- ФОНД РАЗВИТИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФИИ
- МЕЖДИСЦИПЛИ- НАРНЫЙ ЦЕНТР ФИЛОСОФИИ ПРАВА
- КОНКУРСЫ
- НАШИ АВТОРЫ
- ПУБЛИКАЦИИ МПФК и МЦФП
- БИБЛИОТЕКА
- ЖУРНАЛ «СОКРАТ»
- ВИДЕО
- АРХИВ НОВОСТЕЙ
Марков Б.В.,
заведующий кафедрой
философской антропологии СПбГУ
Элита, государство и общество в философии консерватизма
Вера в устойчивое развитие по направлению к обществу благоденствия сегодня сменяется ожиданиями «холодной зимы» и надеждами как-то сохранить достигнутый в конце ХХ в. уровень существования. По мере роста нестабильности вместо мультикультурализма заговорили о войне цивилизаций. Уход из жизни Фуко, Делеза, Деррида совпал с общим разочарованием в постмодернизме. Если судить по логике качания маятника, то настал черед консервативных идеологий, натурфилософских и органицистских концепций. В связи с общим кризисом в гуманитарных науках, которые по инерции интенсивно развиваются, но уже не могут дать ответов на современные проблемы, нужно пересмотреть сложившиеся оппозиции, игра которых создает впечатление развития. Пора и России предложить миру свой символический капитал, накопленный в процессе долгой и трудной истории и существенно модернизированный за последние годы социальных потрясений, которые заставляют думать даже самого ленивого. Некоторые считают, что только нужда рождает оригинальную мысль. Но серьезных оснований для этого, конечно, нет. Философия – концентрация культуры, политики, искусства, и в этом смысле для нее необходим благоприятный климат. Из-за его отсутствия, мы – российские философы – слишком долго задержались в критико-идеологической фазе развития и слишком мало пишем жизнеутверждающего. Философия не сводится к апокалипсическим предсказаниям, её язык должен очаровывать и воодушевлять людей.
Другое дело – американская философия. Говорят, у нее отсутствует почва, и она имеет целиком привозной характер. Однако все, что делают американцы, способствует процветанию их страны. Поэтому философия получает поддержку настолько, насколько она является символическим выражением самоуверенности и гордости американского народа. Американцам удалось убедить в собственном превосходстве другие нации. Все, что "сделано в США" (не только товары, но и музыка, кино, философия, наука) воспринимается как эталон качества. Американские философы мыслят без оглядки на других, они отредактировали и адаптировали не только деконструкцию Деррида, но и даже Евангелие (Библия Джефферсона), и теперь предлагают свои учебники всему миру. Но нам перестраивать содержание системы образования по чужим меркам – крайней неосмотрительно. Иначе в учебниках и тестах, особенно по истории, появятся такие вопросы и ответы на них, которые унижают наше достоинство. Да и американские фильмы следовало бы пускать в прокат более осмотрительно, во всяком случае, реагировать на изображение советских солдат как олицетворение зла.
Каждая страна и каждый народ имеют право считать себя лучшими и даже "богоизбранными". Но это одна сторона проблемы. Другая – в том, чтобы не опуститься до национализма и, тем более, нацизма. Философ, утверждал Н.А. Бердяев, должен быть не националистом, а патриотом. [1]Давая свою редакцию мировой культуры, конечно, надо помнить и старые лозунги типа: "Москва третий Рим". Например, немцы достигли грандиозных успехов в философии благодаря поискам путей единства Германии. Соответственно, постмодернизм был положительно встречен в Америке потому, что давал ответ на вызов современности. Но не следует быть заложниками прошлого.
Любая национальная философия выполняет функцию символической иммунной системы общества. Как и военные технологии их следует использовать не для завоевания мира, а для защиты своих интересов. Задача философа – производство символического капитала, а государство должно всячески содействовать его распространению по всему миру, ибо это самая выгодная инвестиция. При этом интеллектуальный продукт должен быть привлекательным, он должен быть доброкачественным и не содержать опасных для других идеологических вирусов. То, что предлагается, должно быть понятно и полезно для всех.
Имеет философия всемирный характер, или выражает дух нации – это, конечно, спорный вопрос. Очевидно, что ее язык – это язык мысли, которая не знает национальных, конфессиональных и политических границ. "Логос" вырывает человека из традиционных органических связей, выражаемых "мифосом". Изучение философии делает человека гражданином мира, членом духовного сообщества, объединяющим любителей истины. Но сегодня так можно говорить, кажется, только о науке. Философия, хоть и развивается в форме системы понятий, однако получает выражение на том или ином национальном языке. Будучи зависимой от его возможностей она, строго говоря, непереводима. И все же философская литература, как и художественная, пока еще переводится и читается. Если бы все философы мыслили и говорили на одном языке, то вряд ли бы это способствовало ее развитию. Каждый национальный язык, задающий то или иное описание мира, раскрывает новые возможности бытия.
Отсюда необходимость мультикультурной и межнациональной философской коммуникации. Господствует тот, кто задает описание мира. Но именно поэтому и необходимо переводить, читать и обсуждать проекты, которые разрабатывают философы, пишущие на национальных языках. Наоборот, моноязычность философии означает, что в мире господствует одна точка зрения. Для преодоления такой "глобализации" необходимо создать условия для конкуренции, которая должна протекать не форме "холодной войны" с ее идеологическим противостоянием и "железным занавесом", а в мирной форме перевода, чтения и обсуждения национальных философских проектов.
Традиция и инновация.
Поиски единства были и остаются поистине вечной проблемой человека. Если раньше не только дела, но и мысли людей были «коллективными представлениями», то сегодня каждый стремится быть автономным индивидом, что на практике приводит к росту эгоизма и разобщенности. Вместе с тем, современные городские индивидуалисты, проживающие в одиночестве за железными дверями изолированных апартаментов, испытывают ностальгию по единству, и предаются мечтаниям об органических целостностях прежнего типа.
Консерватизм в политике и экономике, в науке и искусстве, в моде и повседневной жизни – все это разные явления. Что же их объединяет? Консерватизм считается уделом стариков, которые брюзжат по поводу новаций. Но и у молодых можно спросить: интересно, где же существует то новое, которое еще не возникло? Не является ли оно продуктом прошлого?
Традиция имеет, по меньшей мере, три больших и специфических значения. Во-первых, традиция может означать традиционность и указывать на преемственность или непрерывность, которая всегда присутствовала, например, в строительстве, живописи или музыке. Традиция проявляется в качестве непрерывности культурной памяти, которая должна признавать и включать различное историческое понимание. Во-вторых, традиция может означать всеобщее содержание, здравый смысл, который всегда уже говорит нам нечто прежде, чем мы начинаем размышлять. В-третьих, традиция означает признание авторитета и его знаний. В этом смысле традиция для нашего понимания оказывается, прежде всего, открытостью к другому, который передает нам опыт и свое понимание мира. Это никоим образом не означает, что его мнение следует одобрять и принимать без критики. Наоборот, следует слушать всерьез голос другого и вступать с ним в диалог.
В последнее время все только и говорят об инновациях. Однако нельзя забывать о той цене, которую порой приходится платить за воплощение «прожектов», абстрагирующихся от технологических, научных, экономических, социальных и культурных возможностей, запас которых накоплен в той или иной стране. Социализм, может быть, и неплохая модель общества, но как указывал сам Маркс, его экономическая база должна быть подготовлена капитализмом. При всем критическом отношении к российскому капитализму, нельзя не признать, что возврат к нему в значительной мере вызван не только субъективным разочарованием, но и объективными причинами. В деле построения социального государства европейские страны достигли больших успехов, чем некоторые страны бывшего соцлагеря. Китайцы, приезжающие в Европу, именно там с изумлением находят «преимущества социализма».
По мере пробуксовки нетерпеливые новички прибавляют обороты и увязают все глубже, в то время как опытные водители убавляют газ и постепенно «на раскачку» выводят застрявший автомобиль на твердую дорогу. Продолжая эту аналогию, можно напомнить высказывание М. Тэтчер, что общество без консервативной идеологии – это как машина без тормозов. Очевидно, английский консерватизм направлен на сохранение так называемых «буржуазных» ценностей, которые сегодня разрушаются уже без усилий леворадикальной критики.
Если вспомнить историю, то Марксова критика буржуазного общества, которая легла в основу социалистической модернизации, тоже опиралась на ценности традиционного общества. Капитализм разрушает старые ценности земли, рода, труда, чести и измеряет все это деньгами. В результате земля продается и покупается, а человек превращается в рабочую силу. Деньги и рынки девальвируют традиционные нормы поведения в иерархическом обществе, где люди разных сословий чувствовали себя звеньями одной цепи, и по-новому объединяют людей в погоне за прибылью. В основе капитализма лежит универсальность рынка и определение стоимости на основе абстрактного труда, измеряемого количеством рабочего времени. При этом ценность природных ресурсов (земля, вода, воздух), а также человеческие затраты (отчуждение) не принимаются во внимание. Природа превратилась в "кладовую сырья", уникальные изделия – в товары серийного производства и массового потребления, а человек – в рабочего или буржуа.
Общество хотя и воспроизводится в отношениях людей, но использует их в том режиме, который резко отличается от человеческой формы этого материала. Индивидуальные лица формируются как общественные личности.
Проблема отчуждения, поставленная молодым Марксом, стала основной в «западном марксизме», имеющим дело с критикой «общества благоденствия». Что такое отчуждение? Это, во-первых, превращение вещи, изделия в товар, а человека – в рабочую силу. Во-вторых, это форма сознания, когда я есть такой, каким меня представляют другие. В- третьих, это утрата собственного я и неподлинный образ жизни. «Отчуждение» слишком широкое и неопределенное понятие. Многие формы отчуждения не может преодолеть никакая политическая революция.
Философы левой ориентации спрашивали: как частные лица могут быть представителями институтов? Можно перевернуть вопрос: что происходит, когда общественные роли играются индивидуумами? Например, в рамках семьи законы капиталистической экономики не то чтобы не действуют (буржуазная семья считается оплотом капитализма), однако родовые отношения все-таки оказываются решающими. Закон собственности подстроен под антропологию: всегда должен быть наследник состояния, и желательно, чтобы им был собственный ребенок. Другое антропологическое или родовое основание экономики проявляется как некая естественная граница накопления богатства. Прежние способы производства обеспечивали невысокий доход, так как один работник мог кроме себя прокормить сравнительно небольшое число людей, и это были в основном дети. Раб, лишенный семьи, работал на хозяина, крестьянин кроме семьи мог содержать еще и барина. Но их труд был одинаково малопроизводительным. Прежние способы производства были более устойчивыми, так как не вели к перепроизводству. Так называемый «азиатский» способ производства может служить примером "вечного возвращения". Он неподвластен никаким социальным катастрофам. Его ядро составляет община, которая сохранялась, несмотря на смену политических режимов.
Деспотическое государство перекраивает родовое общество. Оно существует всегда как идея и воплощается в разных формах феодального, капиталистического, социалистического и т.п. государства, превращающего людей в рабочие детали, подчиненные идее. Точно также оно контролирует собственность, деньги, торговлю. Как известно, капитализм складывался постепенно, а стадия государства наступает мгновенно. Эпоха накопления капитала – сбор документов на право собственности, имеющей малую цену в результате дезинтеграции старой системы; затем продажа собственности в момент повышения цены. Но капитализм – это не просто спекуляция земельными участками, и прочими товарами, это инвестиция производства в условиях наличия дешевого труда. Потребляя особый товар – рабочую силу, капитал начинает расширенное воспроизводство, вплоть до бесконечности. Маркс описывал рождение капитализма, как встречу рабочей силы (пролетария) и капитала. Капитализм начинается, когда капитал присваивает производство. Спекуляция – купить, где дешево, продать, где дорого, может существовать в любом государстве. Поэтому производительность труда – это главный фактор развития общества. Только в развитых странах, где три процента населения обеспечивают остальных продуктами питания, можно говорить о расцвете символического производства.
Докапиталистические общества в условиях нехватки ограничивают потребности и желания, капитализм не ограничивает их, например, моралью, а наоборот стимулирует их с целью расширения рынка. Медиумом общества становятся деньги. Их часто ругают, желтый металл долгое время считался воплощением дьявола. На самом деле деньги – великое цивилизационное изобретение. Борьба за владение собственностью, разрешается не силой, а посредством покупки и продажи. Конечно, деньги долгое время сосуществовали с другими медиумами, да сегодня еще не все продается. Поэтому их нельзя считать универсальным средством улаживания конфликтов. Любовные отношения опосредуются галантным обхождением и требуют для своего осуществления некой "поэзии". На науку и бизнес накладываются моральные ограничения. Таким образом, существует множество медиумов, посредством которых общество нормализует поведение индивидов. Поэтому модель капиталистической экономики никогда не реализуется на 100%. Не все можно купить и не все продается. [2] Всегда остается рутинная домашняя работа. Наконец, производство общества как целого, духовное производство – культура, философия, религия, наука, особенно фундаментальная – не является коммерциализированным.
Целью современного общества, скорее всего, не является «всестороннее развитие человека». Социальная структура с ее институтами задает с роли, которые играет человек, занявший то или иное место в социальном пространстве. Общество становится все более дифференцированным, интеграционные отношения складываются между экономическими, политическими, информационными подсистемами, а не на почве интересов совместно живущих людей. Конечно, социальные институты в каком-то смысле являются продуктами человека, даже если он участвует только в их воспроизводстве. Люди встраивают «человеческое» в остывающие социальные пространства, например, устанавливают дружеские отношения на работе. Осознав, что общество не предназначено для дружбы, человек может создавать коммунальные пространства вне официальных мест труда. Сейчас у него много свободного времени и есть средства, позволяющие искать такие сообщества в сфере развлечений. Скорее всего, сегодня реализуется модель «сетевого единства», которое достигается уже не партиями или международными организациями, а индивидами, стихийно стремящимся к объединениям на основе частных интересов.
К сожалению, расширение рынка труда и рынка развлечений не означает освобождения людей, которые, избавившись от одних зависимостей, попадают в другие. Поэтому интеграция должна включать духовную, гуманитарную составляющую, ибо она затрагивает отношения людей. В этой связи представляют интерес нелиберальные модели единства, которые выстраивались в начале прошлого века в Германии. Такие мыслители как М. Вебер, В. Зомбарт, О. Шпенглер, М. Шелер, Н. Элиас, Э. Юнгер, К. Шмитт и М. Хайдеггер пытались противопоставить либеральному обществу не социалистические модели, а органические целостности. Поскольку в сегодняшней России их теории воспринимаются гораздо более широкой аудиторией, чем проекты Р. Рорти, Ю. Хабермаса и Н. Лумана, постольку возникает задача их реконструкции и оценки в аспекте современности.
Космополитизм и Идея Европы.
Решающим фактором единства Европы, начиная с XVII в., становится наука. Формируется идеал господства разума над обществом. Старое феодальное строение, созданное совместными действиями церковной и феодальной власти, преобразуется в рациональную конструкцию, в основе которой лежит право. Бедствия, проистекающие от войн между государствами, заставляют найти такое гражданское устройство, которое обеспечит безопасность людей. Уже в трактате Канта «К вечному миру» сформулированы законы, по которым люди могут жить во всемирно-гражданском состоянии. Должен существовать особого рода союз, названный Кантом "союзом мира", который положит конец войнам раз и навсегда. Его задача в том, чтобы обеспечить свободу государств, причем без принуждения, как в случае объединения индивидов.
Э. Гуссерль – основоположник феноменологии – также доказывал необходимость объединения европейских наций, культур, государств: Европа – это семья народов, единство которых имеет чисто духовный характер. Поэтому по отношению к понятиям "раса", "род", "этнос", «природа человека» он осуществлял феноменологическую редукцию, т.е. «вынес их за скобки». Основанием этого служит наличие идеологических предпосылок в конструкции этих понятий. В их трактовке недопустим натурализм. Они подлежат такой же критике, какой подвергаются идеологические конструкты. Европейскому человечеству присуща некая энтелехия, сообщающая ему однонаправленность развития в стремлении к идеальному образу жизни как к вечному полюсу. Развитие Европы нельзя описывать по аналогии с ростом организма, нет никакой зоологии народов. Европа – это бесконечная идея, к которой стремится духовное становление.
Накануне второй мировой войны Гуссерль писал: «Кризис европейского бытия может закончиться только либо закатом Европы, если она отвернется от присущего ей рационального осмысления жизни, впадет в варварскую ненависть к духу, либо возрождением Европы благодаря духу философии, благодаря героизму разума, окончательно преодолевающего натурализм.» [3]
Консервативная революция.
В отличие от Гуссерля, Хайдеггер исходит из целостности душевной жизни и выделения в ней структур, данных первично и заранее, а не конструируемых искусственно. Основополагающим определением жизни выступает взаимосвязь Я и бытия, Она переживается самой жизнью как опыт самой себя и насколько он есть у человека, настолько он определен миром. Жизнь протекает как взаимосвязь Я с миром и с Другими.
Хайдеггер заявляет, что проблема смысла жизни – фундаментальная тема всей западной философии. Его вопрос заключается в том, что это за действительность – жизнь? Принципиальным он считает постановку вопроса о смысле, структуре и целостности. Это вызвано протестом против естественно научного подхода к жизни, где она исследуется как предмет, хотя это менее всего применимо к ней.
Хайдеггер указывает, что феноменология предполагает жизнь, но не выясняет ее смысла. Поэтому возникает фундаментальная задача: увидеть человеческое бытие таким, каким оно являет себя в повседневном существовании здесь, т.е. определить бытийственные характеристики жизни. Человек в повседневности не принадлежит сам себе и не строит себя сам на основе критически осмысленных им в опыте личного сомнения принципов. Существование в мире с другими характеризуется отказом от своего Я: "Мы — это по большей части не мы сами, но другие, — нас живут другие." [4] Человек теряет себя в устройстве своего окружающего мира, в приспособлении к другим в процессе совместной жизни. Специфика бытийных актов состоит в заботе об устройстве дел и не сводится к понятиям. Понятия обеспечивают всеобщность и необходимость. Однако жизнь состоит из событий, которые с одной стороны случаются с каждым, а с другой стороны, исполняются каждым по-разному. В одинаковой ситуации одни проявляют мужество, а другие оказываются трусами. Это обнаруживает неприменимость закона в человеческой жизни. Закон пригоден для осмысления вещей, но не применим к людям, если мы их не низводим до положения объектов. Наука определяет человека как мыслящее животное, т.е. как специфическую вещь. Однако для человека существенно стремление к постижению смысла бытия.
Опора на мировоззрение, которое фундировано не рефлексией, а связью с народом, с его историческими традициями и культурой, дает опору для практического действия, способствует единству людей. У Хайдеггера сплоченность людей достигается на почве совместного бытия в мире, заботы о его устройстве. Это было ответом на разукорененность людей, проживающих в больших городах современности. Хайдеггер видел подлинное совместное бытие людей не в социальном и даже не в интеллектуальном, а в бытийственном ракурсе. Осмысляя связь между индивидом и общностью (Gemeinschaft), между отдельным человеком и народом (Volk), Хайдеггер называл подлинное бытие в общности с народом «судьбой». Речь идет ни об общности человечества, ни о всеобщей истории, которая, согласно Хайдеггеру, суть лишь пустая болтовня, но об общности народа и подлинном воспроизведении жизни прежних героев.
Во «Введении в метафизику» Хайдеггер противопоставил американской демократии и русскому социализму традиционализм. Онтологический смысл идеологии сверхдержав он увидел в сопряжении планетарно предназначенной техники и человека Нового времени. Марксизм, согласно Хайдеггеру, был одной из законченных форм западного нигилизма, ибо он стремился сделать человека господином сущего. Германия зажата между двумя супердержавами, сделавшими ставку на технику. Однако философ не выдвигает лозунг типа "Догнать и перегнать!" Техника, по Хайдеггеру, – это высшее проявление воли к власти, которая, если ее ничем не ограничивать, приведет к нигилизму и опустошению земли.
Видя разрушительные последствия технократии и демократии, Хайдеггер сделал ставку на традиционные ценности. Он дал свой ответ на проблему, поставленную Марксом. В "Письме о гуманизме" Хайдеггер ссылается на Маркса, но переописывает отчуждение в терминах бездомности, безродности и забвения бытия. Хотя его взгляд не устремлен в будущее, а прикован к настоящему, неверно считать его апологетом буржуазного общества. Хайдеггеровская критика современности не уступает Марксовой и, надо признать, что она больше соответствовала реалиям ХХ в. Благосостояние росло, накал классовой борьбы снижался, и отчуждение проявлялось теперь на фоне не бедности, а достатка.
Торгаши и герои.
Германия на рубеже 19 и 20 столетий была захвачена не просто милитаризмом, но и протестом против торгашества, носителями духа которого считались Англия и Франция. Немцы утверждают взамен либерализма идею планового социалистического государства, играющего роль защитного панциря тела народа. Интеллектуалы пишут о примате воина-героя, отрицающего благополучие и комфорт. Мечтают о нации как организме. Равенство, свобода и братство видятся на путях организации. Поэтому дилемма торгаша и героя – это не фантазм Зомбарта и Юнгера, а коллективная мечта, ставшая символической реальностью немецкого духа. Различие торгаша и героя становится опорой консервативной революции. Капитализм критикуется как власть финансового капитала, стирающего народы, превращающего крестьян и рабочих в безликую массу. Уничтожение природы, деградация культуры механизация труда – таковы основные обвинения Зомбарта.
Работа "Торгаши и герои" написана во время первой мировой войны, как ее оправдание, и обращена к будущим победителям-немцам как руководство к действию. Главная идея в том, что настоящая война – это война вер, но не в религиозном, а в идейном смысле. Война 1914 г. кажется Зомбарту последней битвой между торгашами и героями. Англичане характеризуются как представители духа торгового капитализма. На примере утилитаристской морали и позитивистской философии Спенсера раскрывается их мелкий торгашеский дух. "Индивидуалистическая, эвдемонистическая социальная философия по своему истоку и глубочайшему своему смыслу есть порождение английского духа".[5] Резюме английской идеологии: общество есть агрегат индивидуумов, и цель его в том, чтобы достичь наибольшего счастья для наибольшего их числа. Зомбарт критикует либерализм за индивидуализм и сведение роли государства к функции ночного сторожа. Он опирается на Лассаля, который протестовал против понимания государства как слуги торгашей, и видит в нем немецкого патриота и ученика Фихте. Как и многие мыслители ХХ в. накануне первой мировой войны Зомбарт утверждал, что фундаментальные воззрения на государство и общество определяются не социальными, а национальными факторами.
Рабочий и солдат.
Некогда романтизированный Марксом образ рабочего, который, освободив себя, освободит весь мир, сменился по буржуазному умеренным представлением социалистов. Именно против него и восстал Э. Юнгер.
Основной его упрек буржуазному порядку состоит в том, что оно нивелирует не только аристократию, но также рабочих и крестьян. Превращая землю и труд в простой предмет купли и продажи, буржуазное общество отрывается от связей с почвой, становится искусственным образованием, в котором сущностные субстанциальные качества людей заменяются функциональными. Жизнь становится спектаклем, где люди больше не живут, а только исполняют роли, играют и обозначают себя на сцене жизни. Юнгер противопоставляет философии разума антропологию “крови и почвы” и взывает к эпохе, которая изобиловала “великими сердцами” и “высокими умами”, которая была богата битвами, где лилась кровь, а не произносились речи.
В слове “порядок” уже давно слышится одновременно “немецкий” и “бюргерский”. Юнгер разводит эти предикаты: буржуазному порядку разума, экономии и обмена он противопоставляет немецкий порядок как “отражение свободы в зеркале стали”. “Общество” как форма порядка представляется Юнгеру вялой и аморфной, оно являет собой картину деградации как власти, так и людей. Это проявляется в интерпретации рабочего как "класса". По Юнгеру, он не просто рабочая сила, ибо сохраняет связи с почвой, стихийными силами бытия, и поэтому его протест – это борьба не за формальную, а за реальную свободу, за свободу владеть землей и орудиями труда.
Считая буржуазную демократию исторически обреченной, Юнгер предпринимает переописание мира, как основу нового способа жить, и начинает ее с интерпретации рабочего. Он критикует бюргерское понимание рабочего через призму договорных отношений как несостоятельное, а также разоблачает социалистическую поэтизацию рабочего как идеального образа человечества. Она лишь прикрывает тот факт, что с “помощью рабочего бюргеру удалось обеспечить себе такую степень распорядительной власти, какая не выпадала ему на долю на протяжении всего 19 столетия”.[6]Юнгер предвидит ситуацию прозрения рабочего и пытается канализировать могучий выброс энергии, направляя его на разрушение гражданского общества и созидание государства: “Наша вера в том, что восход рабочего равнозначен новому восходу Германии”.[7] Свобода и порядок, по Юнгеру, соотносятся не с обществом, а с государством, и образцом всякой организации является организация войска, а не общественный договор. Во время восстания единичный человек – служащий становится воином, масса превращается в войско, а отдача и выполнение приказов заменяет общественный договор. Так рабочий выводится из сферы эксплуатации или сострадания в сферу войны и вместо адвокатов у него появляются вожди.
Собственно, этот сценарий и был реализован в немецкой истории. На примере Юнгера, мы видим трансформацию марксизма как идеологии рабочего Интернационала в национал-социализм. На место рабочего, который не имеет отечества, был поставлен немецкий рабочий, призванный господствовать в мире.
Элита и общество.
Всегда, когда происходят перемены, можно заметить поиски вождя, способного принимать важные решения. Не удивляет, что и сегодня, какие бы объединения мы не рассматривали, партии, классы, профессиональные группы, школы и предприятия, церковные союзы, везде ставится вопрос о вожде. Желание вождизма подчас принимает гротескные формы. Это видно на примере растущих как грибы после дождя новых "обществ", "кружков", "школ" и "сект", во главе которых стоят разные "пророки", "спасители", "целители". Такова была ситуация и в поздней античности. Романтики считают, что органическая жизнь определена законами рода и индивиды играют роль органов общества как политического тела. Социалисты и либералы настаивают на приоритете социума и указывают на интересы его классов и слоев. Они видят прогресс в том, что социальные связи разрушают органические. Например, на место каст приходят классы, на место национальных – интернациональные формы жизни. Конечно, современная элита – это интеллектуалы, специалисты и они должны быть обучены мастерству на высшем уровне. Но не следует забывать о духовной, культурной составляющей, которую раньше называли интеллигентностью. В любых человеческих сообщества можно найти центр, персональным представителем которого является личность-образец, вождь или элита. Вожди указывают путь и ведут по нему. Образцы определяют «гештальты» (формы), которые задают структуру душевной жизни.
Элита – это коллективный вождь общества. Потому, рассуждая о вождизме, следует напомнить, что сегодня его функции должны выполняться элитой. Но уже не как диктатура во времена культа личности, а более демократично и на основе новых более гуманных технологий. С социологической точки зрения элита представляет собой небольшую часть общества, являющуюся носителями знаний, практических умений, культурных традиций. Количество их на квадратный километр территории не подсчитано, тем более что значительная ее часть проживает в столице и в крупных мегаполисах. Это может быть несколько десятков или даже сотен тысяч людей, задающих тон в той или иной нише общества в науке и религии, в искусстве и политике, в спорте и шоубизнесе. Важно отметить, что речь идет о специалистах в сфере не только высоких технологий, науки и искусства, но и более простых услуг. Учителя, парикмахеры, кулинары, дизайнеры, предприниматели и прочие ведущие специалисты в той или иной области – они, прежде всего, образуют элиту общества. Если ее нет или она по каким-либо причинам вынуждена эмигрировать, страна обречена на застой.
Романтики в противоположность либерализму и социализму абсолютизировали индивидуальность. Оба эти направления односторонние. С одной стороны, существуют классы, сословия, группы. С другой стороны, общество состоит из отдельных людей, которые рождаются и умирают. Они являются членами коллективов, которые можно рассмотреть как организмы. Эти организмы представляют собой некую «общую личность»: нацию, государство, церковь, одухотворяющие человеческие объединения. И только благодаря им, человек перестает быть как изолированным индивидом, так и безропотным членом коллектива. Выход из дилеммы «коллективизм – индивидуализм» открывает персоналистическая метафизика, которая отдает приоритет личностным формам бытия в человеческом обществе. Она противостоит коллективистской философии Кондорсе, который постулировал "дух народа" и считал народные массы мотором истории и цивилизации. В образцах и вождях он видел спонтанные формы проявления этого духа в религии, искусстве и науке. Наоборот, не "идеи" (Гегель), не законы разума (Кант и Фихте), не законы производства (Маркс) определяют бытие, формирование и развитие обществ, а господствующие образцы и вожди задают им то или иное направление.
В начале ХХ века были популярны пафосные работы М. Шелера и Н.А. Бердяева о "равенстве" и элите. В статье "Человек в эпоху выравнивания" Шелер писал. «Если бы на вратах грядущей эпохи мировой истории я должен был бы написать название, которое бы передавало всеохватывающую тенденцию этой эпохи, то, как мне кажется, ей подходило только одно – уравнивание» [8]. Не ограничиваясь восторженными словами о преодолении расовых, культурных, социальных и классовых различий, Шелер описывает эпоху модерна как массовое общество, взявшее тренд на потребление и развлечения. Речь идет не столько о социальном и политическом равенстве, сколько о доступности благ, которые ранее считались роскошью.
Бердяев встал в позицию критики философии равенства и считал, что аристократия и демократия – два внутренне противоположных начала. Он полагал, что "перед обществом монархическим и перед обществом демократическим одинаково стоит задача выделения и подбора руководящей аристократии"[9]. В "Самопознании" идея аристократии сформулирована более корректно: "Подлинные качества и достоинства людей не имеют никакого отношения к их иерархическому положению в обществе." [10] Противоположность аристократии и демократии преодолевается персонализмом. Оба мыслителя видели путь расцвета индивидуальной свободы и достижения единства общества на пути духовного развития. Бердяев писал: «Я представитель личности, восставшей против власти объективированного общего.» [11]
Нечто похожее писал и Шелер в «Вожде». Человек – это не член и не орган коллектива, а индивидуальное выражение общей личности. Над всеми органическими и социальными общностями возвышается общая духовная личность, такая как церковь, нация, государство, культура. Общая личность реализуется благодаря индивиду, который становится моделью для подражания. Он выступает носителем высших ценностей и тот, кто подражает, формирует себя, восходит вверх по лестнице ценностей. Именно такой способ воспитания элиты представляется наиболее эффективным. [12] Бердяев различал эзотерическую (святые) и экзотическую (церковную) аристократию. "Духовные достижения сокровенной жизни святых в измененном, экзотическом виде переходят в историческую церковную жизнь." [13] Бердяев считал святых невидимой церковью, противоположной официальной, он признавался в неприязни к клерикализму и высоко ценил старчество. Шелер был более лоялен и трактовал государство и церковь как «общую личность», которая соединяет народ. Для Бердяева все институции враждебны человеку. Единство людей он мыслил исключительно на духовной основе как религиозное всеединство. По Шелеру, единство отдельных личностей реализуется благодаря воспитанию чувства нравственной солидарности, составляющего основу естественного человеческого разума. Анализируя общественную природу человека, Шелер отмечал, что ее нельзя раскрыть на основе биологических, социальных факторов. Общность как духовное единство выстраивается на любви, а социальная система – на принуждении. Поэтому общая личность – это не сумма индивидов, а центр специфических духовных актов, главными из которых выступают нравственная солидарность, вина и покаяние.
Шелер писал, что всякая душа, ее настроение определяется установкой любви или ненависти. Как в отдельной, так и в групповой душе можно выделить три уровня законов: ассоциативные, определяющие характер представлений, витальные, определяющие жизнь и рост организма, духовные, задающие то или иное направление развития культуры. Аналогичным образом дело обстоит в человеческих коллективах, нормы которых представляют длительные и устойчивые законы самосохранения группы или рода.
Любое общество иерархично. Вопрос в том, образована его вершина из лучших (аристократия) или из худших (охлократия). Бердяев описывает элиту как аристократию духа в нравственных категориях: "Аристократический склад души может быть и у чернорабочего, в то время как дворянин может быть хамом." [14] Каждый класс, каждая группа выделяет свою аристократию.
Аристократов духа Бердяев отличал от политических революционеров (Маркс, Робеспьер): "За революции хватаются и на них наживаются все, считающие себя неудачниками и обиженными, все озлобленные." [15] Поэтому революции – это не начало новой жизни, а завершение старого порядка, продукты его гниения. "Русская революция есть тяжелая расплата за грехи и болезни прошлого." [16] Люди революции – это толпа, масса, обуреваемая чувством ненависти к угнетателям. Масса повинуется законам орды. Поэтому стихия революции не созидательная, а разрушительная. Она, по мнению Бердяева, есть явление природы, подобное грозам, наводнениям и пожарам, а не явление человеческого духа.
Бердяев считал, что аристократия – это не сословие или класс, а носитель духовного начала. Но при этом он отстаивал цивилизационное значение и старой аристократии. За ней стоит порода, наследственность, расовый подбор, а, главное, воспитание. "Человек органически, кровью принадлежит к своей расе, к своей национальности, своему сословию, своей семье ... Одно из самых больших заблуждений всякой абстрактной социологии и абстрактной этики – это непризнание значения расового подбора, образующего породу, вырабатывающего душевный, как и физический тип." [17] В результате, элита понимается Бердяевым не как сословие или продукт классического образования, а как качественный (душевный и физический) тип, как тысячелетняя культура души и тела. Существование "белой кости", по его мнению, есть не только сословный предрассудок, но и неопровержимый и неистребимый антропологический факт. В целом же точка зрения Бердяева напоминает теорию Н. Элиаса о роли благородных сословий в развитии цивилизации. Но есть небольшой ньюанс. Как известно, даже демократические партии разлагаются бюрократией. И высшие сословия вырождаются в светское общество, красивое с виду, но пустое и холодное внутри. Поэтому Бердяев говорил о необходимости победы дворянина над дворянским высокомерием.
Важнейшей темой теории элиты является вопрос о качествах, типах и формах управляющего слоя. Его обсуждение следует вести с философско-антропологических позиций. История обществ показывает, что меняются не только знания и культура, носителями которых является элита, меняется ее социальный статус, а главное антропологический тип.
Сегодня весьма популярными стали рассуждения о сильной личности, о вожде, способном вывести нацию из кризиса. При этом внимание сосредоточено на обсуждении политического вопроса о том, как нужно мыслить вождя – по образцу Гитлера, Сталина или Мао. Прежде всего, следует обратить внимание на то, что народ выбирает вождя, руководствуясь некими образцами. Они могут иметь различные формы: целерациональную – этот человек заботится о моих интересах", традиционную – вождь как легитимный господин; дисциплинарно юридическую; натуралистическую: родители и дети, старшие и младшие; кровнородственную, клановую, где вождь ведет происхождение от основателей рода; наконец, персонально аффективную, завязанную на харизму вождя (призвание в отличие от службы). Это также лидерство в связывающих вождя и массу отношениях веры, доверия, любви, преданности, страха, уважения и почитания.
Личностный, харизматический вождизм является изначальным. Он лежит и в основе служебного и кровнородственного вождизма. Во время перемен и революций харизматический вождизм снова возрождается. Он не требует никакого "учения", ибо вождь и масса произрастают на одной почве и криками выражают свое единодушие. Наоборот, образцовая личность и те, кто ей подражают, не всегда знают друг друга. Человек может не знать, что служит предметом подражания. Сознание и самооценка вождя, как политического, так и религиозного зависит от признания народа. Отношение образ – подражание развертывается в духовной сфере, в идеальном пространстве и времени и не всегда связано с реальными звездами и кумирами. Примером подражание может служить человек, живший в глубоком прошлом: Цезарь, Сократ, Христос (Imitatio Сhristi), Будда. Образец часто принадлежит истории, мифологии, поэзии, как, например, Гамлет или Фауст. Наоборот вождь, который ведет, должен быть здесь и теперь. Образцами могут быть образы героев в мифе и эпосе, истории и литературе, а также нечеловеческие фигуры, например, боги и демоны. В искусстве предметом подражания может стать другое произведение. Французский абсолютизм стал образцом для Пруссии, римское право было образцом церковного, примерами подражания служили идеалы «рыцаря», «придворного», «джельтмена».
Группа, как бы она не называлась (семья, род, племя, народ, нация, сообщество, культурный круг, класс, профессия, слой, разбойничья банда, воровская шайка) всегда раскалывается на две части: одна маленькая, преданная вождю, другая составляющая массу. Этот закон – основа биопсихической жизни, где есть стая и вожак. [18] Группа здесь аналогична сообществу природных организмов в смысле телесной и душевной организации. Каждый организм имеет разнообразные органы для осуществления жизнедеятельности. При этом складывается иерархия управляющих и исполняющих органов. У животных такую роль играет центральная нервная система. Любое мгновение жизни сопровождается планом и целью, которые неразрывно связаны с предметами жизнедеятельности. Совсем иначе обстоит дело с "образцом". Это понятие ценностное. Образцом служит то, что считается благим, истинным, красивым, словом, ценным. Между ним и теми, кто подражает, складывается какая-либо форма симпатии, аффективно связывающая в целостность.
У людей всегда есть "духовная надстройка", которая представляет собой господствующий набор потребностей, аффектов, ценностей и идей. (Ухтомский назвал главный принцип работы сознания установкой, согласно которому внимание всегда сосредоточено на чем-то, что представляется ясно, тогда как все, не относящееся к делу, остается в темноте). Собственно, вождь определяет и задает установку народу. И этот общий социологический закон имеет применение не только в рамках человеческого сообщества, но и стада животных. При научении животных в группе всегда есть "пионер" и последователи.
Сказанное позволяет провести аналогию межу биологическим и социальным, а феномен вождизма вывести из строения органической жизни. Социальное определение этого закона дал австрийский социолог и юрист фон Визе: во всякой группе, представляющей собой единство, есть тот, кто господствует. Реализацию этого закона можно наблюдать в любых сообществах, называются они коммунитаристскими или либеральными. Везде есть господствующее, управляющее меньшинство и послушное, исполняющее большинство. Этот закон действует и внутри монархии и внутри республики, в демократии и аристократии. Поскольку он не имеет отношения к выбору ценностей, Шелер называет его свободным от ценностей. Фюрер может быть святым, демагогом, он может вести народ или руководить группой, но в социологическом смысле называется вождем. [19] Шелер полагал, что личностный дух играет главную роль в формировании человеческих групп. Вожди указывают путь и ведут по нему. От вождя требуется действие и победа. Образец требует бытия, формирования души, которая определяет действие. Отсюда теория образцовой личности много важнее и фундаментальнее концепций фюрерства. Вождь оказывает воздействие на волю. Личность-образец задает настроенность на ценности, которые придают групповой душе ту или иную форму или гештальт. [20] Таким образом, направление развития общества определяют не вожди, а наоборот образцы.
Вождь всегда на виду, а личность-образец не всегда очевидна. Часто подражание происходит бессознательно. Можно знать идею и не отдавать отчет в следовании образцам. Более того, рефлексия ослабляет силу их воздействия. Сегодня так называемая «звездная болезнь» состоит в отождествлении себя с реальным лицом. Прежде в качестве моделей чаще всего выступает святой, гений, мудрец, герой, художник. Образцы воздействовали на конкретных людей и формировали их характер. Для Шелера образцовая личность даже важнее чем вождь, о котором так много пишут в современной литературе. Образец раскрыт либо как античный мудрец, либо как "прекрасная душа" романтиков. Вождь и ныне широко представлен на общественной арене. Учительство, напротив, реализуется на скрытом духовном уровне. Зато подражание кумирам, благодаря масс медиа, приобрело невиданный размах.
Сравнение теорий элиты Шелера и Бердяева поможет разобраться с исконно российскими дилеммами: 1) интеллигент – интеллектуал. 2) торгаш – герой. 3) вождь – учитель (в смысле образец для подражания). Главная особенность человеческого типа, называемого вождем, состоит в том, что он ведет, т.е. принимает решения и действует. Совсем не обязательно мыслить вождей по модели главарей бандформирований, политических диктаторов, руководителей религиозных сект. Конечно, это яркие, харизматические типы, способные вызывать энтузиазм масс. Вождь и народ прежде составляли неразрывное единство. Сегодня в сфере вождизма тоже происходит демократизация. На место исступленных фанатиков и параноиков приходят хладнокровные менеджеры. На основе современных более гуманных технологий им необходимо научиться создавать социальные коллекторы, где бы люди пребывали не в одиночестве, и не скапливались как толпа, а вступали в человеческие отношения, испытывая доверие и сострадание, терпимость друг к другу.
Национальное и национализм.
Консервативные установки при определении современного общества примерно таковы:
1) Общество представляет собой солидарную общность, основанную на правовом равенстве своих членов;
2) Граждане привязаны к территории, на которой они устанавливают свое политическое самоуправление, образует государство.
3) Единство нации основано на политическом и культурном суверенитете.
Таким образом, консерватизм – это не космополитизм. Его сторонники борются за сохранение рода, нации, государства, семьи, сословий. Государство мыслится как родина. Сословие связано с трудом, профессией. Род и семья – это биологическое и одновременно культурное наследие, это порода и, наконец, раса. Общество нуждается в культивировании, и пренебрежение надлежащей воспитательной работой приведет к вырождению человека. Классовая дифференциация размывает границы общества. Как известно «рабочий не имеет отечества», а буржуазия и интеллигенция еще более космополитичны, ибо не только труд, но капитал и дух не признают национальных границ, и подтверждением тому является процесс глобализации. Наоборот, нация как исторический субъект обладает "духом" или мировоззрением, которое вырабатывается выдающимися деятелями культуры. Самосознание нации и, тем более, национальное политическое движение не всегда соответствуют этому духу. Состоит нация из различных классов, социальных и профессиональных групп, сословий, каждое из которых имеет свое собственное мировоззрение, или же можно говорить о национальной идее, которая так сказать перекрывает социально-классовые интересы, разъединяющие людей? Перед началом первой мировой войны политики были озабочены тем, как собрать воедино разрозненное по социальным, экономическим, политическим, религиозным интересам общество. Этот вопрос, горячо обсуждался европейскими интеллектуалами. Типичным образцом национального дискурса немецкой интеллигенции была серия статей М. Шелера, представленная в сборнике “Нация и мировоззрение”.[21] Характерно, что нации определены там не как политические или социальные объединения, а как культурные феномены. В докладе Э. Бутру, тогдашнего президента Французской Академии, был поставлен аналогичный вопрос[22].
Немецкие философы исходили из неравноценности нации и государства. Нация – это "естественное образование", а государство – это продукт культуры. По Канту, именно оно представляет собой высочайшее социальное благо, а по Гегелю, его существование венчает "объективный нравственный разум". Эти философы выражали государственную идеологию Пруссии. В России Бог, царь и отечество составляли триаду главных ценностей и точно также после революции народ, принявший участие в революционных выступлениях, быстро получил нового наставника – партию. В Германии на первом месте стояло государство, а не нация. Поэтому нет ничего удивительного в том, что политизация национального сознания во времена Наполеона, в конце концов, свелась усилиями Бисмарка к созданию рейха.
Воля к образованию политического сообщества – это и есть воля к образованию государства. Поэтому кажется проблематичным обоснование нации при помощи государства. Наоборот, его образованию предшествует культурное единство нации, национальное мировоззрение, национальная идея, ради которой люди несут на своих плечах тяжесть строительства государства. Невозможно объяснить политическими или экономическими мотивами трансцендентное стремление к расширению границ государства.
Нация – это, прежде всего, такая духовная общность, которая присутствует во всех ее частях, институтах семьи, общины, народа в целом. Единство нации, ее защита – это то, что составляет смысл существования индивида. Надо отдать дань уважения античному полису, единство которого настолько поражает наше воображение, что мы хотели бы привить своим согражданам такие государственные добродетели, когда индивид готов отдать за полис самое дорогое, что у него есть – свою жизнь. Отсюда национальную солидарность следует мыслить, прежде всего, как моральную и духовную общность, пронизывающую политику и право. При этом важным условием единства нации Шелер считал единство переживания, определяемое территорией. Напротив, по Бутру, для самоопределения французской нации на первом месте стоит население, а территория – на втором.
Кроме внутренней миссии у нации есть еще и амбиция стать “всемирной”. Если Англия претендовала на мировое господство, реализуемое посредством колониализма, то, по утверждению Э. Бутру, Франция стремится к образованию человечества на основах свободы и равенства, и это исключает какой-либо аристократизм или веру в избранность. М. Шелер утверждал, что немцы несут с собой мировой порядок и трудолюбие и при этом признают право каждого народа на национально-культурное своеобразие. Русский “народ-богоносец”, согласно В.С. Соловьеву, берет на себя всемирно-историческую миссию служить другим народам. Конечно, современные представители упомянутых народов, скорее всего, отказались бы нести эти миссии. Но в какой-то форме остатки старых дискурсов дремлют в нашем сознании.
Ярким примером тому является отражение «русской идеи» в мечте В.С. Соловьева о религиозном интернационале. Когда-то они привели в раздражение и даже сильно испугали М. Шелера: Русские собираются господствовать над миром тем, что будут всех любить; французы задают культурные образцы и тем самым делают варваров цивилизованными; англичане колонизируют, а немцы – учат, как надо работать. Действительно, при обосновании избранности русского народа-богоносца В.С. Соловьев столкнулся с вопросом, как он будет объединять мир, и отвечал, что он будет служить другим народам. В работе «Умозрение в красках» последователь Соловьева Е.Н. Трубецкой также утверждал, что русские реагируют на зло смирением. Этому учит икона. На самом деле, икона является не только христианской святыней, но и военным штандартом. Когда-то императору Константину приснился крест с сияющей надписью «Сим победиши!» Рассказы об этом видении у нас до сих пор не потеряли популярности. Наше христианство локальное, российское, государственное. Его главная функция – быть символическим щитом империи – ярко проявилась во время первой мировой войны, когда волна шовинизма накрыла с головой народы Европы.
Трубецкой осмыслял военное противостояние как идейное: война идет за то, чем надлежит быть вселенной – зверинцем или храмом? Характеризуя идеологию противников, Трубецкой писал: «Здесь биологизм сознательно возводится в принцип, утверждается как то, что должно господствовать в мире. Всякое ограничение права кровавой расправы с другими народами во имя какого-либо высшего начала сознательно отметается как сентиментальность и ложь.» [23] Он предсказал, что это озверение, возведенное в принцип, отречение от всего того человечного, что доселе было и есть в культуре, может повести к поголовному истреблению целых народов.
В статье "Старый и новый национальный мессианизм" Трубецкой показал, как выворачивается мессианская идея и какова его обратная сторона. При последовательном ее проведении она неожиданно переходит в свою противоположность. Эта логика состоит в том, что в поисках русской идеи, озабоченные ею мыслители, проглядели своеобразие России. Национальный мессианизм всегда выражался в утверждении русского Христа, и Бердяев совершенно правильно считает его признаком утверждение исключительной близости и первенства какого-либо народа к Христу. Классическим его выражением является ветхозаветный мессионизм, утверждающий богоизбранность еврейского народа.
Новая славянофильская его форма, представленная Хомяковым, также опирается на веру в Россию как единственную спасительницу остальных народов и подстановку на место вселенского – православного, а на место православного – русского. Достоевский еще более усилил эту идею своим утверждением, что Европа проповедует не Христа, а антихриста, что единственным народом-богоносцем остался русский народ.
Без миссионизма нет и мессианизма. Булгаков испугался того, с какой легкостью мессианизм переходит в национализм, и предложил идею "национального аскетизма", согласно которой следует приостанавливать веру в богоизбранность и культивировать чувство ответственности. Народная по форме и вселенская по содержанию христианская религия, по Булгакову, должна осуществиться в России.
Точки зрения на национальное не как обособленное, а универсальное, входящее в синтез с другими народами, придерживался Е. Трубецкой: "подлинный Христос соединяет вокруг себя в одних мыслях и в одном духе все народы." [24] Если Бердяев указывал на антиномичность религиозного, национального, культурного, государственного (имперского) мессианизма, то Трубецкой полагал, что национальная гордость и готовность служить другим народам вполне соединимы. Он поясняет, что речь идет о "царственном достоинстве" по отношению к низшему и о смирении по отношению к высшему. Трубецкой видит выход из тупика мессианизма в миссионизме, который предписывался Христом как необходимость "учить и крестить все народы". Он указывает на то, что у русских мессианистов на первый план выходило универсальное и затенялось особенное. Он предлагает найти такую форму единства, в которой бы, наоборот, могло существовать особенное. Нельзя видеть русское только в том, что это истинная форма универсального. Когда такие притязания развенчиваются, то наступает, как у Чаадаева, отчаяние. Как говорил Соловьев: или Россия – народ-богоносец, или колосс на глиняных ногах. Таким образом, то, что Россия не похожа на божье царство, не должно стать парализующей мыслью, а напротив, стимулировать поиски своего пути к нему.
Образ России.
Зараженные индивидуализмом интеллектуалы ХХ столетия занялись критикой государственных ценностей, и в наше время они уже не согревают сердца людей. Не веря в Бога, не любя Родину и не уважая самих себя, мы продолжаем говорить, писать и мечтать о них. Наше общество утратило смысл своего существования. После распада СССР у него больше нет никакой миссии. Место есть, а предназначения нет. Быть источником сырья и развивать энерго- и металлоемкое производство – не такая уж славная задача. Передовые страны, как полагают некоторые, занимаются "производством впечатлений". Запад – это фикция, символ, но не пустое место, а весьма дорогой брэнд. Нам тоже необходимо развивать собственный символический капитал. Либеральное общество уже не является идеалом. Современные технологии позволяют думать о новых моделях. Социальная реальность, которая нас окружает, может быть совершенно иной. Вполне можно обойтись без ненужного производства, без войн и конфликтов, без беззастенчивых дельцов, без коррумпированных чиновников, безответственных интеллектуалов и выражающих свои комплексы художников. Зачем прогресс, если он нацелен на удовлетворение порока?
На самом деле есть иные возможности жить, их необходимо реализовать. Россия не может быть догоняющей Запад цивилизацией. Она для этого слишком велика. Мы всегда искали или прокладывали свой путь. В "ужасном" прошлом были и позитивные ценности, которые невозможно отбросить. Наши предки вовсе не были жестокими варварами. Они добились впечатляющих успехов потому, что "тоталитарное" общество объединяло их как звенья единой цепи. Наши предки протестовали и бунтовали, когда власть делала общество холодным, а человека бездомным. А мы стали настолько равнодушны к самим себе, что апатично наблюдаем за распадом общественной ткани. Наша страна, государство перестали быть родиной, которую защищают преданно и безрассудно. Это вызвано тем, что мы не любим, не уважаем себя, не гордимся своею страною и готовы поменять ее на любую другую, где больше платят. Но так мы теряем себя, ибо человек не одинок, он может и должен жить вместе с другими в такой сфере, которая согревает и защищает его.
Существуют два рода разрушительных процессов, которые стремится предотвратить консерватизм. С одной стороны, деградирует народ, который не желает жертвовать тем, что есть, ради лучшего будущего. С другой стороны, деградирует сама социосфера, которая становится все более холодной и бездушной, не вызывающей патриотических чувств. Бюрократическое государство (то, что Бакунин называл «кнуто-германской империей») может существовать до тех пор, пока не развалится изнутри и станет добычей более «пассионарных» соседей.
Традиционные проекты России и программы ее возрождения должны измениться в пользу некоего парадоксального, невозможного усилия: преобразовать Россию без революций и войн, построить новое общество, не питаясь ненавистью к старому, а сохранив память и ответственность по отношению к прошлому. Среди участников дискуссий о путях развития новой России одни видят выход в обращении к традициям древности, в усилении религиозного воспитания, в возвращении духовного и культурного наследия, на базе которого возможно восстановление солидарности людей и сплоченности общества. Другие, наоборот, считают выходом из кризиса ускоренное развитие цивилизационного процесса, глобализацию и вестернизацию, а также развитие современных технологий, снижающих техногенную нагрузку на природу. Сравнивая прошлое и настоящее, можно попытаться «инвентаризировать» как приобретения, так и утраты прогресса. Культура наших предков, основанная на интенсификации внутреннего чувства стыда, обходилась без дорогостоящего аппарата внешнего насилия и была при этом более эффективной в деле воспитания социальной и морально ответственной личности. Думается, что современность должна найти способ сохранения и воспроизводства традиционных культурных механизмов в сложившихся условиях и на основе новых технологий. Исследование этого культурного капитала окажется полезным политикам, экономистам, а также тем, кто отвечает за создание окружающей среды, в которой живет современный человек.
Человек, как слабое и неприспособленное к естественной окружающей среде животное, созревает в искусственной среде обитания. Это место издавна зовется домом, и его границы постоянно расширяются по мере увеличения семьи, племени, этноса, народа. Так называемые имперские нации считали домом весь мир. Древние люди воспринимали Вселенную (и об этом свидетельствуют их географические и звездные карты, на которых изображались не только объекты, но и волшебные существа) как место обитания людей и считали, например, океан или небо оболочкой, границей, панцирем, покрывающим Ойкумену. Родина и отечество – это два разных измерения окультуренного места обитания человека. Его можно охарактеризовать как особую теплицу, где в искусственных климатических условиях выращиваются, как цветы в парнике, наши дети. Чем больше заботы и ласки они получают, тем сильнее, умнее и красивее они вырастают. Материнское тепло и дым очага свидетельствуют о наличии теплового центра места обитания. И в имперские фазы развития человечества на улицах городов горел священный огонь, как символическое выражение отечества. Для существования и процветания людей необходима не только физическая (стены), физиологическая (тепло и пища), психологическая (симпатия), но и символическая иммунная система, ограждающая вскормленных в искусственных условиях индивидов от опасных воздействий чужого. Конечно, человек должен чувствовать себя представителем человечества, общим домом которого является Земля, но при этом она действительно должна стать домом, а не бездушным "экономическим пространством", в котором орудуют беззастенчивые дельцы, превращающие мир в сырье.
Что означают загадочные слова Тютчева"Умом Россию не понять", почему они до сих пор волнуют нас, какое задание несут в себе? Чувствуем ли мы ответственность за Россию, готовы ли и способны ли нести на своих плечах столь тяжкий груз. Для начала надо бы определиться с тем, что такое для нас Россия. Объективный подход, если он возможен, все равно не нейтрален, а вызывает чувство недоумения и даже стыда. Как можно гордиться Россией, если она находится в самом низу списка стран, расположенных по уровню развития? Что же такое Родина, Отечество, об утрате которого скорбит нынешняя интеллигенция? Сегодня, несмотря на речи о необходимости усиления государства, желание защищать его, жертвовать личным ради общего стремительно убывает. И это происходит во всем мире, и не по вине людей. Мы вообще живем в очень неспокойную эпоху и не удивительно, что наша философия имеет апокалипсический характер.
На самом деле ни одну страну, ни один народ невозможно охватить рациональной, т.е. учитывающей только понятия и идеи, концепцией. Любое человеческое поселение, этнос издавна отличалось от другого не столько понятиями, сколько образом жизни и обычаями, а также внешним видом, одеждой, речью, напевами и мифами, структурой питания. И как бы не стирались эти различия в эпохи высоких культур, мировых империй и глобализации, они остаются и не только в исторической памяти, но и в повседневном сознании
Человек вырастает и формируется в искусственных условиях, которые задают родители и родственники, дом, школа. То, что мы называем Россией – это тоже продукт технологий и не только строительных, но и символических. Искусственная теплица, в которой вырастает человек – это и символическая защитная система, защищающая от чужих влияний. Как особая сфера она наполнена звуками и образами и даже запахами (дым отечества) родной страны. К сожалению, история дискурса о месте, действительно, характеризуется утратой. В описаниях теоретиков государства единство его граждан понималось исключительно политически и идеологически.
Вместе с тем, идеологизация солидарности оказалась достаточно непрочной иммунной системой. Она подверглась внутренней эрозии, ибо ее разрушала критически настроенная интеллигенция. После падения "железного занавеса" люди оказались беззащитными перед чужими ценностями. Что можно сделать для восстановления символической оболочки общества? Строить её заново? Но из чего и как? Думается, что в качестве строительного материала должны быть использованы как традиционные, так и новые технологии. Прежде всего, дискурсы о месте обитания человека имеют важное иммунное значение. Их нужно строить и оценивать не по критериям истины. Мифы и сказания наших предков играли, прежде всего, защитную роль. Они строились как радостная песня, исполняемый на своем языке гимн, в котором восхвалялась родная земля, населявший ее народ и их защитники – герои. Этот первичный нарциссизм не только не был разрушен, но и даже усилен христианством. Послание Бога было переведено на национальные языки и органично встроено в первичную иммунную систему. Примером тому может служить "Сказание о Борисе и Глебе", в котором святые воспеваются как защитники Русской Земли.
Эпоха Просвещения нанесла серьезный удар по религиозному панцирю, однако создала взамен его новую символическую систему. Настала эра идеологов, которые поначалу отбросили все формы и способы идентичности, не удовлетворявшие критериям рациональности. Дискурсы о природе общества приобрели упрощенный характер. Понятие гражданского общества оказалось настолько абстрактным, что нет ничего удивительного в возрождении национального государства, которое, вопреки либералам, подпитывалось энергией нации. Граждане, ощущавшие себя детьми Республики-Матери, дали достойный ответ на распад религиозных связей.
В качестве возражения против такой оценки эволюции общества и, тем более, против использования символа родины в качестве противоядия от эрозии социальной ткани современного общества указывают на шовинизм, национализм и нацизм, действительно, нанесшие огромный урон человечеству. Особенно ужасной попыткой возрождения символов крови и почвы был фашизм. Об этом нельзя забывать. Но нельзя и соглашаться с тем, что всякий, кто заговорит о доме, родине и народе, неизбежно скатится к фашизму. На самом деле причиной победы фашизма является как раз усиление бездомности, безродности людей. Культивируемый демократическими режимами "цивилизованный", т.е. усредненный комфортабельный образ жизни, превращает народ в толпу, а личность в объект манипуляции масс медиа. Именно на это обстоятельство указывали теоретики национал-социализма. И они снова взывают к протесту против глобализации. Если мы – гуманитарная интеллигенция забудем об изначальном желании людей жить вместе, если не найдем адекватной символической защиты для эффективного противодействия негативным следствиям глобализации, то за нас это сделают другие и по-другому. Не принимая используемых ими способов сборки единого коллективного тела, тем не менее, нельзя отрицать право людей жить в такой атмосфере, которая наполнена родными лицами, звуками и даже запахами. При этом каждый народ имеет право гордиться своим образом жизни, языком, культурой и историей.
Действительно важный и трудный вопрос состоит в том, как в конкуренции с другими народами можно доказывать преимущества собственной культуры. Определив разговор о России как символическую иммунную систему, оберегающую свое от поглощения чужим и осознав его изначальное назначение, можно поставить вопрос об отношении к другому и даже чужому. Надо сказать, что чем назойливее сегодня ставится и обсуждается это вопрос, чем больше говорится о признании другого, тем сильнее подозрение, что он попросту исчез и растворился, во всяком случае, в дискурсе гуманистов и либеральных экономистов, для которых человек выступает как набор азбучных истин, касающихся общечеловеческой этики и глобальной экономики. Именно под прикрытием образа "мирного дикаря" и развились современные формы ксенофобии.
В генетической памяти человека заложен стресс, выражающий страх перед враждебными силами, способными проникнуть в святая святых любого человеческого поселения – в пространство матери, окруженной детьми. Далеко не все внешние воздействия оказываются опасными и тем более разрушительными для организма. Примером могут служить так называемые "детские болезни", которые необходимы для выработки иммунитета по отношению к чужому. Не только телесные болезни, но душевные обиды не обязательно становятся ужасными травмами, навсегда разрушающими психику человека. Наоборот, именно благодаря таким воздействиям и созревает прочная оболочка нарциссизма, обеспечивающая взаимодействие с внешней средой. Зрелый индивид должен научиться оставаться самим собой, не изолируя себя от других.
Консерватизм в условиях современности.
Каковы же тенденции изменения ценностей, ведущих к созданию современного общества? Во-первых, изменение стиля жизни людей, их автономизация, ослабление социального контроля. Во-вторых, если раньше человек получал "путевку в жизнь" (т.е. подвергался аккультурации и социализации) в семье и школе, то теперь он подключается к обществу через институты рынка. Где же сегодня можно узреть общественное пространство? Парадокс в том, что все говорят о социальном прогрессе, а социальное пространство деградирует. Жизнь превратилась в какой-то кошмар. Мы боимся выходить на улицу, ибо постоянно ожидаем нападения. Во многом это следствие нагнетания обстановки масс медиа. Люди постоянно ощущают себя жертвами. Этим пользуются террористы. Современное общество с его сложными сетями коммуникации весьма уязвимо. Не только террорист, но и любой озлобленный или просто пьяный индивид легко может нанести большой ущерб. Однако повышение технической оснащенности и отсутствии надлежащей системы безопасности не объясняет нарастания угрозы жизни в техногенном обществе. На самом деле раньше люди не пользовались замками не потому, что нечего было красть. Просто они не боялись, а доверяли соседям. Сегодня феномен соседства исчезает. Другой – это источник опасности.
Как это стало возможно, что в условиях роста больших городов, где люди пребывают скученными в толпу, общество, по сути, исчезает? После распада старого порядка, т.е. иерархического, сословного общества, были предприняты попытки создания новых общественных пространств. Но что же происходит в театрах, выставочных и концертных залах, в супермаркетах, в школе и на работе, где индивиды теснятся на виду друг у друга? Первое, что бросается в глаза, это отчужденность. Люди стараются не замечать друг друга. Конечно, царит вежливость и каждый старается прилично выглядеть. Но странным образом именно толерантность, о которой так много говорят, создает невидимый барьер для общения. Никто не ожидает на вопрос «как жизнь?» длинного рассказа о бедствиях, никто не требует сопереживания и не ждет сочувствия. Раньше, побывав на ярмарке, человек узнавал все новости. Посещение сельмага, давало информации больше, чем телевизор. А главное, сообщаемые новости не воспринимались с характерным для современных горожан безразличием. Конечно, и в устной и, тем более, в письменной культуре, живое участие граждан в общественной жизни нередко сводилось к сплетням и пересудам. Однако в целом люди ощущали себя звеньями единой цепи и отзывались на беды другого не только вежливым сочувствием, но и реальной поддержкой.
Главным направлением развития современного государства, как альтернатива его распаду, должно стать осознание того обстоятельства, что общество не является безличной структурой, как оно выглядит в моделях политологов и социологов, а остается, особенно в своей приватной и интимной сфере, формой бытия с другими, для которой, собственно, и предназначен человек. Тот факт, что, добившись независимости, он ужасно страдает от одиночества, вселяет надежду, что общество, все-таки сохранится не только как система безличных связей, но как частная жизнь людей, стремящихся к духовному единству, к общению на интимном эмоциональном уровне.
Способно ли общество к самостабилизации, или для этого требуются специальные усилия? Во время Перестройки можно было видеть, как народ стихийно реагирует на распад порядка в одних системах укреплением его в других. Сегодня власть целенаправленно укрепляет позиции государства и ищет национальную идею, способную сплотить расколотое общество. Вопрос в том, как на практике осуществляется идеалы единства. Самый беглый взор на социальные технологии показывает, как далеки способы сборки людей в нечто целостное от моделей теоретиков консерватизма. Для понимания этого следует обратиться к анализу повседневных практик, используемых для достижения единства общества.
История человечества может быть рассмотрена под углом поисков способов объединения все растущего количества людей. Занимая обширную территорию, они уже не собирались вместе, но имели общую память в форме мифов и сказаний и примерно одинаковые культы и ритуалы. По вечерам певцы-сказители распевали героические песни, периодически шаманы ввергали племя в транс для общения с богами. Но были и другие повседневные заботы, такие как совместный сбор урожая, охота на крупных животных, наконец, война и праздники по поводу всех эх событий. Вот так на основе близких и сильных взаимоотношений сплачивались коллективы традиционного общества.
Прежде занимались сооружением величественных дворцов и храмов, в которые вкладывались значительные средства. Революционным становится ХХ в. – эпоха зарождения массового общества и страха элиты перед толпой. Это начало новой истории строительства больших общественных коллекторов: конгрессы, дворцы съездов, театры, магазины (пассажи), концертные залы и, наконец, стадионы. История этих мест не прописана и нет специальной науки о таких социальных пространствах. История человечества – это еще история собраний и заседаний. Они всегда проходили с пафосом целостности. Если проанализировать речи наших партийных вождей на периодических съездах и конференциях, то можно отметить трансформацию риторики целостности. Ярким примером воодушевления была речь Дзержинского на Пленуме 1926 г., после которой ему стало плохо, и он умер. В дальнейшем партсобрания превратились в производственные совещания, на них царила скука, люди дремали, болтали, сплетничали. Речи партийных функционеров уже не взывают к единству партии и народа. Корпоративные собрания земляков, акционеров и т.п. тем более не показывают пафоса единения. Председатель собрания обычно благодарит спонсоров, без помощи которых не состоялось бы торжественное мероприятие. И никогда не взывает к чуду единства. Оно реализуется на фуршете.
Здания, в которых располагались церкви, библиотеки, музеи, театры, университеты – это не просто символы величия национального государства, но и общественные места, в которых образованная публика достигала единства на основе публичных речей и дискуссий. В наше время эти пространства или пустеют, или меняют свои функции. Из старых способов сборки людей в коллективное целое, пожалуй, только спортивная арена не только не деградировала, но даже упрочила свое воздействие. Марсово поле в Париже, олимпийский стадион в Афинах и их наследники – театр в Байрете, Красная площадь в Москве, спортивный стадион в Берлине – все это архитектурное выражение сопротивления противостоянию децентрации. Этот мощный культурно-политический эффект достигался не рефлексией, а искусством. И сегодня после осознания опасности децентрации, характерной для постмодерна, вновь начались поиски новой целостности. Тоска по центру, в соответствии с точной исторической коньюнктурой, соединяется с волей к пленарным заседаниям. Речь идет не о тоталитарном Конвенте, в республиканском, народном или партийно-классовом смысле. Вряд ли можно ли притязать на объединение людей на основе философии, так как ее представители постоянно спорят и не приходят к консенсусу в вопросах о бытии и истине. Проекты единства на почве разума и науки, просвещения и чтения книг кажутся уже не соответствующими современности. Что же пришло им на смену?
Очевидно, что единство людей достигается сегодня масс медиа. Автономных индивидов объединяет голубой экран, мерцающий в их домах. Правит тот, кто навязывает остальным, в чем состоит различие истины и лжи, добра и зла, красивого и некрасивого. Сегодня это происходит посредством рекламы и зрелищ. Именно они диктуют, как надо жить. Удивительная вещь инерция мысли. Интеллектуалы долгое время не замечали изменений, производимых масс медиа. Затем они занялись их критикой и заговорили исключительно о негативных последствиях медиализации. Главная опасность видится в том, что стирается объективная реальность и на ее место приходит вымышленная, виртуальная реальность. Зацикливание гуманитариев на критике мешает им увидеть действие новых технологий.
Всемирная паутина и пузырчатое общество. Интернет – это первое, что приходит на ум, когда задаешься вопросом о то, что сегодня соединяет людей. Люди могут обмениваться информацией, высказывать свое мнение и т.п. Если учесть, что благодаря интернету можно не только свободно общаться, но и работать, делать покупки, развлекаться, то нетрудно впасть в эйфорию. На самом деле электронное сообщество тоже оказывается разделенным на многочисленные группы, живущие своими интересами.
Учитывая всплеск интереса к феномену вождизма можно говорить о попытках объединения элиты, как некой фотогенной подгруппы хорошего общества. Очевидно, что обойма каждодневно являющихся на телеэкране лиц выполняет функцию единства. Там, где этого нет, на плакатах изображается всего лишь одно лицо.
Как можно охарактеризовать грядущее общество? Многие теоретики до сих пор мыслят общество по образцу концентрационного лагеря. На самом деле с освобождением людей от проклятия труда и власти почвы (земля превращается в зону отдыха) начинается новая эра, где желание становится гражданским долгом. Венский культуролог Лисманн утверждает, что сегодня мы живём в эпоху знаковых событий. [25] Их создает не произведение искусства, а внушительный состав приглашенных звёзд и знаменитостей, толпа зевак, рынок и рейтинги, сплетни и скандальчики, благодаря которым, собственно, и навариваются деньги. Фирменным знаком участников культурной тусовки является погоня за развлечениями. Если телекамеры, логотипы солидных спонсоров вкупе с рекламной кампанией и раздачей образцов продукции не затмевают всё вокруг, нельзя говорить о знаковом событии. Поэтому на место эстетов, художников и критиков приходят менеджеры в сфере искусства и культуры. Манипулирование цифрами, диаграммами, рейтингами, финансами становится более важным и более высоко оплачивается, нежели способность создавать произведения искусства. Претензии искусства на подлинность становятся смешными перед лицом циничных требований экономики и эксцессов массового вкуса. За масками шумных событий, в погоне за покупками и распродажами, важно не потерять себя. И все же нельзя забывать, что где доминирует вторичное, там тоска по подлинному. Само недовольство зрелищами, свидетельствует о верности мечте. Страхи, вызваны не столько новыми зрелищами, сколько старым бинарным мышлением, оперирующим противоположностями истины и лжи, порядка и хаоса, добра и зла. Оно же является и причиной внушающего страх использования новых технологий.
Сегодня музеи, концертные и выставочные залы становятся местом зрелища. Туристические центры имеют отели, бары, дискотеки, пляжи, бассейны. Египет, Турция, Тайланд, Израиль – все они становятся похожи друг на друга, везде одно и то же. Места, откуда едут туристы, сами притягивают туристов. Люди путешествуют во всех направлениях. Не только мы превращаем чужое в монумент, но и чужие из нас тоже делают музей. В "Письмах русского путешественника" Карамзина россиянин представлен как наблюдатель-натуралист, описывающий экзотические формы жизни европейцев без какого-либо "низкопоклонства". Самомонументализация времен эпохи Просвещения состояла в праве видеть, а не быть осматриваемым, быть субъектом, а не объектом наблюдения. Если раньше ограничивали путешественников, то теперь и в Кремль водят экскурсии. Туристы посещают храмы, участвуют в языческих праздниках. Люди перестали определять свою культурную идентичность и смотрят на себя глазами международного туриста. В результате выигрывает тот, кто имеет возможность много путешествовать.
Пора подвести некоторые итоги:
Цивилизационная теория прогресса требует осторожного применения. Во-первых, она создает впечатление, что в процессе развития общество очищается от старого, в то время, как прошлое существует в настоящем подобно фундаменту, на котором стоит здание. Во-вторых, она навязывает понимание прошлого как устаревшего, отсталого, нецивилизованного и т.д.
Согласно теории цивилизационного процесса, народы, не прошедшие стадии модернизации, считаются примитивными. На самом деле у так называемых «дикарей» было столь много ограничений, что с их точки зрения именно наше «вольное и свободное» поведение является варварским. Если оглянуться вокруг себя и особенно посмотреть телевизор, то, действительно, подумаешь, что настоящие варвары – это мы, а не наши "дикие" предки. Консерватизм закладывает краеугольный камень новой теории, согласно которой цивилизация не сводится к постоянному процессу усовершенствования одних и тех же норм и обычаев, а представляет собой постоянно вращающийся таинственный водоворот.
Прошлое неверно расценивать как «ужасное». Это другое, которое живет внутри нас и требует уважительного отношения. Поэтому суть консерватизма можно выразить так: Капиталистическая или иная модернизация удачно прививалась там, где учитывались и использовались местные экономические и технологические возможности, а также социально-культурные традиции. Нельзя все оценивать критериями экономики. Например, крестьянский труд был ужасно неэкономичным. Но с точки зрения культурологии он незаменим, ибо не сводится к обработке земли, а является производством человека и его главных антропологических констант: трудолюбие, терпение, солидарность, ответственность и др .
Сегодня рабочий класс становится консервативной частью общества, а протестные движения перемещаются в университетские кампусы. Недовольство учителей, трансформирующееся в протест учеников, во многом определяется размышлениями о том, кто я и правильно ли я живу. Таким образом, экзистенциальная версия отчуждения становится весьма значимой для динамики современного общества. Например, причинами “перестройки” были не столько “застой”, отставание от передовых стран, сколько интенсивное развитие экономики и повышение материального благосостояния. Именно в эпоху застоя население стало лучше питаться, одеваться и путешествовать. Это привело к росту субъективных требований к уровню жизни, что и стало главным фактором перемен.
Нельзя не видеть, что кроме экономических критериев в современном обществе складываются иные требования. Если раньше производство безусловно определяло своего субъекта, то сегодня мы видим обратное: зависимость его от человеческих желаний и потребностей. Сегодня уже не кажется честным, что человек – это винтик государства или производства. Люди, конечно, хотят иметь много денег и власти, но уже не идут на ту степень отчуждения, когда власть и деньги идут во вред им самим.
Идеи свободы, равенства, солидарности и справедливости образуют ядро человеческих желаний, и человечество никогда не откажется. В сущности, этот набор входил еще в христианскую философию. Эти идеи, трансформированные в демократической и социалистической идеологиях, привели к радикальным изменениям. При этом чувства равенства, справедливости и свободы имели серьезные разрушительные последствия. В конце концов, люди не равны – есть молодые и старые, умные и глупые и т.д. На самом деле права человека имеют довольно ограниченную сферу применения и не определяют, как человек реализует право на жизнь. Будет он хорошим или плохим человеком – зависит от воспитания, будет он умным или глупым зависит от качества образования, будет он врачем или военным – зависит не только от личного выбора, но и от набора профессий, которые предоставляет общество.
Задача консервативной антропологии и состоит в том, чтобы в современном обществе восстановить арсенал прототехнологий формирования и воспитания людей. Не додав ребенку любви и тепла в семье и дома, нельзя наверстать упущенное путем образования. Как бы потом их не приучали на уроках этики к толерантности, отсутствие сострадания и сопереживания приводит к ужасным эксцессам, которые имеют место как в школе, так и в казарме. Существует набор антропологических констант и практик их формирования, которые должны воспроизводиться на любом уровне развития цивилизации. Иначе за комфорт мы заплатим душевной пустотой, а за благоденствие – падением рождаемости, т.е. детско-материнской нищетой.
[1]Бердяев Н.А. Самосознание. Лениздат. 1991. С. 261
[2]Примером провала попытки коммерциализации спорта является зимняя Олимпиада 2010 г
[3]Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия // Культурология. XX в. М, 1995. С.327
[4]Хайдеггер М. Исследовательская работа В. Дильтея и борьба за историческое мировоззрение в наши дни. // 2 текста о Вильгельме Дильтее. М.,1995. С. 164
[5]Зомбарт В. Торгаши и герои. Сочинения. Т. 2, СПб., 2006. С. 26
[6]Юнгер Э.. Рабочий. Господство и гештальт. СПб., Наука. 2000. С.77
[7]Там же. С. 79
[8]Шелер М. Человек в эпоху выравнивания. // Избранные произведения. М., 1994. С. 106
[9]Бердяев Н.А. Философии неравенства: письма к недругам по социальной философии.// Русское зарубежье. Власть и право. Лениздат. 1991. С. 119
[10]Бердяев Н.А. Самопознание. СПб., 1990. С. 304
[11]Там же. С.278 – 280
[12]Scheler M. Vorbilder und Fuerer. Schriften aus Nachlass. Gesammelte Werke. Bern. 1957. S. 261
[13]Бердяев Н.А. Философии неравенства. С. 118
[14]Там же. С. 110
[15]Там же. С. 15
[16]Там же. С 25
[17]Там же. С. 113
[18]Scheler M. Vorbilder und Fuerer. S 261
[19]Ibid. S. 262
[20]Ibid. S. 268
[21]Scheler M. Nation und Weltanschauung// Gesammelte Werke. Bern. 1963. Bd. 6. S. 115 – 221
[22]Boutroux E. La conception francaise de la nationalite // Bibliotheque Universelle et Revue Suisse. T. LXXX, N 238 (1915)
[23]Трубецкой Е.Н. Умозрение в красках. // Избранное. М., 1995. С. 350
[24]Трубецкой Е.Н. Старый и новый национальный мессианизм. Избранное. М., 1995. С. 309.
[25]См. К.П. Лисманн Эпоха знаковых событий. // Языки философии. СПб., 2009