Конечно, деньги долгое время сосуществовали с другими медиумами, да сегодня еще не все продается. Поэтому их нельзя считать универсальным средством улаживания конфликтов. Любовные отношения опосредуются галантным обхождением и требуют для своего осуществления некой "поэзии". На науку и бизнес накладываются моральные ограничения. Таким образом, существует множество медиумов, посредством которых общество нормализует поведение индивидов. Поэтому модель капиталистической экономики никогда не реализуется на 100%. Не все можно купить и не все продается. Всегда остается рутинная домашняя работа. Наконец, производство общества как целого, духовное производство – культура, философия, религия, наука, особенно фундаментальная – не является коммерциализированным.
Целью современного общества, скорее всего, не является «всестороннее развитие человека». Социальная структура с ее институтами задает с роли, которые играет человек, занявший то или иное место в социальном пространстве. Общество становится все более дифференцированным, интеграционные отношения складываются между экономическими, политическими, информационными подсистемами, а не на почве интересов совместно живущих людей. Конечно, социальные институты в каком-то смысле являются продуктами человека, даже если он участвует только в их воспроизводстве. Люди встраивают «человеческое» в остывающие социальные пространства, например, устанавливают дружеские отношения на работе. Осознав, что общество не предназначено для дружбы, человек может создавать коммунальные пространства вне официальных мест труда. Сейчас у него много свободного времени и есть средства, позволяющие искать такие сообщества в сфере развлечений. Скорее всего, сегодня реализуется модель «сетевого единства», которое достигается уже не партиями или международными организациями, а индивидами, стихийно стремящимся к объединениям на основе частных интересов.
К сожалению, расширение рынка труда и рынка развлечений не означает освобождения людей, которые, избавившись от одних зависимостей, попадают в другие. Поэтому интеграция должна включать духовную, гуманитарную составляющую, ибо она затрагивает отношения людей. В этой связи представляют интерес нелиберальные модели единства, которые выстраивались в начале прошлого века в Германии. Такие мыслители как М. Вебер, В. Зомбарт, О. Шпенглер, М. Шелер, Н. Элиас, Э. Юнгер, К. Шмитт и М. Хайдеггер пытались противопоставить либеральному обществу не социалистические модели, а органические целостности. Поскольку в сегодняшней России их теории воспринимаются гораздо более широкой аудиторией, чем проекты Р. Рорти, Ю. Хабермаса и Н. Лумана, постольку возникает задача их реконструкции и оценки в аспекте современности.
Образ России.
Зараженные индивидуализмом интеллектуалы ХХ столетия занялись критикой государственных ценностей, и в наше время они уже не согревают сердца людей. Не веря в Бога, не любя Родину и не уважая самих себя, мы продолжаем говорить, писать и мечтать о них. Наше общество утратило смысл своего существования. После распада СССР у него больше нет никакой миссии. Место есть, а предназначения нет. Быть источником сырья и развивать энерго- и металлоемкое производство – не такая уж славная задача. Передовые страны, как полагают некоторые, занимаются "производством впечатлений". Запад – это фикция, символ, но не пустое место, а весьма дорогой брэнд. Нам тоже необходимо развивать собственный символический капитал. Либеральное общество уже не является идеалом. Современные технологии позволяют думать о новых моделях. Социальная реальность, которая нас окружает, может быть совершенно иной. Вполне можно обойтись без ненужного производства, без войн и конфликтов, без беззастенчивых дельцов, без коррумпированных чиновников, безответственных интеллектуалов и выражающих свои комплексы художников. Зачем прогресс, если он нацелен на удовлетворение порока?
На самом деле есть иные возможности жить, их необходимо реализовать. Россия не может быть догоняющей Запад цивилизацией. Она для этого слишком велика. Мы всегда искали или прокладывали свой путь. В "ужасном" прошлом были и позитивные ценности, которые невозможно отбросить. Наши предки вовсе не были жестокими варварами. Они добились впечатляющих успехов потому, что "тоталитарное" общество объединяло их как звенья единой цепи. Наши предки протестовали и бунтовали, когда власть делала общество холодным, а человека бездомным. А мы стали настолько равнодушны к самим себе, что апатично наблюдаем за распадом общественной ткани. Наша страна, государство перестали быть родиной, которую защищают преданно и безрассудно. Это вызвано тем, что мы не любим, не уважаем себя, не гордимся своею страною и готовы поменять ее на любую другую, где больше платят. Но так мы теряем себя, ибо человек не одинок, он может и должен жить вместе с другими в такой сфере, которая согревает и защищает его.
Существуют два рода разрушительных процессов, которые стремится предотвратить консерватизм. С одной стороны, деградирует народ, который не желает жертвовать тем, что есть, ради лучшего будущего. С другой стороны, деградирует сама социосфера, которая становится все более холодной и бездушной, не вызывающей патриотических чувств. Бюрократическое государство (то, что Бакунин называл «кнуто-германской империей») может существовать до тех пор, пока не развалится изнутри и станет добычей более «пассионарных» соседей.
Традиционные проекты России и программы ее возрождения должны измениться в пользу некоего парадоксального, невозможного усилия: преобразовать Россию без революций и войн, построить новое общество, не питаясь ненавистью к старому, а сохранив память и ответственность по отношению к прошлому. Среди участников дискуссий о путях развития новой России одни видят выход в обращении к традициям древности, в усилении религиозного воспитания, в возвращении духовного и культурного наследия, на базе которого возможно восстановление солидарности людей и сплоченности общества. Другие, наоборот, считают выходом из кризиса ускоренное развитие цивилизационного процесса, глобализацию и вестернизацию, а также развитие современных технологий, снижающих техногенную нагрузку на природу. Сравнивая прошлое и настоящее, можно попытаться «инвентаризировать» как приобретения, так и утраты прогресса. Культура наших предков, основанная на интенсификации внутреннего чувства стыда, обходилась без дорогостоящего аппарата внешнего насилия и была при этом более эффективной в деле воспитания социальной и морально ответственной личности. Думается, что современность должна найти способ сохранения и воспроизводства традиционных культурных механизмов в сложившихся условиях и на основе новых технологий. Исследование этого культурного капитала окажется полезным политикам, экономистам, а также тем, кто отвечает за создание окружающей среды, в которой живет современный человек.
Человек, как слабое и неприспособленное к естественной окружающей среде животное, созревает в искусственной среде обитания. Это место издавна зовется домом, и его границы постоянно расширяются по мере увеличения семьи, племени, этноса, народа. Так называемые имперские нации считали домом весь мир. Древние люди воспринимали Вселенную (и об этом свидетельствуют их географические и звездные карты, на которых изображались не только объекты, но и волшебные существа) как место обитания людей и считали, например, океан или небо оболочкой, границей, панцирем, покрывающим Ойкумену. Родина и отечество – это два разных измерения окультуренного места обитания человека. Его можно охарактеризовать как особую теплицу, где в искусственных климатических условиях выращиваются, как цветы в парнике, наши дети. Чем больше заботы и ласки они получают, тем сильнее, умнее и красивее они вырастают. Материнское тепло и дым очага свидетельствуют о наличии теплового центра места обитания. И в имперские фазы развития человечества на улицах городов горел священный огонь, как символическое выражение отечества. Для существования и процветания людей необходима не только физическая (стены), физиологическая (тепло и пища), психологическая (симпатия), но и символическая иммунная система, ограждающая вскормленных в искусственных условиях индивидов от опасных воздействий чужого. Конечно, человек должен чувствовать себя представителем человечества, общим домом которого является Земля, но при этом она действительно должна стать домом, а не бездушным "экономическим пространством", в котором орудуют беззастенчивые дельцы, превращающие мир в сырье.
Что означают загадочные слова Тютчева"Умом Россию не понять", почему они до сих пор волнуют нас, какое задание несут в себе? Чувствуем ли мы ответственность за Россию, готовы ли и способны ли нести на своих плечах столь тяжкий груз. Для начала надо бы определиться с тем, что такое для нас Россия. Объективный подход, если он возможен, все равно не нейтрален, а вызывает чувство недоумения и даже стыда. Как можно гордиться Россией, если она находится в самом низу списка стран, расположенных по уровню развития? Что же такое Родина, Отечество, об утрате которого скорбит нынешняя интеллигенция? Сегодня, несмотря на речи о необходимости усиления государства, желание защищать его, жертвовать личным ради общего стремительно убывает. И это происходит во всем мире, и не по вине людей. Мы вообще живем в очень неспокойную эпоху и не удивительно, что наша философия имеет апокалипсический характер.
На самом деле ни одну страну, ни один народ невозможно охватить рациональной, т.е. учитывающей только понятия и идеи, концепцией. Любое человеческое поселение, этнос издавна отличалось от другого не столько понятиями, сколько образом жизни и обычаями, а также внешним видом, одеждой, речью, напевами и мифами, структурой питания. И как бы не стирались эти различия в эпохи высоких культур, мировых империй и глобализации, они остаются и не только в исторической памяти, но и в повседневном сознании
Человек вырастает и формируется в искусственных условиях, которые задают родители и родственники, дом, школа. То, что мы называем Россией – это тоже продукт технологий и не только строительных, но и символических. Искусственная теплица, в которой вырастает человек – это и символическая защитная система, защищающая от чужих влияний. Как особая сфера она наполнена звуками и образами и даже запахами (дым отечества) родной страны. К сожалению, история дискурса о месте, действительно, характеризуется утратой. В описаниях теоретиков государства единство его граждан понималось исключительно политически и идеологически.
Вместе с тем, идеологизация солидарности оказалась достаточно непрочной иммунной системой. Она подверглась внутренней эрозии, ибо ее разрушала критически настроенная интеллигенция. После падения "железного занавеса" люди оказались беззащитными перед чужими ценностями. Что можно сделать для восстановления символической оболочки общества? Строить её заново? Но из чего и как? Думается, что в качестве строительного материала должны быть использованы как традиционные, так и новые технологии. Прежде всего, дискурсы о месте обитания человека имеют важное иммунное значение. Их нужно строить и оценивать не по критериям истины. Мифы и сказания наших предков играли, прежде всего, защитную роль. Они строились как радостная песня, исполняемый на своем языке гимн, в котором восхвалялась родная земля, населявший ее народ и их защитники – герои. Этот первичный нарциссизм не только не был разрушен, но и даже усилен христианством. Послание Бога было переведено на национальные языки и органично встроено в первичную иммунную систему. Примером тому может служить "Сказание о Борисе и Глебе", в котором святые воспеваются как защитники Русской Земли.
Эпоха Просвещения нанесла серьезный удар по религиозному панцирю, однако создала взамен его новую символическую систему. Настала эра идеологов, которые поначалу отбросили все формы и способы идентичности, не удовлетворявшие критериям рациональности. Дискурсы о природе общества приобрели упрощенный характер. Понятие гражданского общества оказалось настолько абстрактным, что нет ничего удивительного в возрождении национального государства, которое, вопреки либералам, подпитывалось энергией нации. Граждане, ощущавшие себя детьми Республики-Матери, дали достойный ответ на распад религиозных связей.
В качестве возражения против такой оценки эволюции общества и, тем более, против использования символа родины в качестве противоядия от эрозии социальной ткани современного общества указывают на шовинизм, национализм и нацизм, действительно, нанесшие огромный урон человечеству. Особенно ужасной попыткой возрождения символов крови и почвы был фашизм. Об этом нельзя забывать. Но нельзя и соглашаться с тем, что всякий, кто заговорит о доме, родине и народе, неизбежно скатится к фашизму. На самом деле причиной победы фашизма является как раз усиление бездомности, безродности людей. Культивируемый демократическими режимами "цивилизованный", т.е. усредненный комфортабельный образ жизни, превращает народ в толпу, а личность в объект манипуляции масс медиа. Именно на это обстоятельство указывали теоретики национал-социализма. И они снова взывают к протесту против глобализации. Если мы – гуманитарная интеллигенция забудем об изначальном желании людей жить вместе, если не найдем адекватной символической защиты для эффективного противодействия негативным следствиям глобализации, то за нас это сделают другие и по-другому. Не принимая используемых ими способов сборки единого коллективного тела, тем не менее, нельзя отрицать право людей жить в такой атмосфере, которая наполнена родными лицами, звуками и даже запахами. При этом каждый народ имеет право гордиться своим образом жизни, языком, культурой и историей.
Действительно важный и трудный вопрос состоит в том, как в конкуренции с другими народами можно доказывать преимущества собственной культуры. Определив разговор о России как символическую иммунную систему, оберегающую свое от поглощения чужим и осознав его изначальное назначение, можно поставить вопрос об отношении к другому и даже чужому. Надо сказать, что чем назойливее сегодня ставится и обсуждается это вопрос, чем больше говорится о признании другого, тем сильнее подозрение, что он попросту исчез и растворился, во всяком случае, в дискурсе гуманистов и либеральных экономистов, для которых человек выступает как набор азбучных истин, касающихся общечеловеческой этики и глобальной экономики. Именно под прикрытием образа "мирного дикаря" и развились современные формы ксенофобии.
В генетической памяти человека заложен стресс, выражающий страх перед враждебными силами, способными проникнуть в святая святых любого человеческого поселения – в пространство матери, окруженной детьми. Далеко не все внешние воздействия оказываются опасными и тем более разрушительными для организма. Примером могут служить так называемые "детские болезни", которые необходимы для выработки иммунитета по отношению к чужому. Не только телесные болезни, но душевные обиды не обязательно становятся ужасными травмами, навсегда разрушающими психику человека. Наоборот, именно благодаря таким воздействиям и созревает прочная оболочка нарциссизма, обеспечивающая взаимодействие с внешней средой. Зрелый индивид должен научиться оставаться самим собой, не изолируя себя от других.
Консерватизм в условиях современности.
Каковы же тенденции изменения ценностей, ведущих к созданию современного общества? Во-первых, изменение стиля жизни людей, их автономизация, ослабление социального контроля. Во-вторых, если раньше человек получал "путевку в жизнь" (т.е. подвергался аккультурации и социализации) в семье и школе, то теперь он подключается к обществу через институты рынка. Где же сегодня можно узреть общественное пространство? Парадокс в том, что все говорят о социальном прогрессе, а социальное пространство деградирует. Жизнь превратилась в какой-то кошмар. Мы боимся выходить на улицу, ибо постоянно ожидаем нападения. Во многом это следствие нагнетания обстановки масс медиа. Люди постоянно ощущают себя жертвами. Этим пользуются террористы. Современное общество с его сложными сетями коммуникации весьма уязвимо. Не только террорист, но и любой озлобленный или просто пьяный индивид легко может нанести большой ущерб. Однако повышение технической оснащенности и отсутствии надлежащей системы безопасности не объясняет нарастания угрозы жизни в техногенном обществе. На самом деле раньше люди не пользовались замками не потому, что нечего было красть. Просто они не боялись, а доверяли соседям. Сегодня феномен соседства исчезает. Другой – это источник опасности.
Как это стало возможно, что в условиях роста больших городов, где люди пребывают скученными в толпу, общество, по сути, исчезает? После распада старого порядка, т.е. иерархического, сословного общества, были предприняты попытки создания новых общественных пространств. Но что же происходит в театрах, выставочных и концертных залах, в супермаркетах, в школе и на работе, где индивиды теснятся на виду друг у друга? Первое, что бросается в глаза, это отчужденность. Люди стараются не замечать друг друга. Конечно, царит вежливость и каждый старается прилично выглядеть. Но странным образом именно толерантность, о которой так много говорят, создает невидимый барьер для общения. Никто не ожидает на вопрос «как жизнь?» длинного рассказа о бедствиях, никто не требует сопереживания и не ждет сочувствия. Раньше, побывав на ярмарке, человек узнавал все новости. Посещение сельмага, давало информации больше, чем телевизор. А главное, сообщаемые новости не воспринимались с характерным для современных горожан безразличием. Конечно, и в устной и, тем более, в письменной культуре, живое участие граждан в общественной жизни нередко сводилось к сплетням и пересудам. Однако в целом люди ощущали себя звеньями единой цепи и отзывались на беды другого не только вежливым сочувствием, но и реальной поддержкой.
Главным направлением развития современного государства, как альтернатива его распаду, должно стать осознание того обстоятельства, что общество не является безличной структурой, как оно выглядит в моделях политологов и социологов, а остается, особенно в своей приватной и интимной сфере, формой бытия с другими, для которой, собственно, и предназначен человек. Тот факт, что, добившись независимости, он ужасно страдает от одиночества, вселяет надежду, что общество, все-таки сохранится не только как система безличных связей, но как частная жизнь людей, стремящихся к духовному единству, к общению на интимном эмоциональном уровне.
Способно ли общество к самостабилизации, или для этого требуются специальные усилия? Во время Перестройки можно было видеть, как народ стихийно реагирует на распад порядка в одних системах укреплением его в других. Сегодня власть целенаправленно укрепляет позиции государства и ищет национальную идею, способную сплотить расколотое общество. Вопрос в том, как на практике осуществляется идеалы единства. Самый беглый взор на социальные технологии показывает, как далеки способы сборки людей в нечто целостное от моделей теоретиков консерватизма. Для понимания этого следует обратиться к анализу повседневных практик, используемых для достижения единства общества.
История человечества может быть рассмотрена под углом поисков способов объединения все растущего количества людей. Занимая обширную территорию, они уже не собирались вместе, но имели общую память в форме мифов и сказаний и примерно одинаковые культы и ритуалы. По вечерам певцы-сказители распевали героические песни, периодически шаманы ввергали племя в транс для общения с богами. Но были и другие повседневные заботы, такие как совместный сбор урожая, охота на крупных животных, наконец, война и праздники по поводу всех эх событий. Вот так на основе близких и сильных взаимоотношений сплачивались коллективы традиционного общества.
Прежде занимались сооружением величественных дворцов и храмов, в которые вкладывались значительные средства. Революционным становится ХХ в. – эпоха зарождения массового общества и страха элиты перед толпой. Это начало новой истории строительства больших общественных коллекторов: конгрессы, дворцы съездов, театры, магазины (пассажи), концертные залы и, наконец, стадионы. История этих мест не прописана и нет специальной науки о таких социальных пространствах. История человечества – это еще история собраний и заседаний. Они всегда проходили с пафосом целостности. Если проанализировать речи наших партийных вождей на периодических съездах и конференциях, то можно отметить трансформацию риторики целостности. Ярким примером воодушевления была речь Дзержинского на Пленуме 1926 г., после которой ему стало плохо, и он умер. В дальнейшем партсобрания превратились в производственные совещания, на них царила скука, люди дремали, болтали, сплетничали. Речи партийных функционеров уже не взывают к единству партии и народа. Корпоративные собрания земляков, акционеров и т.п. тем более не показывают пафоса единения. Председатель собрания обычно благодарит спонсоров, без помощи которых не состоялось бы торжественное мероприятие. И никогда не взывает к чуду единства. Оно реализуется на фуршете.
Здания, в которых располагались церкви, библиотеки, музеи, театры, университеты – это не просто символы величия национального государства, но и общественные места, в которых образованная публика достигала единства на основе публичных речей и дискуссий. В наше время эти пространства или пустеют, или меняют свои функции. Из старых способов сборки людей в коллективное целое, пожалуй, только спортивная арена не только не деградировала, но даже упрочила свое воздействие. Марсово поле в Париже, олимпийский стадион в Афинах и их наследники – театр в Байрете, Красная площадь в Москве, спортивный стадион в Берлине – все это архитектурное выражение сопротивления противостоянию децентрации. Этот мощный культурно-политический эффект достигался не рефлексией, а искусством. И сегодня после осознания опасности децентрации, характерной для постмодерна, вновь начались поиски новой целостности. Тоска по центру, в соответствии с точной исторической коньюнктурой, соединяется с волей к пленарным заседаниям. Речь идет не о тоталитарном Конвенте, в республиканском, народном или партийно-классовом смысле. Вряд ли можно ли притязать на объединение людей на основе философии, так как ее представители постоянно спорят и не приходят к консенсусу в вопросах о бытии и истине. Проекты единства на почве разума и науки, просвещения и чтения книг кажутся уже не соответствующими современности. Что же пришло им на смену?
Очевидно, что единство людей достигается сегодня масс медиа. Автономных индивидов объединяет голубой экран, мерцающий в их домах. Правит тот, кто навязывает остальным, в чем состоит различие истины и лжи, добра и зла, красивого и некрасивого. Сегодня это происходит посредством рекламы и зрелищ. Именно они диктуют, как надо жить. Удивительная вещь инерция мысли. Интеллектуалы долгое время не замечали изменений, производимых масс медиа. Затем они занялись их критикой и заговорили исключительно о негативных последствиях медиализации. Главная опасность видится в том, что стирается объективная реальность и на ее место приходит вымышленная, виртуальная реальность. Зацикливание гуманитариев на критике мешает им увидеть действие новых технологий.
Всемирная паутина и пузырчатое общество. Интернет – это первое, что приходит на ум, когда задаешься вопросом о то, что сегодня соединяет людей. Люди могут обмениваться информацией, высказывать свое мнение и т.п. Если учесть, что благодаря интернету можно не только свободно общаться, но и работать, делать покупки, развлекаться, то нетрудно впасть в эйфорию. На самом деле электронное сообщество тоже оказывается разделенным на многочисленные группы, живущие своими интересами.
Учитывая всплеск интереса к феномену вождизма можно говорить о попытках объединения элиты, как некой фотогенной подгруппы хорошего общества. Очевидно, что обойма каждодневно являющихся на телеэкране лиц выполняет функцию единства. Там, где этого нет, на плакатах изображается всего лишь одно лицо.
Как можно охарактеризовать грядущее общество? Многие теоретики до сих пор мыслят общество по образцу концентрационного лагеря. На самом деле с освобождением людей от проклятия труда и власти почвы (земля превращается в зону отдыха) начинается новая эра, где желание становится гражданским долгом. Венский культуролог Лисманн утверждает, что сегодня мы живём в эпоху знаковых событий. [2] Их создает не произведение искусства, а внушительный состав приглашенных звёзд и знаменитостей, толпа зевак, рынок и рейтинги, сплетни и скандальчики, благодаря которым, собственно, и навариваются деньги. Фирменным знаком участников культурной тусовки является погоня за развлечениями. Если телекамеры, логотипы солидных спонсоров вкупе с рекламной кампанией и раздачей образцов продукции не затмевают всё вокруг, нельзя говорить о знаковом событии. Поэтому на место эстетов, художников и критиков приходят менеджеры в сфере искусства и культуры. Манипулирование цифрами, диаграммами, рейтингами, финансами становится более важным и более высоко оплачивается, нежели способность создавать произведения искусства. Претензии искусства на подлинность становятся смешными перед лицом циничных требований экономики и эксцессов массового вкуса. За масками шумных событий, в погоне за покупками и распродажами, важно не потерять себя. И все же нельзя забывать, что где доминирует вторичное, там тоска по подлинному. Само недовольство зрелищами, свидетельствует о верности мечте. Страхи, вызваны не столько новыми зрелищами, сколько старым бинарным мышлением, оперирующим противоположностями истины и лжи, порядка и хаоса, добра и зла. Оно же является и причиной внушающего страх использования новых технологий.
Сегодня музеи, концертные и выставочные залы становятся местом зрелища. Туристические центры имеют отели, бары, дискотеки, пляжи, бассейны. Египет, Турция, Тайланд, Израиль – все они становятся похожи друг на друга, везде одно и то же. Места, откуда едут туристы, сами притягивают туристов. Люди путешествуют во всех направлениях. Не только мы превращаем чужое в монумент, но и чужие из нас тоже делают музей. В "Письмах русского путешественника" Карамзина россиянин представлен как наблюдатель-натуралист, описывающий экзотические формы жизни европейцев без какого-либо "низкопоклонства". Самомонументализация времен эпохи Просвещения состояла в праве видеть, а не быть осматриваемым, быть субъектом, а не объектом наблюдения. Если раньше ограничивали путешественников, то теперь и в Кремль водят экскурсии. Туристы посещают храмы, участвуют в языческих праздниках. Люди перестали определять свою культурную идентичность и смотрят на себя глазами международного туриста. В результате выигрывает тот, кто имеет возможность много путешествовать.
Пора подвести некоторые итоги:
Цивилизационная теория прогресса требует осторожного применения. Во-первых, она создает впечатление, что в процессе развития общество очищается от старого, в то время, как прошлое существует в настоящем подобно фундаменту, на котором стоит здание. Во-вторых, она навязывает понимание прошлого как устаревшего, отсталого, нецивилизованного и т.д.
Согласно теории цивилизационного процесса, народы, не прошедшие стадии модернизации, считаются примитивными. На самом деле у так называемых «дикарей» было столь много ограничений, что с их точки зрения именно наше «вольное и свободное» поведение является варварским. Если оглянуться вокруг себя и особенно посмотреть телевизор, то, действительно, подумаешь, что настоящие варвары – это мы, а не наши "дикие" предки. Консерватизм закладывает краеугольный камень новой теории, согласно которой цивилизация не сводится к постоянному процессу усовершенствования одних и тех же норм и обычаев, а представляет собой постоянно вращающийся таинственный водоворот.
Прошлое неверно расценивать как «ужасное». Это другое, которое живет внутри нас и требует уважительного отношения. Поэтому суть консерватизма можно выразить так: Капиталистическая или иная модернизация удачно прививалась там, где учитывались и использовались местные экономические и технологические возможности, а также социально-культурные традиции. Нельзя все оценивать критериями экономики. Например, крестьянский труд был ужасно неэкономичным. Но с точки зрения культурологии он незаменим, ибо не сводится к обработке земли, а является производством человека и его главных антропологических констант: трудолюбие, терпение, солидарность, ответственность и др .
Сегодня рабочий класс становится консервативной частью общества, а протестные движения перемещаются в университетские кампусы. Недовольство учителей, трансформирующееся в протест учеников, во многом определяется размышлениями о том, кто я и правильно ли я живу. Таким образом, экзистенциальная версия отчуждения становится весьма значимой для динамики современного общества. Например, причинами “перестройки” были не столько “застой”, отставание от передовых стран, сколько интенсивное развитие экономики и повышение материального благосостояния. Именно в эпоху застоя население стало лучше питаться, одеваться и путешествовать. Это привело к росту субъективных требований к уровню жизни, что и стало главным фактором перемен.
Нельзя не видеть, что кроме экономических критериев в современном обществе складываются иные требования. Если раньше производство безусловно определяло своего субъекта, то сегодня мы видим обратное: зависимость его от человеческих желаний и потребностей. Сегодня уже не кажется честным, что человек – это винтик государства или производства. Люди, конечно, хотят иметь много денег и власти, но уже не идут на ту степень отчуждения, когда власть и деньги идут во вред им самим.
Идеи свободы, равенства, солидарности и справедливости образуют ядро человеческих желаний, и человечество никогда не откажется. В сущности, этот набор входил еще в христианскую философию. Эти идеи, трансформированные в демократической и социалистической идеологиях, привели к радикальным изменениям. При этом чувства равенства, справедливости и свободы имели серьезные разрушительные последствия. В конце концов, люди не равны – есть молодые и старые, умные и глупые и т.д. На самом деле права человека имеют довольно ограниченную сферу применения и не определяют, как человек реализует право на жизнь. Будет он хорошим или плохим человеком – зависит от воспитания, будет он умным или глупым зависит от качества образования, будет он врачем или военным – зависит не только от личного выбора, но и от набора профессий, которые предоставляет общество.
Задача консервативной антропологии и состоит в том, чтобы в современном обществе восстановить арсенал прототехнологий формирования и воспитания людей. Не додав ребенку любви и тепла в семье и дома, нельзя наверстать упущенное путем образования. Как бы потом их не приучали на уроках этики к толерантности, отсутствие сострадания и сопереживания приводит к ужасным эксцессам, которые имеют место как в школе, так и в казарме. Существует набор антропологических констант и практик их формирования, которые должны воспроизводиться на любом уровне развития цивилизации. Иначе за комфорт мы заплатим душевной пустотой, а за благоденствие – падением рождаемости, т.е. детско-материнской нищетой.
[1]Бердяев Н.А. Самосознание. Лениздат. 1991. С. 261
[2] См. К.П. Лисманн Эпоха знаковых событий. // Языки философии. СПб., 2009